Венец - Унсет Сигрид - Страница 72

• Предыдущая
• 72/73
• Следующая

Рагнфрид дрожала как лист. Тогда муж обнял ее за плечи.

– Ложись, – попросил он, – будем спать!.. – И, положив голову жене на руку, полежал немного, вздыхая время от времени, пока наконец не заснул.

В сарае все еще стояла непроницаемая тьма, когда Рагнфрид пошевелилась – с удивлением она поняла, что спала. Она стала шарить вокруг себя. Лавранс сидел, охватив колени руками.

– И ты уже проснулся? – удивленно спросила она. – Тебе холодно?

– Нет, – отвечал он охрипшим голосом, – но я не могу опять заснуть!

– Ты думаешь о Кристин? – спросила мать. – Ведь все может обернуться лучше, чем мы думаем, Лавранс, – повторила она.

– Да, я именно о том и думаю, – сказал муж. – Девушкой или женщиной, она все же легла в брачную постель с тем, кого полюбила. Не так это было с нами обоими, бедная моя Рагнфрид!

Жена издала глухой глубокий стон и упала на бок в сено. Лавранс положил руку ей на плечо.

– Но я не мог… – сказал он страстно и со страданием в голосе. – Нет, я не мог быть таким, каким ты хотела, когда мы были молоды! Я не такой…

Немного спустя Рагнфрид сказала тихо сквозь слезы:

– Но мы с тобою все-таки хорошо жили, Лавранс, все эти годы?

– Так и я сам думал, – мрачно ответил он. Мысли кружились и теснились в его голове. Тот единственный обнажающий взгляд, который бросили друг на друга жених и невеста, два молодых лица, вспыхнувших красным полымем, – Лавранс считал это бесстыдством. Его опалило, как огнем, – и это была его дочь! Но он все время видел перед собою эти глаза и дико и слепо боролся, чтобы покровы не были сорваны с чего-то в его собственном сердце, – Лавранс никогда не хотел признать, что это что-то он защищал от своей собственной жены, когда она искала этого…

Он не мог, упрямо повторял Лавранс про себя. Черт возьми, его женили совсем еще мальчиком, он не сам выбирал себе невесту, она была старше его, он не чувствовал к ней влечения, не хотел этому, научиться от нее… любви! Его до сих пор еще бросало в жар от стыда при мысли об этом… О том, что жена заставляла его любить себя, когда ему не хотелось от нее такой любви. О том, что она предлагала ему все, чего он никогда не просил.

Лавранс был ей хорошим мужем, он и сам так думал. Он оказывал ей такое уважение, какое только мог, предоставлял ей полную власть распоряжаться, спрашивал ее совета во всем, был ей верен, и у них ведь родилось шестеро детей. Он хотел только иметь возможность жить с нею спокойно, чтобы она не касалась постоянно тех тайников его сердца, которые он сам не хотел обнажать…

А он никого, никого не любил… Ингюнн, жену Карла в Брю? Лавранс покраснел в темноте. Он всегда гостил у них, когда проезжал по долине. Пожалуй, он даже ни разу не говорил с хозяйкой наедине; но когда видел ее, даже как только думал о ней, он ощущал нечто похожее на первый запах полей весною, едва только стает снег. Теперь он знает, что это могло случиться и с ним, – он тоже мог бы любить.

Его женили таким молодым, и он стал робким. И вышло так, что он начал чувствовать себя лучше в глухом лесу, в диких горах, где все живые существа хотят широкого простора, – простора для бегства, – и робко и недоверчиво следят за каждым пришельцем, который захочет подкрасться к ним…

Но наступало такое время раз в году, когда звери в лесах и на горах забывали робость. Тогда они кидались на своих самок. Но свою он получил в подарок! И она предлагала ему все то, чего он не добивался…

А птенцы в гнезде… Это было единственным светлым пятном в пустыне, самой глубокой сладостной радостью в его жизни. Маленькие светловолосые девичьи головки под его рукой.

Женитьба – его просто женили, почти не спрашивая. Друзья – у него было много друзей, и ни одного друга. Война – она была для него радостью, но войны больше не было, его доспехи висели на чердаке, малоношеные… Он стал крестьянином… Но у него были дочери – вся его жизнь стала ему дороже, потому что он обеспечивал и охранял их, прекрасные, нежные маленькие жизни, которые он держал в своих руках. Он вспоминал маленькое двухлетнее тельце Кристин на своем плече, ее светлые, как лен, мягкие волосы у своей щеки. Ее маленькие ручки, державшиеся за его кушак, ее круглый, крепкий детский лобик, которым она упиралась отцу в спину, когда сидела сзади него верхом на лошади.

А теперь у нее такие же жаркие глаза – и она добилась своего. Она сидела в полутени, прислонясь к шелковым подушкам постели. В мерцающем свете свечей она была вся золотая – золотой венец, золотая рубашка, золотые волосы на обнаженных золотых плечах… И глаза у нее не были уже больше скромны.

Отец содрогнулся от стыда.

Хотя сердце у него обливалось кровью. За то, что не досталось ему самому! За жену, лежавшую тут, рядом с ним, которой он не мог дать того, чего она хотела.

До боли чувствуя к ней жалость, он нащупал в темноте руку Рагнфрид.

– Да, мне кажется, мы с тобой хорошо жили, – сказал он. – Я думал, ты горюешь о наших детях… И что ты от природы такая грустная. Но мне никогда не приходила в голову мысль, что я, быть может, не был тебе хорошим мужем!..

Рагнфрид дрожала, словно тело ее сводили судороги.

– Ты всегда был хорошим мужем, Лавранс!

– Хм!.. – Лавранс сидел, упираясь подбородком в колени. – И все же для тебя, может быть, было бы лучше, если бы ты вышла замуж так, как наша дочка нынче…

Рагнфрид вскочила и вскрикнула низким, резким голосом:

– Ты знаешь?.. Как ты узнал? Давно ли ты знаешь?

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказал Лавранс немного спустя странным глухим голосом.

– Я говорю о том, что я не была девушкой, когда стала твоей женой, – отвечала Рагнфрид, и голос ее был ясен и звонок от отчаяния.

Немного погодя Лавранс ответил тем же голосом, что и раньше:

– Этого я никогда не знал – до сегодняшнего дня.

Рагнфрид лежала на сене, содрогаясь от рыданий. Когда приступ прошел, она приподняла голову. В отверстие в стене начал уже просачиваться слабый серый свет. Она могла уже различить фигуру мужа – тот сидел, обняв колени руками, неподвижный, будто окаменевший.

– Лавранс… Скажи мне что-нибудь! – взмолилась она.

– Что же ты хочешь услышать от меня? – спросил он, не двигаясь.

– О, я не знаю… Чтобы ты обругал меня, побил!..

– Теперь это было бы, пожалуй, немного поздно, – сказал муж; в голосе его прозвучала как бы тень насмешливой улыбки. Рагнфрид снова заплакала.

– Тогда я не думала о том, что обманываю тебя. Мне казалось, что я сама была так обманута и так обижена! Никто не щадил меня. Ко мне явились с тобою, – я ведь видела тебя всего три раза до свадьбы, – мне казалось, что ты совсем еще мальчик, белый и румяный, такой молоденький и по-детски простой…

– Я и был таким, – сказал Лавранс, и голос его на этот раз зазвучал увереннее… – И потому мне хотелось бы думать, что ты как женщина должна была бы больше бояться… обмануть… обмануть юношу, который был так молод, что ничего еще не понимал.

– После я и сама это поняла, – рыдая, сказала Рагнфрид, – когда узнала тебя. Очень скоро наступило время, когда я согласилась бы двадцать раз отдать свою душу, только бы не чувствовать своей вины перед тобой!

Лавранс сидел молча и неподвижно; жена опять сказала:

– Ты ни о чем не спрашиваешь?

– К чему? Это был тот… Это с его гробом мы встретились на Фегинсбрекке, когда носили Ульвхильд в Нидарос?..

– Да, – сказала Рагнфрид. – Нам пришлось сойти с дороги прямо на луг. Я видела, как его тело проносили мимо на носилках, окруженных священниками, монахами и вооруженными слугами. Я слышала, что он умер хорошей смертью, примирившись с Богом. Я молилась, пока мы стояли с носилками, на которых лежала Ульвхильд, чтобы мои грехи и моя скорбь были положены к его ногам в день Страшного суда!..

– Да. конечно, об этом ты и молилась! – сказал Лавранс, и та же тень насмешки снова зазвучала в его голосе.

– Ты не все еще знаешь, – сказала Рагнфрид в холодном отчаянии – Помнишь, он пришел к нам в Скуг в первую зиму после нашего брака?..

• Предыдущая
• 72/73
• Следующая