Друг человека - Смельницкий Юлий Михайлович - Страница 9

Мой Макбет не страдал сплином, и конечно, имел основания ездить на рыбные ловли и сопутствовать мне в лугах, — даже тогда, когда в его присутствии не было нужды.

Основания заключались в том, что Макбет привык ко мне и привязался, как к человеку и своему другу.

Он понял, что охотник и его собака составляют одно целое, друг с другом неразлучны, и куда идет охотник, туда же должна идти и его собака, если она ему предана и его любит.

Этот переход от службы к дружбе совершился естественным порядком и, как люди не сразу отдают другим свою привязанность и дружбу, так и Макбет отдался мне только после продолжительного со мной знакомства, — после того, как изучил меня и ко мне присмотрелся.

Добровольное хождение со мной Макбета мне нравилось, и если случалось бывать в лугах — без Макбета, то искренно жалел, что его нет со мной.

Очевидно, мой кавказский знакомый ошибся: «гороховое пальто» ходит по пятам человека — за «презренные червонцы» — Макбет-же ходил за мной — по любви и чести, совести и дружбе;

С годами, привязанность ко мне Макбета еще более окрепла.

Кроме моей, он не признавал другой власти. К посторонним не ласкался и с другими охотниками, приезжавшими ко мне на хутор, не ходил на охоту даже тогда, когда я приказывал идти с ними.

Всех (3) моих хуторских служащих, Макбет знал поименно. Я посылал его за ними, и если говорил привести мне «горничную Настю, Настю» (имя нужно повторить два раза), то он не ошибался и не приводил мне, вместо горничной, — Григорьевну кухарку.

Макбет знал где живут горничная и кухарка, где живет караульщик Алексей и мальчик Петя, доставлявший мне из села почту, и вызывал их ко мне, — сначала лаем, а в том случае, когда вызываемый медлил приходом, брал зубами за передник или за полу кафтана и тащил ко мне.

Особенно энергично Макбет звал ко мне нерасторопного и ленивого хуторского караульщика Алексея.

— Только што я управился с делами и сел, Господи благослови, за завтрак, а он уже и катит ко мне, — с приказом! Я ему говорю: — погоди… Вот я поем немного и приду!.. Он меня не слушает, тащит за полу кафтана, так и тормошит. Я даю ему хлеба… Не берет!.. Тащит да и только!.. Тут я и догадался: стало быть, телеграмма или какая экстра, — обстоятельно «докладывал» обремененный делами караульщик.

«Делов», кроме рытья червей (для рыбной ловли) и мытья моих охотничьих сапог, у Алексея не было. Не было и «экстры», и я посылал за ним для того, чтобы напомнить, что мои запачканные грязью охотничьи сапоги, третий день висят на крыльце дома, и их еще вчера следовало бы вымыть.

На охотах, Макбет исправно караулил отданные ему на хранение мои вещи.

Еще в юные годы моей охоты, я любил ползком скрадывать уток.

Мой дед — охотник, считавший «недостойным охотника» стрелять по сидячей птице, журил меня за эту «грубую охоту», и если видел, что я ползу к уткам, то кричал мне своим зычным голосом:

— Эй ты, брюхополз! Пропорешь пеньком брюхо…

Но ни осуждения старого охотника, ни последующие годы охоты не заставили меня отказаться от этого способа охоты, и еще осенью прошлого года, увидав в лугах около города охотника, подползавшего к табунку нырков плававших на чистом озере, я долго сидел на копне сена, наблюдая чем кончится этот скрад, и когда он не удался, также был огорчен неудачей, как и неизвестный мне охотник, не с'умевший подползти к уткам.

Все охоты, за исключением тех, на которых дичь убивается из под собаки, производятся тем или иным скрадом, и поэтому, охота этим способом на уток — неправильно считается недостойной охотника стрельбой.

Эта охота, также как и другие, — тоже охота, и если для того, чтобы убить поднявшуюся из под ног охотника утку — не требуется ни особого труда, ни такого же искусства в стрельбе, то для того, чтобы подползти на выстрел к осенним уткам, сидящим на озере, по берегам которого нет прикрытий, — нужен большой труд, уменье и терпенье.

В лугах, вблизи моего хутора, много открытых озер, и поздней осенью, на них собираются к отлету большие стаи кряковных уток.

По ровным, безлесным кошеным лугам нельзя незаметно подойти к озеру. Умные осенние утки сидят на стороже, и при первом же появлении, вблизи озера, подозрительных предметов, снимаются и улетают.

Хочется к ним подобраться…

Нужно ползти, — непременно «на брюхе», и начать скрад издалека. Ползти в шубке, имея на себе ягдташ и патронташ тяжело и неудобно.

Снимешь сумку и патронташ, положишь около них собаку, до головы накроешь ее шубкой, — и с ружьем и пятью патронами в кармане, ползком направишься к уткам.

Ползешь медленно, — с частыми остановками. Давно ползешь, а до озера еще далеко.

Такой подполз не всегда оканчивается успехом. Утки, заметив какое-то передвигающееся пятно на кошенине, а иногда и без видимой причины, снимутся и пересядут на другое место. Приходится снова скрадывать в другой части озера.

Вспоминаю скрадывание уток на Широком озере в Шалбинской Камской даче.

В октябре, перед самым отлетом, утки собрались на этом озере в многотысячную стаю. Утром, сидели на средине озера, — вне пределов досягаемости. После полудня, — подплывали к отлогому берегу озера, поросшему редким камышем среди невысоких кочек. Вечером, — улетали на ночь в поля, кормиться яровым обронным хлебом, и с рассветом, — возвращались на средину озера.

Два дня я наблюдал «поведение» уток. Оно было без перемены: утром — на средине озера, после полудня — в береговых кочках.

Мелкие кормовые болота уже встали и вечерних сидок не было. Утки держались на камских песках, но холодный северо-восточный ветер сбил их с песчаных отмелей и они переместились на большие озера.

На Широкое (больше версты шириной) озеро, утки собрались в невиданном мной до этой осени количестве.

Уток — «черным-черно», и в тоже время, — их нельзя добыть.

Разгорелись глаза… Нужно что-нибудь придумать и взять эту стаю, когда она заплывет в кочки. — перед вечерним отлетом.

Дело было спешным, т. к. через один или два дня, когда на озере образуются закраины, утки совсем улетят из лугов, и поэтому, вечером второго дня моих наблюдений, я произвел, после отлета уток на поля, тщательный осмотр облюбованного ими берега озера.

Крупные кочки и редкий тростник, узкой лентой опоясывали озеро на протяжении более ста сажен. Шагах в десяти от сухого берега, между кочками начиналась вода озера и на ней лежало много пера. Озеро входило в берег небольшим заливом, и на нем — еще больше перьев. Очевидно, стая вплывала в залив, — и уже из него расходилась по береговым кочкам.

По берегу озера стояли, на половину в воде, редкие невысокие (обсохшие) кочки. Между ними мелко, грязное илистое дно. Подход к кочкам совершенно чистый, — нигде ни одного куста.

Можно сделать шалаш в кочках, и выстрелив в стаю, когда она подплывет к берегу, — убить две пары уток…

Кочки возвышались над водой не более двух четвертей. В шалаше, — нельзя будет сидеть. Придется лежать, забравшись в шалаш еще задолго до зари. Лежать до полден. В тулупе и валяных сапогах. В охотничьем пиджаке, — замерзнешь.

Если сделать шалаш повыше, чтобы в нем сидеть, — утки заметят еще с воды подозрительное утолщение в кочках и не подплывут к ним, или пристанут к берегу в стороне от залива, — вне выстрела.

Еще раз осмотрел берег. Голо, — шалаш нельзя сделать…

Можно было бы выкопать яму между кочками и сидя в ней, подождать уток. В яме, — я буду совершенно незаметен.

Но долго сидеть в мокрой яме, — еще холоднее, нежели лежать на сухом берегу, и главное, — нечем рыть яму, нет лопаты, да и яма должна быть глубокой…

Охота из шалаша или ямы — невозможна.

Остается только третий способ охоты, — скрадом. Придется ползти издалека, по чистым лугам, без какого либо прикрытия.

На близкий выстрел от залива озера, на сухом берегу стояли четыре голые кочки. Спустившись в воду, я нарвал верхушки (метелки) тростников и камышей, и реденько понатыкал их на кочки и между ними, сделав заслон, в направлении которого, и под его прикрытием, начну завтра скрад в то время, когда стая поплывет к кочкам.