Венец - Унсет Сигрид - Страница 6
- Предыдущая
- 6/73
- Следующая
После того как Кристин увидела горную деву, она первое время так боялась, что все больше сидела дома около матери; ей было даже жутко смотреть на тех людей, которые были вместе с нею в тот день в горах и знали, что там с нею случилось. Она радовалась, что отец запретил людям упоминать о видении.
Но время шло, и Кристин начала думать, что не так уж плохо и поговорить об этом. В глубине души девочка уже рассказывала кому-то про все это, кому – она сама не знала, но самое странное было то, что чем дальше шло время, тем яснее, как ей казалось, было воспоминание и тем ярче и ярче вспоминалась Кристин та красавица… И всего удивительнее было, что всякий раз, как Кристин думала о горной деве, ею овладевало горячее желание ехать в Скуг, и она все больше и больше боялась, что отец не возьмет ее с собою.
Наконец однажды поутру она проснулась на чердаке стабюра и увидела, что старая Гюнхильд и мать сидят на пороге и перебирают отцовские связки беличьих шкурок. Гюнхильд была вдова, ходившая из усадьбы в усадьбу и подбивавшая мехом плащи, шубы и тому подобное. И Кристин поняла из их разговоров, что на этот раз у нее самой будет новая шубка, подбитая беличьим мехом и отделанная куницей. И, догадавшись, что она едет с отцом, девочка подскочила в кровати и стала кричать от радости.
Мать подошла к Кристин и погладила ее по щеке.
– Неужели ты радуешься, доченька, что уедешь так далеко от меня?
Рагнфрид повторила эти же слова в утро отъезда. Они поднялись на рассвете; на дворе было еще темно, и между строениями стоял густой туман, когда Кристин выглянула из двери, чтобы посмотреть на погоду – вокруг фонарей и перед открытыми дверьми ходили как будто волны серого дыма. Кто-то бегал взад и вперед от конюшен к сараям, женщины таскали из поварни дымящиеся котлы с кашей и корыта с вареным мясом и свиной грудинкой – надо было сытно и плотно поесть перед тем, как пускаться в дорогу по утреннему холоду.
В доме затягивали ремнями меха с дорожным скарбом и снова развязывали их и укладывали забытые вещи. Рагнфрид еще раз повторила мужу все свои – поручения, напомнила обо всех родных и знакомых, мимо которых придется ехать, – не забыть бы передать поклон такому-то и спросить, как поживает такой-то.
Кристин бегала взад и вперед, уже который раз прощаясь со всеми в доме, и не могла спокойно усидеть насесте.
– Неужели ты радуешься, Кристин, что уезжаешь от меня так далеко и так надолго? – спросила мать. Кристин стало тяжело и неприятно, и ей хотелось бы, чтобы мать не говорила таких слов. Но она ответила как могла лучше:
– Нет, милая матушка, но я рада, что поеду вместе с отцом!
– Да, пожалуй, что так! – сказала Рагнфрид со вздохом. Потом поцеловала девочку и оправила на ней платье.
И вот наконец все сидят в седлах, весь поезд; Кристин едет на Мурвине, который раньше был верховой лошадью ее отца, – это старый, умный и надежный конь. Рагнфрид подала серебряный кубок мужу, чтобы он еще раз подкрепился на дорогу, потом положила руку на колено дочери и попросила ее не забывать материнских наставлений.
Всадники выехали со двора в сером свете раннего утра. Белый как молоко туман окутывал все кругом. Но через некоторое время он стал легче, и сквозь пелену начало пробиваться солнце. И в белой дымке виднелись росистые луга, поросшие новой зеленой Травкой после покоса, и блеклое жнивье, и желтые деревья, и рябины с проблескивавшими красными ягодами. Горные скалы, синея, уходили ввысь, в клубы тумана; и вот пелена разорвалась и поплыла хлопьями между купами деревьев по лесистым склонам; путники стали спускаться в долину, озаренные яркими солнечными лучами. Кристин ехала впереди всех рядом с отцом.
Они приехали в Хамар темным и дождливым вечером. Кристин сидела в седле впереди отца; она до того устала, что все сливалось у нее перед глазами – озеро, слабо поблескивающее направо от дороги, темные деревья, с которых на путников капала вода, когда они проезжали под ними, и черные, расплывчатые очертания кучек домов на бесцветных мокрых полях вдоль дороги.
Кристин перестала считать дни – ей казалось, что она едет уже бесконечно давно. Они посещали родных и друзей все время, пока ехали вниз по долине; Кристин знакомилась с детьми в больших усадьбах и играла в чужих горницах, на сеновалах и дворах. Много раз ей приходилось надевать свой красный наряд с шелковыми рукавами. В хорошую погоду путники останавливались на отдых на краю дороги; Арне рвал для девочки орехи, а после обеда ее укладывали спать на кожаных мешках с одеждой. В одном имении им дали на ночь подушки с шелковыми наволочками; а однажды они ночевали в странноприимном доме, и Кристин, просыпаясь, каждый раз слышала, что в соседней кровати тихо и жалобно плакала какая-то женщина.
Но сама она каждую ночь спокойно – спала за широкой спиной отца.
Кристин вдруг проснулась – она не знала, где она, но какие-то необычайные звенящие и гудящие звуки, которые она слышала во сне, продолжали звучать и наяву. Она лежала одна в постели, а в комнате, где находилась кровать, горел огонь в очаге.
Девочка позвала отца, и тот поднялся тотчас же со своего места у очага и подошел к ней в сопровождении какой-то толстой женщины.
– Где мы? – спросила Кристин. Лавранс засмеялся и сказал:
– Мы в Хамаре. а это вот – Маргрет, жена Фартейна-башмачника; поздоровайся с ней, будь умницей, – ты ведь спала, когда мы прибыли. А теперь Маргрет поможет тебе одеться!
– Разве уже утро? – сказала Кристин. – А я думала, что ты тоже сейчас ляжешь! Ах, нет, лучше ты одень меня! – попросила она, но Лавранс довольно строю сказал ей, что .лучше бы она поблагодарила Маргрет за то, что она хочет помочь ей.
– И посмотри-ка, что она принесла тебе в подарок! Это была пара красных башмачков с шелковыми завязками. Женщина улыбнулась, видя радостное личико Кристин, и надела на нее сорочку и чулки, не спуская ее с кровати, чтобы ей не пришлось вставать босиком на глиняный пол.
– Что это такое говорит, – спросила Кристин, – как колокол в церкви, но только будто там много-много колоколов?
– Да это и есть наши колокола, – Засмеялась Маргрет. – Разве ты не слышала о большом соборе в нашем городе? Вот туда ты и пойдешь сейчас. Это ударили в большой колокол. А потом еще звонят в монастыре и в церкви Святого креста!
Маргрет намазала толстым слоем масла хлеб девочке, намешала меду в молоко – так будет сытнее, ведь есть как следует уже некогда.
На улице было еще темно, и за ночь подморозило. Холодный, пронизывающий туман колол лицо. Следы людей, скота и лошадиных подков на земле затвердели, словно вылитые из чугуна, так что Кристин в новых тонких башмачках ушибала о них ноги; один раз она провалилась сквозь лед, попав в сточную канаву посреди улицы, и ноги у нее промокли и озябли. Тогда Лавранс посадил ее к себе на спину и понес.
Девочка напрягала зрение в темноте, но не могла хорошенько разглядеть город – она различала только черные коньки домов и очертания деревьев в сером воздухе. Наконец они вышли на лужок, белевший от инея, и на другом конце лужка Кристин разглядела сероватое здание, большое как гора. Вокруг него стояли большие каменные дома, и в некоторых местах в маленьких отдушинах в стенах светились огоньки. Колокола, замолчавшие было на время, начали снова звонить, и теперь звук этот был так силен, что по спине Кристин при каждом ударе словно пробегала струя холодной воды,
Когда они вошли в преддверие храма, то Кристин показалось, что она входит в гору – навстречу им пахнуло холодом и тьмою. Они прошли в дверь, и на них повеяло застарелым, холодным запахом курений и восковых свечей. Кристин очутилась в темном и страшно высоком помещении. В темноте она не могла разглядеть конца-края ни над собой, ни по сторонам, но далеко впереди на алтаре горели свечи. Там стоял священник, и отзвук его голоса странно разносился по всему помещению, как легкое дыхание или шепот. Отец окропил крестообразно самого себя и ребенка святой водой, и они пошли вперед; хотя Лавранс и ступал осторожно, но его шпоры громко звенели по каменному полу. Девочка прошла со своими спутниками мимо великанских столбов; казалось, что между столбами заглядываешь в черные, как уголь, пещеры.
- Предыдущая
- 6/73
- Следующая
