Гамма времени - Абрамов Александр Иванович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая

— Я открыл идеальный тайник, Эльжбета, — сказал он по-польски, не отрываясь от работы. — Все письма укладываются. Сейчас увидишь.

Он взял пачку писем в продолговатых конвертах и вложил в искусственное углубление в книге. Потом смазал клеем соседние, не вырезанные страницы и закрыл письма.

— Теперь встряхиваем. — Он тряхнул книгой, держа ее за переплетные крышки. — Ничто не выпадает, смотри. Никакой Пуаро не найдет.

Я молчал и не двигался, не зная, что делать.

— Почему молчишь? Эльжбета? — насторожился он и крикнул уже по-английски: — Кто здесь? Стоять на месте!

Он швырнул книжку на стол и схватил, видимо, давно лежавший там пистолет, удлиненный глушителем. По тому, как он держал его и как точно направил в мою сторону, видно было, что слепота нисколько не мешает ему в умении обращаться с оружием.

— Малейшее движение — и я стреляю. Кто вы? — спрашивая, он стоял вполоборота ко мне; не смотрел, а слушал, как все слепые.

Не отвечая, я тихо переставил ногу назад. Тотчас же щелкнул, именно щелкнул, а не прогремел выстрел. Пуля врезалась в штукатурку где-то у моего уха.

— С ума сошел, — сказал я по-польски. — За что?

— Поляк? Я так и думал, — ничуть не удивился он и не опустил пистолета. — Подойдите к столу и сядьте напротив. И не пытайтесь достать оружие: я услышу. Ну?!

Проклиная себя за эту идиотскую авантюру, я подошел к столу и сел, развязно вытянув ноги. Дуло пистолета следовало за мной по той же орбите. Теперь оно смотрело мне в грудь; я бы мог схватить его, если бы не имел дело с сумасшедшим — так я мысленно окрестил своего визави.

— От Копецкого? — спросил он резко.

— Не знаю такого, — сказал я

— Тогда откуда?

— Из Польши.

— Давно?

— С декабря прошлого года. Он свистнул.

— Не врете?

— Я бы мог показать вам документ, только ведь вы… — Я деликатно замялся.

— Значит, коммунист? — перебил он.

— Значит, — рассердился я.

Меня уже начинал раздражать этот допрос.

— Почему вы здесь? Я рассказал.

— Почему-то я вам верю, — задумался он. — Но… вы видели тайник…

Я мельком взглянул на книжку с барельефом Мицкевича на обложке.

— И письма, — с угрозой прибавил он.

— Плевал я на ваши письма! — совсем уже разозлился я.

— Тогда подождем, когда за ними придут. Они обязательно придут. Должны.

— Кто это «они»? — спросил я.

— Тсс… — прошептал он и прислушался, как-то странно вытянув голову, совсем как Человек-Ухо из сказки Гримм.

Я ничего не слышал: тишина, смешанная с шумом дождя за окном, окружала меня,

— Кто-нибудь вошел? — спросил я.

— Тсс… — опять остановил он меня. — Они еще не вошли. Они без машины. Сейчас открывают дверь своим ключом. Прошли тамбур. Идут.

Все это он проговорил, почти беззвучно шевеля губами. Я услышал только слабый стук подкованных каблуков по коридору.

— Вы останетесь здесь, а я пройду за портьеру. Ни в коем случае не говорите им, где я. И не бойтесь: они не начнут со стрельбы — им нужны письма. Скажите, что они в шкатулке на диване. Хорошо?

Я кивнул. Он легко и свободно, как зрячий, прошел за портьеру, наполовину перегораживавшую комнату в ее дальнем углу. Я остался сидеть в той же позе, ожидая самого худшего.

Вошли двое в мокрых дождевиках с автоматами. Смятая фетровая шляпа у одного была надвинута глубоко на глаза, другой был черен, небрит, мокрые вихры его закручивались колечками. Он отряхивался, как вылезший из воды пес.

— Где Жига? — спросили оба одновременно.

Я понял теперь, почему слепой не удивился тому, что я поляк. Эти тоже были поляками.

— Я жду его, — сказал я первое, что пришло в голову. Небритый оглянулся, скользнул глазами по комнате и вдруг дал короткую очередь из автомата по складкам портьеры. Я ожидал вскрика, стона, падения тела, но ничего не последовало.

Тогда оба повернулись ко мне. «Конец», — подумал я и еле выговорил:

— Вы за письмами? Они в шкатулке.

— Где?

Я показал на небольшой ящичек на диване.

— Подойди и открой, — приказал небритый.

Я подошел и дрожащими руками, уже не владея ими, открыл шкатулку. На дне ее белела стопочка продолговатых конвертов. Небритый оттолкнул меня автоматом и заглянул внутрь.

— Здесь, — сказал он и ухмыльнулся.

Больше он ничего не успел. Что-то несколько раз знакомо щелкнуло из-за портьеры, и почти одновременно грохнулись на пол и молчун в фетровой шляпе, и мой небритый собеседник. Я не помню, что стукнуло раньше, его затылок или выпавший из рук автомат.

— Вот и все, — усмехнулся слепой, выходя из-за портьеры.

Он тронул ногой одного, потом другого и отдернул ее, как купальщик, попробовавший, холодна ли вода.

— А вы хорошо поработали и заслуживаете награды, — продолжал он, протягивая мне что-то похожее на большую медную монету. — Возьмите. Эта медалька при случае может вам пригодиться. Жил для отчизны, умер, для славы, — засмеялся он и умолк, опять к чему-то прислушиваясь.

И опять я ничего не услышал.

— Приехали, — сказал он. — Это за мной. Вы мне не помогайте и не провожайте: я хожу здесь, как в темноте кошка. Выходите минуты через две после меня. Дверь я оставлю открытой. И не задерживайтесь. Встреча с полицией в таких случаях далеко не радость. Тем более, что вы иностранец и коммунист.

Он взял со стола книгу с вклеенными в нее письмами и, не одеваясь, вышел из комнаты, нигде не замедлив шага. Ничто не скрипнуло в коридоре — ни пол, ни дверь. Он действительно ходил бесшумно, как кошка.

Я подождал две минуты, рассматривая полученную медаль. Матовый кружок из бронзы с барельефом головы в лавровом венке, похожей на головы римских императоров. На оборотной стороне девушка в тунике водружала урну на украшенный постамент. Вокруг царственной головы вилась надпись латинскими буквами:

IOZEF XIAZE PONIATOWSKI

Вокруг девушки в тунике той же вязью завивались уже слышанные мною слова:

ZYL DLA OYCZYZNY, UMARL DLA SLAWY

Понятовский? Что я знал о нем? Наполеоновский маршал, племянник последнего короля, незаурядный военачальник и политический неудачник, так и не получивший от Наполеона заветной польской короны. Бонапарт обманул его, не восстановил Польши, и даже в наспех созданном им Великом герцогстве Варшавском Понятовский получил только военное министерство. Погиб он доблестно в одной из наполеоновских битв, забытый императором, трон под которым уже шатался. Не Бонапарт, а польские патриоты выбили тогда эту медаль: «Жил для отчизны, умер для славы». Кому-то из нынешних американских поляков, должно быть, очень нравился этот лозунг. Мне — нет. Неточный, без адреса. Почему только для славы? Для какой славы? У кого? Для славы умирали и недостойные, даже Герострат. Я внутренне усмехнулся пафосу Жиги, с каким он вручил мне эту медаль: интересно, когда и зачем она могла мне понадобиться?

Я сунул ее в карман и, не оглядываясь на мертвых налетчиков, вышел из комнаты. Дверь на улицу, как и было условлено, поскрипывала на петлях, открытая настежь. Меня встретили безлюдная улица, плеск дождя на асфальте, желтый свет фонарей в алмазной дождевой сетке. Я перебежал под дождем к тому же навесу напротив, где стоял Лещицкий. Он и теперь стоял там же, всматриваясь в танец дождевых струй в пучке света. И мне опять показалось, что они раздвоились, как в глазах у человека, страдающего головокружениями.

Я тут же посмотрел на часы: без пяти десять. Чушь какая-то! Ведь у Жиги я пробыл верных полчаса. Может, часы забарахлили? Я снова приложил их к уху: нет, шли.

— И дождь идет, — так же, не глядя на меня, проговорил Лещицкий, — а такси нет.

— Вон оно, пошли, — сказал я и шагнул навстречу вынырнувшему из темноты такси.

— Поезжайте без меня, — решительно отказался Лещицкий, — не люблю желтых машин.

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая