Гора из черного стекла - Уильямс Тэд - Страница 20
- Предыдущая
- 20/180
- Следующая
«Я внутри», — только и успел подумать он.
Вдруг над Орландо возник образ, неожиданный и живой, картинка, скорее отпечатанная в мозгу, чем на сетчатке глаза. Он почему-то точно знал, что находится внутри замка и каким-то образом окружает его, словно тень, которая может быть больше отбрасывающего ее предмета, там прячется чудовищная черная пирамида, которая виделась ему в пустыне.
«Пирамида… дом зверя…»
И тут последовал удар, как от взрыва бомбы или от мощного падения молота на титановую наковальню, низкий вибрирующий звук, будто рождался мир… или умирал…
Думы!
Туннель завибрировал и рассыпался на переливчатые пятна.
«Первая ступень, — эта мысль пролетела как далекие неясные голоса пролетающей стаи перелетных птиц, невидимых во тьме ночи. — Я сделал первый шаг внутрь храма… в темноту».
Громовой раскат затихал. Стал пробиваться неясный, мигающий свет. Он снова был ребенком, он шел с мамой домой от колодца, он видел, как покачиваются ее бедра, видел канистру, которую она несла на голове. Что-то зашуршало в сухой траве, и появилась красно-коричневая шкура змеи, выползающей на тропинку прямо перед ним. Мама повернулась — глаза огромные от ужаса, — а змея была между ними…
А теперь он увидел себя на заднем сиденье автомобиля, они ехали вдоль побережья: родители ссорились на переднем сиденье, сестра сидела рядом с ним, ухмыляясь и тыча в него шеей своей безголовой куклы. Он попытался ударить ее, но не достал, он кричал родителям, но те были заняты спором. На повороте дороги солнечные лучи отразились от воды, и он почти ослеп, видя лишь черный силуэт родителей на фоне яркого света.
Двое его младших братьев выползли из палатки. Мама закричала, продолжая укачивать больного ребенка, которого она держала на руках. Самое страшное, что мама всерьез испугалась, потому что была уже ночь, темно, а отец еще не вернулся домой. Он вышел из палатки, прошел мимо беспокоящихся коз, звеневших колокольчиками и блеющих. Ночное небо было огромным и бездонным, ярко горели звезды, он снова и снова звал братьев по именам…
«Но у меня нет братьев, — подумалось ему. — Да и не мои это родители».
Все стало происходить одновременно.
Хижина в долине между холмами, велосипед в канаве у дорожки, весь проржавевший, потому что он бросил его там на всю зиму, чтобы выиграть спор с отцом, о котором тот и не подозревал…
Уголок в длинной передней, где на столе лежали рисунки мамы и старшей сестры, посередине стояла ваза с цветами. Там в дни святых праздников бабушка зажигала свечу…
Он играет в реке до начала сезона дождей, вдоль берегов ничего, кроме грязи. Двоюродный брат и парнишка из деревни боролись, вдруг они поскользнулись и свалились в илистую воду, скрывшую их с головой. Он испугался, но они вылезли, все коричневые от грязи, сверкая глазами и зубами и хохоча…
Они снимали флаг с крыши дяди, как всегда по вечерам, и он внимательно следил, заметит ли дядя, как прямо он стоит…
Думм…
Вторая ступень. Переливчатые пятна света стали маленькими твердыми кусочками, фрагментами жизней, тысячами ярких неровных окошек-осколков. Караван высоко в горах, он идет за лошадьми, видит кисточки на попонах… резкий лай его собаки, почуявшей что-то в квартире рядом, где никого не должно быть… Лицо его брата, заплаканное, толстое и красное, не понимающее, зачем его засунули в песочницу… пара новых ботинок на его новеньком, аккуратно сложенном костюме для причастия…
И все время под мерцающими кусочками двигалось что-то огромное и темное, как будто Орландо был пловцом, плывущим под поверхностью, а на огромной глубине прямо под ним медленно-медленно плавало нечто необъятное. Оно не знало о его присутствии, и восхищение Орландо было не меньше объявшего его неодолимого ужаса. Но не было во вселенной более незащищенного существа, чем Орландо, — червяк даже без крючка, плавающий над гигантской тенью…
Думм…
Третья ступень привела в темноту, мелькнула мысль, что Огромное Ничто, проходя под ним, случайно заглотило его целиком. Темнота пронизывала, это была раскаленная темнота, как темнота внутри печи при закрытой дверце.
Он закричал, но не слова. Он забыл все слова. Вокруг возникали вспышки света, но они ничего не значили, это вспыхивала раскаленная темнота. Он лишился не только тела, но и имени. У него не было ни братьев, ни сестер, ни матерей, ни отцов, только боль и смятение. Он стал сингулярностью — бесконечной точкой в центре всего, а окружающее его было конечным.
Вибрация стала сильней, становилось еще жарче, сильней и жарче, а он ничего не мог поделать — ничего не видно, не слышно, только вибрация и жар.
«Быстрее горячее быстрее горячее сломана спина колючие царапающие иголки белый жар не остановить нет нет нет остановите жар прекратите пусть жар прекратится пусть прекратится тряска сильно жжет внутри жжет снаружи прекратите».
«Прекратитеэтопрекратитепочемунепрекращается».
И вдруг все прекратилось. Что-то голубое, что-то тихое, прохладное разлилось и заставило вертящийся мир двигаться тише, еще тише. Благословенный, густой, как сироп, медленный холод взял его в свои объятия, покрыл его, заставив черное пустое сердце биться медленно, очень медленно. Раз в сто лет, раз в вечность, один удар, когда мир родился, второй удар, когда жизнь уже прекратилась…
Думм… Четвертая ступень.
И вместе с этим мощным ударом наступило небытие. И оно было долгожданным.
Он очнулся все еще безымянным и из первозданного мрака попал в место, где мрак был менее густым, где было тихо, где не существовало другого времени, кроме «сейчас». Он воспринимал это как место только потому, что воспринимал себя как нечто обособленное, а он почему-то предполагал, что все существующее должно находиться в каком-нибудь месте. Но он не торопился узнавать, где он или хотя бы кто он такой. Признав свое существование, он обрел некоторую уверенность. Он знал, что пока не хочет ничего, требующего усилий, ничего постоянного.
Окутавшая все вокруг темнота тем не менее имела форму, которую ему доводилось видеть, — широкая внизу, узкая наверху, — гора, чаша, из которой пили, а потом перевернули, пирамида… Он находился во тьме, сотканной из мрака, и ощущал немыслимую правильность ее формы: обе вершины сходились, но при этом они были параллельны и тянулись вверх бесконечно.
Он находился в самом центре пирамиды, живой, очень маленький и пока незамеченный. И вдруг в окружающей его пустоте что-то зашипело. Увидев, что рваное пространство вокруг зашевелилось, он понял, что это свет разрывал темноту, шипящее, неровное свечение, как бенгальский огонь на четвертое июля…
…Балкон его родителей, он сам тяжело болен инфекционным респираторным заболеванием и не может идти смотреть фейерверк, даже около дома на лужайке, но родители устроили представление специально для него на балконе, чтобы он видел прямо с кровати…
Изорванное пространство еще больше порвалось, а свет выливался наружу. На какое-то мгновение — лишь на мгновение — он огорчился, как легко и беспечно сдается прекрасная темнота. Но, плывя в этой темноте, он не мог оторвать глаз от света, который простирался перед ним, образуя поле из правильных фигур и линий, решетку, которая была то белой на черном фоне, то черной на белом…
Потолок…
А теперь он лежал на спине, глядя в потолок какой-то комнаты, отделанной звуконепроницаемой плиткой из легко моющегося материала.
Больница. Он не сразу вспомнил слово, но после этого стало просыпаться сознание: он, должно быть, проснулся, его, по-видимому, выбросило из Сети, и он вернулся в свое тело. Позже пришла еще одна мысль, и он начал прислушиваться к себе, нет ли боли, которую… (название, наконец, всплыло), которую описывал Фредерикс. Время шло, он рассматривал звукоизолирующие плитки, а боли не было. Затем он обнаружил чье-то присутствие по бокам кровати, это могли быть только мама и отец. Когда он открыл глаза, его переполняла тихая радость.
Фигура слева пряталась в тени, такой густой, что он не мог ничего видеть, только ощущал ее присутствие. К нему вернулась чувствительность, но с ней появились пустота и холод. Ощущение не очень приятное.
- Предыдущая
- 20/180
- Следующая
