Волшебники. Книга 1 (ЛП) - Гроссман Лев - Страница 39

• Предыдущая
• 39/59
• Следующая

— Интересно, как надо облажаться, чтобы получить это назначение, — задумчиво сказал Джош.

— Может, он этого хотел, — сказал Квентин. — Возможно, ему здесь нравится. Чувак в жутком одиночном раю.

— Думаю, ты прав, я сломаюсь первым, — проговорил Элиот, словно участвовал в другом разговоре. Он почувствовал мягкое покалывание в щеке. — Мне здесь не нравится. У меня от этого сыпь, — он показал на пижаму. — Думаю, на ней есть пятна.

Джэнет успокаивающе потёрла его руку.

— Все с тобой будет хорошо. Ты пережил Орегон. Разве это хуже Орегона?

— Может, если я вежливо попрошу, он превратит меня обратно в гуся.

— О, Господи! — сказала Элис. — Да никогда в жизни. Ты хоть понимаешь, что мы ели жуков? Мы ели жуков!

— В смысле: да никогда в жизни? А как, по-твоему, мы назад вернёмся?

— Знаете, что мне понравилось в жизни гуся? — произнёс Джош. — Срать, где захочешь.

— Я назад не вернусь, — Элиот бросил белую гальку в темноту, где она и исчезла, прежде чем упасть на землю. — Отсюда я смогу полететь в Австралию. Или Новую Зеландию — виноградники там что надо. Меня приютит какой-нибудь фермер, разводящий овец, будет кормить меня совиньон-блан и превратит мою печень в прекрасную фуагра.

— Может, профессор Маяковский превратит тебя в птицу киви, — утешающе сказал Джош.

— Киви не умеют летать.

— Что-то не похож он на парня, который будет делать нам одолжения, — сказала Элис.

— Должно быть, он много времени провёл в одиночестве, — добавил Квентин. — Интересно, надо ли нам ему сочувствовать.

Джэнет фыркнула.

— Га-га-га-га-га!

В Южном Брейкбиллс не было надёжного метода измерения времени. Часов не было, а матово-люминесцирующее солнце было словно закреплено на полдюйма выше белого горизонта. Это напоминало Квентину о Часовщице и её извечных попытках остановить время. Ей бы здесь понравилось.

Этим утром они болтали на крыше Восточной Башни на тему времени, прижавшись друг к другу, пытаясь справиться со всеми странностями этого места. Никто не хотел спускаться, даже после того, как они устали стоять, или после того, как у них иссякли темы для разговоров. Они продолжали сидеть у края крыши, прислонившись к каменной стене, уставившись в бледные туманные просторы, омытые в странном, бесцельном, всепоглощающем белом свете, отражающемся от снега. Квентин прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Он почувствовал, как Элис положила свою голову ему на плечо. Если бы ему не нужно было держаться за что-нибудь, он мог бы держаться за неё. Если что-то изменится — она всегда останется прежней. Они отдыхали.

Позднее, должно быть, по прошествии минут, часов, или дней, он открыл глаза. Он попытался сказать что-нибудь, однако обнаружил, что не может этого сделать.

Некоторые уже были на ногах. Профессор Маяковский появился на верху лестницы, его белый халат был подвязан в районе живота. Он прокашлялся.

— Я взял на себя ответственность лишить вас дара речи, — произнес он. Профессор потрогал свой кадык.

— Отныне в Южном Брейкбиллс не будет никаких разговоров. К этому сложнее всего привыкнуть, и я думаю, данный переход пройдёт легче, если я просто-напросто предотвращу ваши разговоры с первых недель вашего здесь пребывания. Вы можете использовать свой голос для произнесения заклинаний, но ни для чего больше.

Все безмолвно уставились на него. Маяковскому, кажется, было удобнее сейчас, когда никто не мог ему ответить.

— Пройдите за мной вниз — на наше первое занятие.

Квентина всегда смущал факт, который он вычитал в книгах: магия никогда не казалась особо сложной. Там было огромное количество наморщенных лбов и толстых книг, длинных белых бород и всякой другой всячины, однако, когда доходило до дела, ты вспоминал некое заклинание — или же ты читал его на странице, если всё было совсем плохо — нужно было собрать травы, помахать волшебной палочкой, осуществить желаемое, смешать зелья, сказать некие слова — и так же, как и тёмные силы, ждать благоприятного случая. Это было почти так же, как сделать заправку для салата, или же освоить коробку передач, или собрать мебель из ИКЕИ — всего лишь ещё один навык, который тебе нужно освоить. Это заняло бы некоторое время и усилия, однако по сравнению с вычислениями, или, скажем, игрой на гобое, не было совершенно никакого сравнения. Любой идиот мог бы научиться магии.

Квентин получил извращённое удовлетворение, когда осознал, что за всем этим стояло нечто большее. Талант, конечно, был неотъемлемой частью в изучении магии — это то молчаливое, неосязаемое напряжение, что он чувствовал в груди каждый раз, когда у него правильно получалось заклинание. Однако здесь также присутствовала и работа, тяжёлая работа, горы тяжёлой работы. Каждое заклинание должно было быть адаптировано и изменено, чтобы оно удовлетворило сотни разных случаев, опираясь на основополагающие Обстоятельства — первую, заглавную букву этого слова в Брейкбиллс украшали узором, после которой следовал основной текст. Эти Обстоятельства могли нести в себе информацию о различных вещах: магия была очень сложным, неудобным инструментом, который должен был иметь чёткие инструкции для каждого случая его применения. Квентин заучил десятки страниц мелко напечатанных схем и диаграмм, которые объясняли Основные Обстоятельства, и как они влияют на другие чары. И когда ты уже думал, что всё, что нужно было, ты заучил, появлялись сотни Следствий и Исключений, которые ты также был обязан запомнить.

С чем бы ни сравнивали магию, она всё-таки была похожа на некий язык. Так же, как и язык, учебники и учителя трактовали её как некую упорядоченную систему для образовательных целей, но на самом деле магия была сочетанием хаотичности и организованности. Магия следовала правилам лишь тогда, когда ей этого хотелось, а исключений и одиночных случаев было столько же бесконечно много, сколько и правил. Эти Исключения были указаны с помощью звёздочек, крестиков, и множества других природных обозначений, которые зазывали читателя пересмотреть столько сносок, что они перегружали поля таких магических справочников, как Талмудские комментарии.

Это и было намерением Маяковского — сделать так, чтобы они запомнили все эти мелочи, и не только запомнили, но также поняли и усвоили их. У лучших волшебников был талант, рассказывал он своей пленённой, молчаливой аудитории, однако у них также были странности под капотом их мыслительной машины: тонкая, но мощная, связная и перекрёстная проверка двигателей, необходимая для доступа, манипулирования и управления этими огромными объёмами информации.

В первый день Квентин ожидал некую лекцию, однако вместо этого после того, как Маяковский заколдовал их гортани, он показал им некое подобие монашеской клетушки — маленькую комнату с каменными стенами, высоким зарешёченным окном, стулом и квадратным деревянным столом. Полка с магическими тренировочными книгами была прибита к стене. В комнате был чистый, пропитанный трудолюбием воздух, из-за того, что здесь недавно энергично прошлись метлой из берёзовых веток.

— Садитесь, — сказал Маяковский.

Квентин сел. Профессор расположился прямо напротив него, они сидели один на один, как игроки в шахматы. На столе лежали молоток, кусок дерева, коробка гвоздей, лист бумаги, и маленькая обернутая в бледный пергамент книга.

Маяковский стукнул по листу бумаги.

— Заклинание Леграндова Молота. Вы его знаете?

Его знали все. Это было стандартное учебное заклинание. Простое в теории — всё, что требовалось, это гарантия, что забиваемый гвоздь войдёт прямо, одним ударом, — однако чрезвычайно кропотливое в плане тонкостей. Оно существовало чуть ли не в тысяче разных преобразований, в зависимости от

Обстоятельств. Исполнение Леграндова Молота было в разы сложнее, чем забивание чёртова гвоздя традиционным способом, но оно пригодилось в учебных целях.

Маяковский постучал по книге ногтем большого пальца.

— В данной книге каждая страница описывает некий набор Обстоятельств. Везде всё по-разному. Понятно? Место, погода, звёзды, времена года — вы увидите. Вы пролистываете страницу, выбираете по одному заклинанию на каждое Обстоятельство. Хорошая практика. Я вернусь, когда вы изучите книгу. Хорошоо?

• Предыдущая
• 39/59
• Следующая