Охотник - Бодров Виталий Витальевич - Страница 51

– Храззяйн? Храззяйн?

О, я у них теперь за хозяина, вот свезло-то!

– Что надо? – спрашиваю.

– Дробыч, храззяйн. Возьми. Тебе.

Ухмыляюсь, забавно, право слово. Трупоеды мне долю от добычи приволокли. Отруба, разумеется, кого же еще? И ведь придется принять, никуда не денешься. Потому как если откажусь, получается, что претендую и на остальных, и на самих трупоедов в придачу. Тогда уж точно спокойно не поспишь.

– Оставьте под дверью, утром заберу, – говорю.

– Угу, – отвечают из коридора, что-то с шумом падает.

– Приятного аппетита, – желаю вдогонку, ответа не получаю. Да и не слишком он мне нужен, его ответ.

Снова укладываю мешок под голову. Заснуть удается сразу, проснуться – тоже. К сожалению, не от солнечных лучей в глаза, опять от звуков борьбы. Да что же эти трупоеды не угомонятся никак, жратвы ведь натаскали как бы не на год вперед! И нет бы на своем этаже буянить, перед самой дверью свалку устроили!

Открываю смотровое окошко, выглядываю в коридор. Ой-ей, как не повезло! А ведь так хорошо ночь начиналась…

Нежити на свете полно, всякой и разной. Про отрубов и костяков рассказывать больше нечего, простые они, как лист крапивы, и такие же надоедливые. Есть и другие, те же прухи, гырги, рыги. Есть вампиры, но о них говорить не будем, не все из них нежить, есть и нечисть, а есть просто твари живые. Про призраков тоже не будем, чтоб не приманить ненароком. Ночью о некоторых тварях лучше помолчать.

А еще есть дарки. Тоже мертвяки, только особенные. Сохранившие после смерти особенности своей расы, не утратившие свои личные таланты и умения. К примеру, из меня получился бы дарк-лучник, а из господина Излона – дарк-маг, что еще более неприятно. Владеют они также человеческой речью, дарк вполне может с тобой побеседовать перед тем, как вырвать сердце. Договориться с ними невозможно, дарки сохраняют память о том, что были живыми. На убийство их не голод толкает, не жажда, а исступленная ненависть к живым. Если за тобой увязался дарк, не отстанет, пока не прикончит или пока ты его под травяное одеяло не уложишь. Убить их куда труднее, чем прочую нежить, здесь ни осина, ни ясень не помогут. Солнечный свет только и помогает, да еще, может, серебро, эльф сказывал, любую нежить враз убивает. В соседней деревне однажды завелся на кладбище дарк, один всего, так его всем миром изничтожать пришлось. Три семьи за ночь вырезал, до второй дожить просто не дали, всю округу перерыли, нашли-таки убежище. Пруха и вампир без приглашения не войдут, отруб и костяк будут тупо в дверь ломиться до самого утра, а дарк и дверь выбить сподобится, и через окно влезть, и крышу проломить. Страшное дело, когда нежить умная да хитрая, всем людским штучкам обученная.

И сейчас эти вот дарки с легкостью добивают трупоедов прямо за моей дверью. Причем не дарки – беспомощные горожане, а дарки-эльфы, и хорошо еще, что без луков, иначе мне бы совсем солоно пришлось.

Вот где костер пригодился бы! Сильный свет дарков слепит, к огню ни один подойти не сможет. Только времени совсем нет огонь разжигать, да и нечего подпалить здесь, кроме мешка моего. Будь еще дарки-люди, можно было на крепость двери понадеяться, у эльфов же с деревом отношения особые. Прикажут – и распахнется дверь, все засовы сметет разом.

– Храззяйн! Прромоги, храззяйн! – ревет в коридоре трупоед.

Вот почему они на моем этаже бой ведут, рассчитывают несчастные твари на мою помощь. Только все, что я для них сделать могу, это выйти и умереть за компанию.

Не раздумывая, выпрыгиваю в окно. Две стрелы у меня серебром снаряжены, остальные наконечники поберечь решил, дурья голова, но отстреливаться буду, только если совсем прижмут или подставятся, так чтоб уж наверняка бить.

Тоскливый вой за спиной говорит о том, что еще один трупоед расстался с жизнью. Скорее всего, последний. Нашариваю на поясе стрелятель, подействует ли на нежить, не знаю, но попробовать стоит. Если догонят.

Небо на востоке вдруг резко светлеет, громовой удар сотрясает Руину. Опять колдует кто-то. Наши, не наши – неважно, сейчас любой из живых куда милее тех, кто топчет мои следы за спиной. Даже трижды проклятые герры сейчас почти что свои.

Дарки – нежить быстрая. И неутомимая, потому как не устают мертвяки. Убежать от них – нечего даже надеяться. Все, на что я рассчитываю, – найти подходящее место для засады, чтоб хоть одного завалить, а дальше уже видно будет. Я, к слову, понятия даже не имею, сколько их всего за мной гонится, в смотровое окно видел двоих.

Поваленное поперек дороги сухое дерево наталкивает меня на весьма своевременную мысль. Выхватываю на бегу лук, оборачиваюсь (четверо, могло быть и лучше) и выпускаю стрелу с огнебоем. Жахает прилично, преследователи торопливо скрываются в тени. Дерево тут же занимается слабым пламенем, не беда, разгорится. Сколько-то времени дарки потеряют, обходя костер. Хватит ли мне, чтобы оторваться хоть на чуть-чуть?

Так быстро я даже от клыкастиков не бегал. Да и что есть клыкастик, зверюга безмозглая. Догонит, сожрет… всего лишь. А эти сволочи вполне меня самого мертвяком ходячим сделать могут, и ладно еще, если отрубом поганым. Все лучше, чем дарком. Помнить, как ты был живым, понимать, что именно ты потерял… бррр. Понимаю теперь, отчего они всех живых так ненавидят. Не хочу, не буду, лучше сам себе глотку раскрою, чем такое! Боги, боги мои, помогите, кто может!

Не слышат боги, смеется Хозяйка Чужих Перекрестков. Впереди завал, не обойдешь, не перелезешь. И назад возвращаться поздно, просвета меж домами не видно. Дом справа, дом слева – вот что остается. Который выбрать, не думаю, некогда, забегаю в правый. О нежити, что там прятаться может, даже не думаю, что мне сейчас рыги и отрубы, не до них вовсе.

Лестницы наверх нет. Была когда-то, да вся на щебень вышла. Второй выход завален. Сердце на миг останавливается, неужели все?

Нет! Цел еще люк вниз, наполовину задвинут. Подскакиваю, упираюсь, тяну изо всех сил. Поддается, зараза, я сейчас и гору сверну, не то что железку ржавую. Прыгаю вниз, там площадка, прямо под люком. А вот тут мы задержимся на чуть и люк прикроем. Тяжело идет, подлец, сопротивляется… Готово! Сбегаю на пролет ниже, достаю лук, стрелу-серебрянку. Здравствуй, Алирок, веришь, нет, соскучился по тебе. Какое, в сущности, милое и спокойное место эти подземелья…

Восстанавливаю дыхание быстро, это легко, если умеешь. Дарки осторожны, учуют засаду, нипочем не сунутся, будут другой путь искать, их в Руине предостаточно. Сижу, как мышь в норе, кошку почуявшая. Темно, как у дурака в голове, но я и в темноте не промахнусь. Не могу промахнуться.

Шаги наверху, тихие, не прислушивайся я в оба уха, не услышал бы нипочем. Эльфы, они и после смерти тихо ходить не разучились.

Остановились, что-то обсуждают. Неужели почуяли? Сердце отчаянно трепыхается в груди, вот-вот выскочит и сбежит куда подальше. Скрежет железа сейчас слаще пения соловья в лесах Звела. Повелись!

Люк отъезжает в сторону, одним движением оттягиваю тетиву, стреляю. Гадать, попал – не попал, не приходится. Тело мертвяка вспыхивает разом так, что глазам больно, отчаянный вой режет уши. Ему вторят остальные, и не от жалости вовсе. Если им свет далекого костра глаза режет, каково же, когда вблизи вот так полыхнет? Все равно, как из темноты да на самое солнце уставиться, живой и ослепнуть может, как мертвый – не знаю и знать не хочу.

Самое время атаковать самому. В проем люка летит стрела с огнебоем, не столько для того, чтобы добавить радости мертвяцким глазам (им и так хватает), – чтобы темноту разогнать. Хоть на миг, но я должен увидеть, где остальные стоят. Прищуриваю глаза, чтобы самому не ослепнуть… Бабах! Вот они, все трое, как на ладони. Два дарка-эльфа, один человек. Сейчас мы их уравняем в числе…

Стрела-серебрянка покидает тетиву, превращая нежить-эльфа в пылающий факел. Жаль, что последняя, впрочем, еще раз выстрелить все равно не успел бы, больно шустро рванули от люка оставшиеся двое. Неловко, пересчитывая по дороге все стены и даже вроде бы углы, дарки покидают поле боя.