Кладбищенские истории - Акунин Борис - Страница 17

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая

Вот донесся характерный скрип металла о камень – значит, Крот уже дорылся до основания и устанавливает домкраты, чтобы саркофаг не просел. С начала операции прошло меньше получаса.

Крот дернул Пашу за ногу. Это значило: пора.

Сглотнув, Леньков полез в черный квадрат. Сердце колотилось где-то в области горла, но ощущение было приятным – будто летишь с крутого спуска на санках.

Очутившись в тесном склепе, плечом к плечу с Кротом, Некрофорус втянул воздух столетней давности. Луч фонаря скользил по крышке гроба. Под сантиметровым слоем пыли (и откуда она только здесь берется?) вяло поблескивала лаковая поверхность.

– Бронзовые, – уважительно сказал Крот, потрогав пальцем фигурные болты по углам. – Супер.

И, не теряя времени, включил электроотвертку.

Зззик, ззик, – нудно запищала она, и болт проворно вылез из паза. Время от времени Крот останавливался, чтобы подлить масла, и снова раздавалось: зззик, зззик. Паша страдальчески зажимал уши – это напоминало ему звук бормашины.

– Угу, – махнул Крот.

Взяли крышку в четыре руки, осторожно отставили.

На всякий случай Паша нацепил пропитанный лавандой респиратор. Из старых могил, бывает, таким амбре шибанет, что всё рабочее место облюешь. Кроту-то ничего, он ко всякому привык.

Но при виде мертвеца даже напарника, мастера могильных дел, затрясло.

Оскар Уайлд лежал в гробу совершенно целый, нисколько не тронутый тлением. Черный сюртук расползся, уголки воротничка почернели, но широкий лоб мертвеца был чистым и белым, а на полных, несколько обвисших щеках даже розовел румянец.

Паша-то был к этому готов и довольно хихикнул – в кои-то веки нервы у него оказались крепче, чем у помощника:

– Это про нас с тобой. Мы ведь готовы к пиршеству, а, Кротик?

– Чего это он? Чисто Ленин в мавзолее, – произнес специалист небывало длинную для него реплику.

– Необъяснимый феномен, зарегистрированный еще в 1909 году, когда останки переносили сюда с кладбища Баньо. Думали, остался один скелет, а классик всех удивил. Оказался нетленным, будто святой угодник. При этом умирал-то некрасиво. Когда испустил последний вздох, изо всех дырок полилось, даже из ушей. Очень неэстетично умер, для эстета. Может, потому и не прогнил, что вся дрянь сама собой вытекла? Ну, а что белый-румяный, это любовничек постарался, Бобби Росс. Подгримировал Перезахоронением он командовал. Кстати, Бобби должен быть где-то рядом, его похоронили здесь же.

Паша посветил вокруг – и точно: в луче вспыхнул крутой бок амфоры, стоявшей у изголовья гроба.

– Золотая? – потянулся к ней Крот.

пробормотал Паша, размышляя, не прихватить ли и урну с прахом Росса. Да ну ее. Кому теперь интересен какой-то Бобби Росс? Только лишняя тяжесть.

– Туфта, – разочарованно протянул Крот, взвешивая амфору. – Латунь.

А про Оскара Уайлда сказал:

– Артист Золотухин.

В самом деле похож, удивился Леньков, с любопытством разглядывая «спонсора». Одно лицо.

– Освободи руку. Левую, – велел Некрофорус, волнуясь всё сильней – но теперь уже не от впечатлительности, а по серьезному поводу. Операция приблизилась к критической точке, подошла вплотную к моменту истины.

Полгода назад, работая в лондонском архиве, Паша наткнулся на письмо одного из тех пятнадцати человек, кто 3 декабря 1900 года провожал в последний путь тело опозоренного изгоя. Фигура Оскара Уайлда давно интересовала Пашу – он уже не первый месяц описывал над бедным гомиком круги, как тот черный ворон из баллады.

Персонаж культовый, последователей масса, любая оставшаяся от классика реликвия продается за большие деньги, счет идет на десятки тысяч фунтов. И это обычные безделушки, а между тем, как явствовало из мемуаров, любитель зеленых гвоздик носил на мизинцах два уникальных кольца с крупными изумрудами. Он верил, что одно из них (с правой руки) приносит ему удачу, а второе (с левой) – несчастья. Поскольку без горя не бывает радости, Уайлд никогда не расставался с обоими перстнями. Разумеется, пока сидел в каторжной тюрьме, пришлось обходиться без талисманов, но, едва вышел на свободу, нацепил их опять. Многие мемуаристы с удивлением отмечают, что изгнанник не продал и не заложил свои изумруды, даже когда остался без гроша. Сидел в уличных кафе, потягивал абсент и ждал, пока мимо пройдет кто-нибудь из многочисленных парижских знакомых, чтоб заплатить за него по счету. Иногда ожидание затягивалось. Фредерик Бутэ вспоминает, как видел Уайлда в кафе на бульваре Сен-Жермен под проливным дождем Писатель сидел в полном одиночестве, вымокший насквозь, в обвисшей шляпе, но всё равно царственный: массивным подбородком он опирался на набалдашник трости, на пухлых мизинцах посверкивали изумрудные скарабеи, а жест, которым Уайлд подозвал знакомца, был исполнен изящества и величия.

Куда подевались перстни потом – вот что занимало Некрофоруса. В музеях их не было, на аукционах ни разу не всплывали. Уж не лежат ли они в гробу на кладбище Пер-Лашез?

Письмо некоего Сибилла Хэмптона, пришедшего на похороны скандально знаменитого писателя из любопытства, блестяще подтвердило эту гипотезу – во всяком случае, наполовину.

Из опубликованных записок других участников траурной церемонии известно, что подле вырытой могилы произошел неприятный инцидент – неприятный до такой степени, что эти благовоспитанные господа, будто сговорившись, предпочли его не описывать. По их туманным свидетельствам можно лишь понять, что ненавидимый всеми лорд Альфред Дуглас, homme fatal[9], погубивший бедного Оскара, устроил какую-то безобразную сцену.

Один лишь мистер Хэмптон, не связанный с покойником никакими узами, с упоением сплетничает о случившемся в письме своей лондонской приятельнице. Потирая рукой пылающий лоб, Паша читал: «…О том, что случилось далее, я могу поведать только Вам, ибо знаю, мой милый друг, что Вы с Вашим тактом сумеете сохранить этот неаппетитный эпизод в тайне – таков уговор, заключенный дамами и джентльменами, присутствовавшими на похоронах, что вполне разумно, если учесть нездоровый интерес, проявляемый определенной частью прессы ко всему, что связано с именем злополучного мистера Уайлда. Итак, как я уже писал, «богоподобный Бози» (говорят, именно так покойник называл своего эфеба) появился на кладбище с опозданием. Это не помешало ему разразиться громогласными рыданиями. Меня чуть не стошнило, когда сей вульгарный господин (и это сын маркиза Квинсберри!) спрыгнул в яму и стал орать, чтобы его закопали вместе с «обожаемой Саломеей». В конце концов, разумеется, вылез, но не ранее, чем облобызал мертвеца в губы – как выражается мой лакей Тоби, «взасос». К этому времени все присутствующие исполнились столь глубокого отвращения к молодому фигляру, что никто даже не возразил, когда он сдернул с правой руки покойного изумрудный перстень и торжественно водрузил его себе на палец, воскликнув: «Теперь мы с тобой навек обручены!»…»

С правой – это, стало быть, Кольцо Счастья, лихорадочно соображал Леньков. У лорда Альфреда губа была не дура. Только удачи ему перстень все равно не принес. Бози быстро спустил наследство, доставшееся от папеньки, и умер в бедности.

В описи скудного имущества, оставшегося от этого Дориана Грея, никакого изумрудного перстня Некрофорус не обнаружил. Наверняка попало в какой-нибудь ломбард, а оттуда кануло в безвестность.

Выводы получались прямо-таки головокружительные.

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая