Метаморфозы вампиров-2 - Уилсон Колин Генри - Страница 27
- Предыдущая
- 27/77
- Следующая
Мысль о Ригмар всколыхнула чувство участливой опеки. Перед женщинами Хешмара встала наисерьезнейшая проблема. Гребиры соблюдали нейтралитет лишь потому, что считали их эдакими безобидными хранительницами генофонда. Стоит им заподозрить, что женщины пошли своим эволюционным путем — возникнет рознь, а там вражда, и ничто их не спасет. Если вдуматься, то его, Карлсена, изгнание с ритуала можно назвать судьбоносным: для раздора повод просто идеальный. Это привело к очередной пронзительной догадке. Ригмар, безусловно, ошибалась, полагая, что их род достиг эволюционного потолка. Событие в Зале Ритуала возвестило новое начало. Перемена, вне всякого сомнения, постоянная: из подсознания на клеточный уровень, к дальнейшему генетическому отложению. Как человек он мог бы позавидовать, но как дифиллид — чувствовать лишь признательность и облегчение. Во время пребывания в ее теле их сущности полностью совместились, равно как и значимость их эволюции. Да, у него самого трансформация далека от завершения — во всяком случае, до клеточного уровня. Важно то, что случившееся он осознал: шаг уже сам по себе архиважный.
В этот миг, словно вторя взлету его оптимизма, сквозь расступившиеся облака на водной глади бравурно вспыхнул солнечный свет, от которого на душе сделалось безмятежно и радостно.
Лишь возвратясь мыслями к своему теперешнему положению, Карлсен справедливо рассудил, что к лучшему оно не изменилось. Зачем К-17 послал его к джериду? Может, он имел в виду, чтобы Карлсен прятался здесь до темноты, — единственное место, где гребирам не придет в голову его искать, — а там он сам явится и разыщет? Хотя интуиция сразу же подсказала: слишком уж ординарное решение для такой планеты неожиданностей.
Беспокоиться не было смысла, и Карлсен позволил себе блаженство отдыха, закрыв глаза. Несмотря на тропический зной, в тени было сравнительно прохладно, а в веющем с северных гор ровном ветре даже чувствовалось дыхание снега. Насколько, оказывается, за время пребывания на Дреде обострилась чувствительность.
Весь утопающий в солнечном свете простор полыхал до едкости насыщенными красками. Панорама с джерида открывалась на редкость величавая. К югу на полсотни миль, вплоть до темно-зеленых скал у подножия Гор Аннигиляции, стелились голубые поля с оранжевыми и фиолетовыми островками, вдоль окоема насколько хватает глаз тянулись горы. Даже на таком расстоянии Горы Аннигиляции смотрелись иллюстрацией к какой-нибудь сказке: игольчато острые пики, изогнутые башни. Цвет в основном желтый. Горная цепь к северу состояла из таких исполинов, что вершины уходили в белесый облачный слой. По цвету они варьировались от тускло красного, вроде угасающего костра, до осеннего багрянца. Склоны в нижней части пестрели оранжево-лиловыми мазками (по-видимому, листва), верхние же уровни, где по идее должен быть снег, блистали желтизной — неуместный чуб серы в воздухе словно подтверждал подозрение, что все это — действующие вулканы. Покрывающие вершины облака то и дело просвечивались мгновениями огненных разрывов, спустя минуты докатывался отдаленный гром. К востоку тянулся характерный, — голубой и медный с золотом, — пейзаж Хешмара, а дальше что-то серебристо-яркое — должно быть, море. Хешмар, судя по всему, представлял собой длинную полосу земли меж двумя горными хребтами.
Что-то восторженное было в самой необъятности пейзажа и великолепии его красок. Даже зной, волнами начавший слоиться над долиной, казался частью этой жизненности и изобилия. Хотя и теперь, созерцая все это, Карлсен чувствовал немое отчаяние, неоднократно пробиравшее его при виде величественных пейзажей. Все равно что, нюхая розу, обнаруживать вдруг, что у нее нет запаха. Пейзаж словно отделялся от него невидимой стеной.
Скопляющийся зной начинал досаждать даже в тени. Карлсен, сняв тунику, свернул ее и подложил под голову вместо подушки. Затем сменил позу, плечами плотнее прильнув к стволу, а ноги приподняв как в гамаке, закрыл глаза. Голой кожей вибрации дерева воспринимались гораздо четче, и опять смутно мелькнуло какое-то приглушенное воспоминание. Ах, вот о чем. У его тети Нуэми, — матери Билли Джейн, — был матрас-массажер, вибрирующий под током. Кто-то внушил Билли Джейн, что вибрации якобы стимулируют сексуальное возбуждение, и вдвоем они как-то решили это испробовать на неуютно холодной поверхности матраца. От возбуждения он тогда забыл о слабом электрическом жужжании. Когда же наконец, утолив желание, они изнеможенно раскинулись, вибрация начала пробирать их теплым, умиротворяющим ощущением, все равно что блаженствовать в теплой постели, когда за окном шумит дождь. Через полчаса сластолюбцев вывел из дремоты шум въехавшего во двор автомобиля, и они заспешили вниз, к неоконченной партии шахмат на кухонном столе, чувствуя разом и вину и приятную утоленность.
Воспоминание о «массажере» послужило своего рода катализатором. Карлсен закрыл глаза и дал вибрациям унять напряжение, забыв о внешнем мире и погрузившись в себя. Физическая усталость лишь способствовала этому. Через несколько минут он впал в невесомую эйфорию, при которой тело как бы обратилось в некую прозрачную субстанцию. Пульс замедлился, а там и вовсе сошел на нет.
И тут до него начало доходить, что вибрация — не просто успокоительное средство. Начать с того, она сложнее, чем кажется. То, что по ошибке принималось за приглушенный шум вроде гудения пчелы или урчания кошки, фактически состояло из ряда вибраций различной частоты, с насыщенностью звука, напоминающей звучание отдаленного оркестра.
Наконец попытка различить компоненты равеяла приятную, на грани сна, дремоту. Чем тщательнее он вслушивался, тем явственнее различались слагающие уровни гармонии, различимые меж собой так же безошибочно, как звуки скрипки, флейты или рояля. Как раз это узнавание дало понять, что вибрации по сути представляют собой некую форму сообщения — скорее музыкальную, чем речевую. Вспомнилось звучание ручья в долине Джираг.
Новая степень внимания привнесла и более глубокую степень релаксации. Словно некая дверь открылась внутри, пропуская вниз по лестничному пролету. Одновременно вибрации зазвучали гораздо четче, как будто оркестр играл теперь на соседней улице. Это усиление вызвало восторженный трепет, углубивший в свою очередь релаксацию: еще одна дверь открылась, пропустив еще дальше внутрь. Каждая ступень все дальше уводила из мира физической реальности в мир реальности внутренней.
Сообщение, несмотря на свою музыкальную форму, характер имело ясный и фактический. В считанные секунды Карлсен уже видел и ухватывал вещи, которые в прошлом открывались лишь в редкий солнечный миг озарения. Первым и самым основным в этих проблесках было то, что человек обитает разом в двух мирах: мире внешних обстоятельств и мире внутренней реальности. Внешний мир довлеет настолько, что внутренний в сравнении с ним кажется зыбким и тусклым. На самом же деле мир внутренней реальности бесконечно подлиннее, чем мир сугубо физического существования.
Тут до него дошло, что до слуха доносится не монолог, а некий разноплановый диалог. «Голос» джерида был на самом деле многоголосьем, какое слышишь иногда, включившись в телефонную сеть, где стоит гулкий гомон десятка абонентов. Но что это за голоса? Едва сформулировав вопрос, он уже знал ответ. Это другие джериды, разбросанные по поверхности планеты. Но что они передают? Вот с этим уже сложнее. Каждый, судя по всему, сообщал свое теперешнее состояние и то, что происходит вокруг.
Сфокусировавшись на этом инсайте, он как бы углубился еще сильнее, начав неожиданно различать по голосам. Многие исходили из этой же области по ту сторону планеты. Решив же намеренно выделить эти голоса из остальных, он инстинктивно догадался, что они исходят из леса джеридов, насчитывающего сотни деревьев. Чувствовалась даже их грандиозная высота, и запах прелой почвы в подлеске.
В эту секунду он спохватился, что с телом происходит что-то неладное. Лицо застыло, будто нашпигованное анестезином, а мышцы покалывало словно искрами тока, да больно так. Попытался открыть глаза — не получилось. Карлсен забился как спящий, силящийся пробудиться от кошмара.
- Предыдущая
- 27/77
- Следующая
