Детская дианетика - Хаббард Рон - Страница 9

Первичное отпирание может произойти во время первого заболевания ребенка. Хотя у маленьких детей довольно высокая упругость тканей и их не так легко травмировать, но и сильный ушиб, пусть даже он больше раздражает ребенка, чем причиняет ему боль, может, однако, несколько секунд спустя после удара послужить первичному отпиранию. Взрослые обычно принимают предосторожности против несчастных случаев с детьми и стремятся не допустить возможного ослабления аналитических способностей ребенка, так что на этом мы останавливаться не будем. Но на том, что в такое время существует возможность первичного отпирания инграммы, следует остановиться подробно. В реактивном банке ребенка существуют инграммы с определенными интонациями родительских голосов. Они могут быть отперты в случае совпадения голоса и интонаций говорящего с имеющейся записью, поэтому родителям их отпереть очень легко. <Кроме того, драматизация, выполняемая человеком, в данном случае родителем, в похожих, да и различных тоже, ситуациях, практически всегда повторяется с точностью до междометий. Это обычно происходит совершенно бесконтрольно и бессознательно с точки зрения драматизирующего. Он обычно об этом даже и не подозревает, полагая, что все, что он говорит и делает — исключительно результат принимаемых им решений, а уж никак не разыгрывание каких-то "сцен", тем более в такой важной ситуации, как, например, ранение или болезнь ребенка.> Следовательно, абсолютно ничего не следует говорить вслух сразу после получения ребенком <и вообще всяким живым существом> травмы любого рода. Неважно, что слишком велико искушение запричитать: "Ой, бедный мой, маленький мой!" Позвольте ребенку пореветь. Поверьте, гораздо лучше и безопаснее для ребенка, если пройдет несколько минут, прежде чем вы заговорите. Не надо рисковать, ведь вы можете отпереть новую инграмму или рестимулировать уже отпертую.

Страшно рестимулирующими являются скандалы над спящим ребенком. Ребенок устал, пошел спать… и немедленно родители начинают скандалить. Вот случай заикания, начавшийся именно так. Мальчику давно пора было идти спать. Но он был слишком возбужден, чтобы спать. Весь тот день он провел в парке отдыха, катался на таких замечательных каруселях, и все было так чудесно. Он слишком устал и не стал ужинать. Прошло всего полчаса, как он, наконец, уснул, когда его папаша явился домой пьяный и последовал скандал. Вот часть реплик: "Я не позволю тебе так со мной разговаривать!" и "Ты с кем говоришь, ты соображаешь?!" Наутро ребенок проснулся с заиканием, и заикался все последующие 22 года.

Не разговаривайте рядом с заболевшим ребенком. Когда доктор заводит длинную беседу над постелью больного малыша, ваша вежливость и естественное чувство уважения к врачу могут удержать вас от попытки его остановить. Но эти ваши чувства по отношению к врачу могут породить у ребенка тяжелейшие аберрации на всю оставшуюся жизнь. В подобных обстоятельствах даже физическое насилие заслуживает оправдания, даже хороший крепкий удар в челюсть любому, болтающему рядом с больным ребенком. Мы знаем, это сильно сказано, но у любого одитора иногда чешутся руки, когда он обнаруживает подобную аберрирующую болтовню, имевшую место при больном. Какие бы ни были добрые намерения у болтуна, он может изуродовать жизнь ребенку.

Если уж вам кажется, что ребенок заслужил наказание, накажите его молча. Не надо пилить, потом бить, потом снова пилить. Объясните ребенку просто и понятно, за что его наказывают, затем накажите в абсолютном молчании. Наказание снижает умственные способности, и если во время и после наказания идут разговоры, то все содержание поучений попадает исключительно в реактивное сознание и становится абсолютно недоступным для сознания аналитического:

ПОЭТОМУ ребенок и не может сознательно вести себя хорошо.

В его сознании остался только тот факт, что эти люди ужасно подло с ним поступили.

Ребенок всегда должен "чтить отца своего и мать свою" — этим все сказано. Но никто никогда не побеспокоился сказать ребенку, что же должны делать родители, чтобы их было за что чтить.

Если у ребенка приступ "нечаянной" порчи вещей, перемежающийся непослушными выходками и капризами, можно наверняка сказать, что ребенка так или иначе довели до этого. Дианетический процессинг тут нужен скорее семье, чем ребенку, даже если члены семьи, в которой растет очень скверный или очень больной мальчик или девочка, считаются, да и ведут себя, как истинные святые, являя любовь и понимание. Они могут никогда не ссориться в присутствии ребенка. Они могут никогда не наказывать ребенка незаслуженно. У ребенка может быть самая лучшая еда, за ним может быть самый лучший уход. Но посмотрите на инграммы такого ребенка, полученные им в последнее время, и вы увидите, какому количеству так называемых "обычных" детских заболеваний предшествует тяжелое эмоциональное потрясение, причиненное окружающими.

В одной семье, считавшейся весьма приличной, рос ребенок, страдавший от сочетания пневмонии и заболевания типа ветрянки. Очевидно, что тяжелейшие скандалы разыгрывались над спящим малышом, потому что даже стальная спинка детской кроватки была погнута грохнувшимся на нее телом взрослого человека. Фанерная перегородка была во многих местах пробита ударами взрослых кулаков и брошенными в ярости предметами — и при всем этом жизнь семьи считалась образцовой — они же никогда не ссорились при ребенке!

К одитору привели четырехлетнего "скверного" мальчика. По словам его родителей, будь в нем 6 футов росту, он дал бы сто очков вперед Чингиз Хану. Его любимым занятием было подниматься в мамину спальню, стаскивать ее платья с вешалок и резать их ножницами, "чтобы их стало побольше". Еще он любил выбрать комнату почище и получше прибранную и исполосовать там ножом обои. Кто-нибудь садится завтракать — а содержимое тарелки щедро посыпано раскрошенными сигаретами. В его неуклюжести чувствовалась просто артистичность — он умудрялся ломать самые ценные из старинных безделушек, имевшихся в доме. Что ему требуется, говорили родители, — так это побольше дисциплины. Расспросы о том, сколько же "дисциплины" уже имеется, выявили, что в ребенок получает в день четыре порки и одну затрещину. Все, что можно сказать об этих наказаниях, так это то, что они были неуклонными. Что бы ребенок ни сделал, его наказывали. Более того, тут в семье царило единодушие. Папа был заодно со всеми и наказывал ребенка. Мама была заодно со всеми и тоже наказывала. Дедушка и бабушка, оказавшиеся поблизости, тоже были заодно со всеми, и тоже наказывали. Перед нами был докрасна раскаленный бунт и истинный инсургент, восстав против общества, вел с ним успешную борьбу.

Вопрос разрешился просто. Присмотревшись к взрослым, приведшим мальчика, одитор понял, что они стерпят подобное обращение, и заявил им, что тот, кто в следующий раз будет бить ребенка, будет иметь дело лично с ним. Они смирились с этой новой для них реальностью, и в 24 часа в поведении юного преклира возникла разительная перемена. Он стал прибирать свою собственную одежду. Он начал мыть посуду. Неожиданно он перестал быть хулиганом.

Изумительно приятно бывает посмотреть на детей, которых никто не "дисциплинировал". Они ни капли не стали от этого хуже. Если же вы хотите взглянуть на действительно полностью испорченного ребенка, возьмите того, кому выдали дисциплины по уши. Он в точности знает, чего от него ждут, и до последнего дыхания будет искать всякую возможность это сделать! Он противостоит обществу, выступающему за блокировку второй динамики, считая это весьма престижным состоянием. Он противостоит конкретным людям, не любящим детей, и допускающим по отношению к ним самое настоящее варварство под предлогом того, что оно-де способствует дисциплинированности и лояльности.

Особенно коварны по отношению к детям две следующие линии поведения, наметившиеся в обществе. Первая линия, это, признавая, что родительство — биологический факт, считать, что дети не имеют врожденной привязанности к родителям, и их с тем же успехом может растить кто угодно. Другая — это линия поведения, из которой дети извлекают вывод, что расти совершенно незачем, потому что, во-первых — ребенком быть очень выгодно, а во-вторых — во взрослой жизни совершенно нет никаких радостей.