Поворот Колеса - Уильямс Тэд - Страница 31

• Предыдущая
• 31/108
• Следующая

— А вы обманываете, когда играете в шент?

Адиту оторвала взгляд от игры. На ней было одно из широких платьев Воршевы; в сочетании с завязанными волосами оно делало ситхи немного менее дикой и чужой — она даже стала больше походить на смертных. Ее глаза горели в слабом свете затухающих углей.

— Обманываем? Ты хочешь сказать, лжем? Игра может вводить в заблуждение настолько, насколько этого хотят игроки.

— Я не это имел в виду. Бывает ли так, что кто-то нарочно играет не по правилам? — Она была сверхъестественно красива сейчас, и Саймон невольно вспомнил ночь, когда она поцеловала его. Что это означало? Означало ли вообще что-нибудь? Или это просто еще один способ для Адиту поиграть со своей бывшей комнатной собачкой?

Она обдумывала его вопрос.

— Я не знаю, как тебе ответить. Можешь ты обмануть свое естество, взмахнуть руками и полететь?

Саймон покачал головой:

— В игре, в которой так много правил, обязательно должен существовать способ нарушать их…

Прежде чем Адиту успела снова попытаться ответить на его вопрос, в палатку ворвался возбужденный и запыхавшийся Джеремия.

— Саймон! Саймон! — закричал он и осекся, заметив Адиту. — О, простите. — Он был очень смущен, и все-таки едва сдерживался.

— Что случилось?

— Они пришли!

— Кто пришел? — Саймон быстро взглянул на Адиту, но ситхи уже вернулась к изучению стоящей на доске комбинации.

— Герцог Изгримнур и принцесса! — Джеремия бурно размахивал руками. — И с ними еще другие! Странный маленький человек вроде Бииабика и его троллей, но почти нашего роста. И еще старик — он выше всех, даже выше тебя! Весь город пошел вниз посмотреть на них!

Целую минуту Саймон сидел молча в полном смятении.

— Принцесса, — проговорил он наконец, — Принцесса… Мириамель?

— Да, да! — задыхался Джеремия. — Переодетая монахом, но она сняла капюшон и помахала людям. Пойдем, Саймон, все идут вниз встречать их! — он повернулся и сделал несколько шагов к двери, потом изумленно посмотрел на своего друга. — Саймон? Что случилось? Ты не хочешь посмотреть на принцессу, и герцога Изгримнура, и коричневого человека?

— Принцесса… — Он беспомощно повернулся к Адиту, которая смотрела на него с кошачьим безразличием.

— Похоже, что тебе это будет интересно, Сеоман. Мы доиграем позже.

Саймон встал и последовал за Джеремией из палатки на открытую всем ветрам вершину горы. Он двигался медленно и неуверенно, как лунатик. Будто сквозь сон он слышал крики людей, сливавшиеся в общий гул, подобный шуму океана.

Мириамель вернулась.

По мере того, как Мириамель и ее спутники шли своей дорогой через тритингские степи, неуклонно становилось холоднее. К тому времени, когда они достигли бесконечной на вид равнины Луговых Тритингов, даже в полдень небо отливало тусклым оловом, запятнанным полосками свинцовых туч. Кутаясь в плащ под порывами жестокого ветра, Мириамель поняла, что почти благодарна Аспитису Превису — если бы им пришлось всю дорогу идти пешком, это путешествие действительно было бы очень долгим и печальным. Несмотря на холод и усталость, Мириамель, однако, испытывала еще и странное чувство свободы. Граф преследовал ее, но теперь, хотя он все еще был жив и мог мечтать о мести, она не боялась ничего, что он способен был сделать. Вот исчезновение Кадраха — это было совершенно другое дело.

Со времени бегства с «Облака Эдны» она стала смотреть на эрнистирийца совершенно другими глазами. Конечно, несколько раз он предал ее, но по-своему и любил тоже. Только ненависть монаха к самому себе продолжала стоять между ними — и по-видимому заставила его наконец уйти — но ее чувства изменились.

Она глубоко сожалела об их размолвке из-за пергамента Тиамака. Мириамель думала, что рано или поздно она могла бы докопаться до человека, который прятался под грубой личиной Кадраха — и который нравился ей. Но Кадрах испугался и удрал, как будто она пыталась приручить дикую собаку и сделала слишком резкое движение, чтобы погладить ее. Принцесса не могла избавиться от странного чувства, что она упустила нечто более важное, чем ей было дано понять.

Даже на лошадях это было очень долгое путешествие. Ее размышления не всегда были хорошим развлечением.

Целую неделю они добирались до Луговых Тритингов, пускаясь в путь на рассвете и останавливаясь через несколько часов после захода солнца… в те дни, когда оно вообще появлялось на небе. Холодало, но к полудню солнце, словно усталый путник, пробиралось сквозь пелену облаков и прогоняло мороз.

Луговые Тритинги были обширными и по большей части плоскими и однообразными, как ковер. Пологие склоны, встречавшиеся кое-где, угнетали еще больше. После многих дней медленного подъема, Мириамель обнаруживала, что не может избавиться от мыслей о вершине, которая будет где-то. Вместо этого, в какой-то момент они пересекали плоский, как поверхность стола, луг, ничем не отличавшийся от предыдущих, и начинали двигаться по столь же невыразительному спуску. Одна только мысль о том, чтобы проделать подобное путешествие пешком, приводила в уныние. Проезжая очередную мучительную милю, Мириамель снова и снова возносила благодарственные молитвы за невольный подарок Аспитиса — лошадей.

Сидящий перед ней Тиамак быстро набирал силы. После недолгих уговоров Тиамак рассказал ей — а также Изгримнуру, который был рад-радешенек разделить с кем-то бремя штатного рассказчика — о детстве в болотах Бранна и трудных годах учения в Пирруине. Природная сдержанность вранна не давала ему распространяться о нанесенных ему обидах, но Мириамели казалось, что она чувствует малейшую жестокость, боль от которой сквозила в его рассказе.

Я не первая чувствую себя одинокой, непонятой и ненужной. Этот, казалось бы, очевидный факт, ударил се теперь с силой откровения. А ведь я принцесса — мне никогда не приходилось голодать, бояться, что я умру в забвении, никто никогда не говорил мне, что я недостаточно хороша для того, чтобы делать то, что хочу.

Слушая Тиамака, наблюдая за его гибкой, хрупкой фигуркой и отточенными жестами настоящего ученого, Мириамель ужасалась своему невежественному своенравию. Как могла она, столь удачливая от рождения, так переживать из-за нескольких препятствий, которые Бог или судьба поставили на ее пути?

Она пыталась поделиться своими мыслями с герцогом Изгримнуром, но он не позволил ей скатиться в бездну самобичевания.

— У каждого из нас свои горести, принцесса, — сказал он, — и нет ничего постыдного в том, чтобы принимать их близко к сердцу. Нельзя только забывать, что у других тоже бывают беды, или позволить жалости к себе удержать твою руку, когда кто-то нуждается в помощи.

Изгримнур, как еще раз убедилась Мириамель, был не просто грубым солдатом.

На третью ночь в Луговых Тритингах, когда все четверо сидели у костра, придвинувшись как можно ближе, потому что дров в степи было мало и для высокого пламени их не хватало, Мириамепь наконец отважилась спросить у Тиамака о содержимом его сумки.

Вранн был так смущен, что едва мог поднять на нее глаза.

— Это ужасно, леди. Я мало что помню, но лихорадка заставила меня думать, что Кадрах хочет украсть ее у меня.

— А почему тебе могло это прийти в голову? И что там лежит?

Подумав, Тиамак вытащил из сумки завернутый в листья пакет и содрал обертку.

— Это произошло, когда вы заговорили с монахом о книге Ниссеса, — застенчиво объяснил он. — Теперь я понимаю, что в этом не было ничего страшного, тем более что и Моргене писал что-то о Ниссесе в последнем послании — но тогда разум мой был затуманен лихорадкой, и я думал только, что мое сокровище в опасности.

Он передал пергамент принцессе, и она развернулаего. Изгримнур подвинулся ближе и заглянул через плечо Мириамели. Камарис, пребывающий в обычной рассеянности, глядел в пустоту ночи.

— Песня какая-то, — сварливо проговорил Изгримнур, как будто пергамент обманул его ожидания.

• Предыдущая
• 31/108
• Следующая