Двойное убийство в улице Морг - По Эдгар Аллан - Страница 4

— Вы, может быть, думаете, что меня смутило мое открытие? Напротив, я не сделал ни одного промаха, ни на минуту не выпустил из виду следа, не потерял ни одного звена моей логической цепи. Я проследил секрет до его последнего момента, и этим моментом был гвоздь. Он во всех отношениях походил на своего товарища в другом окне; но этот факт становился ничтожным в виду главной мысли, что на этом гвозде оканчивается путеводная нить. В гвозде должно быть что-нибудь испорчено. Я стал его трогать, и шляпка, с кусочком гвоздя, осталась у меня в руках, конец же гвоздя остался в отверстии. Этот перелом был старый, так как края были заржавлены, и переломился он, очевидно, от удара молотка, вдавившего шляпку в раму. Я тщательно вложил на старое место шляпку с кусочком гвоздя, снова принявшего вид цельного. Я подавил пружинку, тихонько открыл окошко; головка гвоздя подвинулась вместе с рамой; тогда я запер окошко, и гвоздь вошел опять в свое место и казался цельным.

— Загадка была разгадана: убийца убежал через окно, примыкающее к постели. Захлопнулось ли окно само за убийцей или было заперто, во всяком случае, оно задерживалось защелкой, а полиция приписала это гвоздю, и дальнейшие розыски считала лишними.

— Теперь надо решить, каким образом убийца спустился из окна. Я соображал это, когда мы обходили здание. Футов за пять с половиною от окна идет громоотвод; по нем трудно было бы кому бы то ни было добраться до окна, а тем более влезть в окно.

— Ставни четвертого этажа совершенно особенные, вышедшие из моды; такие ставни можно видеть только еще в Лионе и в Бордо. Их делают как обыкновенную одностворчатую дверь; нижняя часть прозрачная, решетчатая, и за решетины можно ухватиться руками. Ставни шириною фута в три с половиною. Когда мы осматривали их, они были открыты на половину, то есть образовывали прямой угол со стеной. Вероятно, полиция, осматривая дом с задней стороны, не обратила внимания на ширину ставней или считала это неважным. Когда было решено, что бегство из окон невозможно, полиция стала осматривать спустя рукава.

— Мне тотчас бросилось в глаза, что ставень окна у изголовья кровати, откинутый плотно к стене, пришелся бы фута за два от громового отвода. Для меня было ясно, что, при безумной энергии и отваге, можно было при помощи отвода влезть в окно, предполагая ставень совершенно открытым, и упираясь ногою в его решетку. Уцепившись хорошенько за ставень, преступник мог прыгнуть в комнату, если только окно было отворено, и отхлопнуть снова ставень.

— Заметьте, что я говорю о необыкновенной энергии, необходимой для такого трудного и отважного предприятия. Я хочу вам доказать прежде всего, что бегство возможно, а главное — хочу обратить ваше внимание на то, что при этом требовалось проворство необыкновенное и почти сверхъестественное. Ясно, что преступник вошел и вышел одною и тою же дорогой. Теперь вернемся в комнату. Говорят, что ящики комода частью были ограблены, а между тем платья найдены нетронутыми. Это только предположение, и предположение весьма глупое. Почем мы знаем, что вещи, найденные в ящиках, не все налицо? Если бы в комнате был вор, зачем бы он оставил четыре тысячи франков золотом и унес бы узел с бельем? Следовательно, мысли о воровстве не было.

— Теперь обратите внимание на следующее: странный голос, немыслимая ловкость и отсутствие корыстных видов при таком жестоком убийстве. Сообразим самое убийство. Вот женщина, задушенная руками и втиснутая вниз головою в трубу. Обыкновенные убийцы не совершают таких убийств и не прячут так своих жертв. Вы согласитесь, что засунуть подобным образом тело слишком необыкновенно и несовместно с людскими поступками, хотя бы преступники были самые испорченные злодеи. И какая же требовалась для того сила, если несколько человек едва могли вытащить труп из трубы.

— Обратим внимание еще и на другие доказательства этой необыкновенной силы. На очаге нашли пряди волос, очень густых седых волос; волоса оказались вырванными с корнями. Вам известно, какую силу нужно иметь, чтобы вырвать из головы двадцать-тридцать волос сразу? А эти пряди вырваны с телом!..

— Горло старухи не только было надрезано, но голова совершенно отделена от туловища простой бритвой. Заметьте и эту животную жестокость. Я уже не говорю о повреждениях на теле г-жи Эпене, которые могли произойти от падения из четвертого этажа, на что не обратила внимания полиция, считавшая, что окна оставались закрытыми.

— Какое впечатление выносите вы из фактов: необыкновенной ловкости, животного хищничества, беспричинной кровожадности, странного голоса, незнакомого представителям пяти наций и не имеющего никаких внятных слов?

— Совершил убийство какой-нибудь бешеный, убежавший из сумасшедшего дома, — сказал я.

— Недурно, ответил Дюпен; — мысль ваша почти верна. Но голос сумасшедшего, даже во время припадков безумия, не может сравниться с тем, что говорили об этом голосе. Кроме того, волосы сумасшедшего не походят на то, что теперь у меня в руке. Я вынул этот клок из сжатой руки г-жи Эпене. Что вы об них думаете?

— Дюпен! — сказал я, совершенно ошеломленный, — эти волосы необыкновенные; это не человеческие волосы!

— Я и не говорю, что они человеческие, но прежде, чем решить, чьи они, взгляните на рисунок, который я снял на бумажку. Эти следы, очевидно, сделаны пальцами.

— Вот посмотрите, — продолжал мой друг, раскладывая рисунок, — не правда ли, что рука сильная, и незаметно, чтобы пальцы скользили; каждый, как видно, оставался на своем месте, пока жертва не умерла. Попробуйте наложить ваши пальцы на рисунок.

Я попробовать, но не мог растянуть настолько своих пальцев.

— Может быть, — продолжал Дюпен, — мы не так делаем опыт. Бумага разложена на плоской поверхности, а горло имеет цилиндрическую форму. Вот круглое полено, почти одинаковой толщины с горлом. Оберните его рисунком и повторите свой опыт.

Я повиновался, но трудность стала еще очевиднее, чем в первый раз.

— Это, — сказал я, — след не человеческой руки.

— Теперь, сказал Дюпен, — прочтите это место у Кювье. То было описание большого орангутанга. Я сразу понял все.

— Описание пальцев, сказал я, прочитав, — вполне подходит под ваш рисунок. Никакое животное, за исключением орангутанга, и именно индейского, не могло бы сделать таких знаков, какие вы нарисовали. Клок темной шерсти тоже подходит, под описание Кювье. Но я не могу хорошенько объяснить себе подробностей убийства. Ведь свидетели слышали два голоса, и один из них был, несомненно, голос француза.

— Справедливо; и вы, конечно, помните, что почти все свидетели единогласно приписывали грубому голосу восклицание: "Господи!" Один из свидетелей показал, что это слово было произнесено с упреком и досадой. На этом-то слове я и основал надежду совершенно распутать дело. Какой-нибудь француз знал об убийстве. Очень может быть, даже более, чем вероятно, что он неповинен в участии. Орангутанг ушел от него. Очень может быть, что он проследил за ним до самой комнаты, но не мог схватить его при совершившихся страшных обстоятельствах. Все это только предположения и ничего более. Если этот француз не принимал, как я предполагаю, участия в деле, то объявление, которое я занес вчера, когда мы возвращались домой, в контору газеты "Свет", — газеты морской и очень распространенной между моряками, — привлечет его сюда.

Он подал мне газету, и я прочел:

— Почем же вы знаете, что француз — моряк, и даже с мальтийского корабля?

— Я и не знаю, — сказал он, — и вовсе не уверен в этом. Но вот небольшой кусочек тесемки, который по своему сальному виду, должно быть, служил для завязывания волос на голове. Такие узелки делают только одни мальтийские моряки. Я нашел тесемочку у громового отвода. Не может быть, чтобы она принадлежала которой-нибудь из убитых. Во всяком случае, если я ошибся, думая по тесемке, что француз — моряк с мальтийского корабля, то я своим объявлением не повредил никому. Если же я не ошибся, то многое выиграл. Француз, знающий об убийстве, хотя и неповинный в нем, конечно, поколеблется ответить на объявление — потребовать своего орангутанга. Он будет рассуждать так: "Я невинен; я беден; а мой орангутанг имеет большую цену — это почти целое состояние при моем положении; к чему мне потерять его из-за каких-то глупых опасений? Обезьяну нашли в Булонском лесу, — далеко от места преступления. Разве кто-нибудь станет подозревать, чтобы бессмысленное животное могло наделать что-нибудь подобное? Полиция растерялась и не могла напасть ни на какой след. Хотя бы животное и подозревалось, то кто может доказать, что я знал об убийстве, или обвинить меня за то, что я знал. Если же я не откликнусь на вызов, то скорее навлеку на себя подозрение, — ergo, лучше пойду и возьму своего зверя".