Химия смерти - Бекетт Саймон - Страница 7

• Предыдущая
• 7/73
• Следующая

Сейчас ничего умиротворяющего я в ней не видел.

– Я так и думал, что это вы.

Я обернулся и увидел, как в комнату въезжает Генри.

– Да так, кое-какой порядок навожу, – сказал я, отрываясь от своих далеко забредших мыслей.

– У вас тут как в печке, – проворчал он, остановившись перед вентилятором. Если не считать ног, Генри мог бы сойти за пышущего здоровьем теннисиста: соломенные волосы, загорелое лицо, живой взгляд.

– И что там такое про мальчишек с мертвецом? Дженис только об этом и говорила, когда занесла обед.

По воскресеньям Дженис обычно приносила судок с тем, что готовила лично себе. Генри настаивал, что в состоянии сам варить обед по выходным, но я заметил, что он редко выкладывается в полную силу на кухне. Дженис – прекрасная повариха, и я подозревал, что ее чувства к Генри не ограничиваются чисто деловыми отношениями хозяина и простой домработницы. Мне представляется, что ее неодобрительное мнение о покойной жене Мейтланда объясняется по большей части ревностью, тем более что Дженис не замужем. Несколько раз она даже бросала намеки на кое-какие скандальные слухи, однако я дал ясно понять, что мне это неинтересно. Пусть даже супружеская жизнь Генри и не была той идиллией, какой она ему представлялась сейчас, я не желал принимать участия в посмертном перемывании косточек.

Ничего удивительного, что Дженис уже знала про мертвеца. Должно быть, половина поселка гудела слухами.

– Это в Фарнемском лесу, – ответил я.

– Наверное, кто-то из горе-натуралистов. Обвешаются рюкзаками и тащат их как муравьи, да еще в такое пекло.

– Наверное...

Моя интонация заставила Генри вздернуть брови.

– То есть как? Неужто убийство? То-то развлечемся!

Его веселье поутихло при виде моего насупленного лица.

– Я, видно, поторопился с шутками...

Я рассказал ему про свой визит в дом Салли Палмер, втайне надеясь, что сегодняшние события, облеченные в слова, станут от этого менее реальными. Увы, надежда не оправдалась.

– Боже мой, – мрачно изрек Генри, когда я закончил. – И полиция считает, это она?

– Напрямую ничего не сказали – ни да ни нет. Наверное, не могут пока решить.

– Боже милосердный, что творится на этом свете...

– Может, это вовсе и не она.

– Конечно, не она, – тут же подхватил Генри. Но я видел, что он верит в это не больше моего. – Что ж, не знаю, как вы, а я бы не отказался от стопочки.

– Спасибо, я – пас.

– Решили оставить место для «Барашка»?

«Барашком» здесь звали местный паб «Черный ягненок». Я часто бывал в этом единственном на весь поселок кабачке, хотя нынешним вечером, подозревал я, мне не захочется присоединиться к главной теме обсуждения.

– Да нет. Думаю сегодня просто посидеть дома, – ответил я.

Мой дом, дряхленький каменный коттеджик, стоял на краю поселка. Я купил его, когда окончательно стало ясно, что останусь здесь дольше чем на шесть месяцев. Генри уверял что был бы рад предоставить мне кров у себя, и, Бог свидетель, его «Банк-хаус» действительно огромен. В одном только винном погребе мог бы целиком поместиться мой коттедж. Но к тому времени я был готов начать обживать свое собственное гнездо, почувствовать себя пустившим корни, а не просто временным постояльцем. И пусть даже мне нравилась новая работа, жить с ней вместе я не хотел. Бывают такие моменты, когда тянет закрыть за собой дверь и надеяться, что хотя бы несколько часов не будет звонить телефон.

Как раз такие чувства я испытывал сейчас.

Навстречу моему автомобилю тянулась немногочисленная вереница людей, идущих на вечернюю службу. При входе в церковь стоял Скарсдейл, приходский священник. Пожилой суровый человек, который, признаться, не вызывал у меня теплых чувств. Он, однако, занимал свой пост много лет, и за ним шла пусть небольшая, но преданная паства. Из окна машины я помахал Джудит Саттон, вдове, жившей под одной крышей с великовозрастным сыном Рупертом, толстым увальнем, который всегда тащился на два шага позади своей властной матери. Джудит о чем-то беседовала с супругами Гудчайлд. Эта пара, Ли и Маржери, являла собой классический пример четы ипохондриков, постоянных пациентов нашей амбулатории. Я даже испугался, что сейчас меня остановят на импровизированную консультацию. В Манхэме не признавали за врачами права на нормированный рабочий день.

Впрочем, в тот вечер меня не задержали ни эти двое, ни кто-либо еще. Я припарковался на потрескавшейся от жары грунтовой площадке возле коттеджа и вошел в дом. Царила страшная духота. Я настежь распахнул все окна и достал из холодильника банку пива. «Пусть мы и не собираемся идти сегодня в „Барашек“, но человеку все равно надобно промочить горло». Стоило так подумать, как до того потянуло выпить, что я убрал пиво обратно и налил себе джина с тоником.

Бросив наколотого льда в стакан и добавив дольку лимона, я сел за деревянный столик в саду за домом. Мой сад через поле выходил на лес, и хоть вид не столь впечатлял, как с террасы клиники, унылым его тоже не назовешь. Я не торопясь прикончил свой джин, поджарил яичницу и съел ее на воздухе. Жара наконец-то начала спадать. Я сидел за столиком и смотрел, как нерешительно проступают звезды в неторопливо меркнущем небе. Мысли вращались вокруг тех событий, что разворачивались сейчас в нескольких милях от моего дома, в доселе мирном уголке, где братья Йейтс сделали страшное открытие. Я попробовал мысленно представить, что Салли Палмер сейчас смеется где-то, что она цела и невредима, будто одной только силой мысли это можно превратить в реальность. Но по какой-то причине образ ускользал.

Оттягивая минуту, когда мне придется идти в дом и пытаться там заснуть, я проторчал в саду, пока небо не потемнело до темно-фиолетового бархата, испещренного уколами мерцающих звезд-семафоров, бессвязно лепечущих повесть о давно угасших пылинках света.

Задыхаясь, залитый потом, я проснулся как от толчка. Бессмысленно огляделся вокруг, не понимая, где нахожусь. Затем вновь вернулась реальность. Совершенно голый, я стоял у открытого окна спальни. Подоконник больно врезался в бедра, потому что я уже почти наполовину высунулся наружу. Неуверенно подавшись назад, я сел на кровать. В свете луны смятые простыни отсвечивали белизной. На лице подсыхали слезы, и я ждал, когда сердце перестанет бешено колотиться.

Опять этот сон.

Мой вечный, сегодня особенно страшный, кошмар. Всегда столь яркий, что пробуждение казалось иллюзией, сон – явью. Вот в чем его жестокость. Потому что в снах Кара и Алиса мои жена и шестилетняя дочь, все еще живы. Их можно было увидеть, с ними можно было поговорить. Прикоснуться. Во сне я мог верить, что у нас по-прежнему есть будущее, а не только прошлое.

Я страшился своих снов. Не просто оттого, что кошмары пугают. Нет, наоборот.

Я страшился снов потому, что за ними всегда ждало пробуждение.

Вновь возникала боль утраты, столь же резкая, как и в тот жуткий день. Часто бывало, что я просыпался в другом месте, как лунатик, чье тело ведет себя независимо от воли хозяина. Я мог очнуться, как сегодня, стоя у раскрытого окна, или на самом верху крутой и опасной лестницы, ничего не помня о том, как попал туда или какая подсознательная сила меня туда загнала.

Несмотря на теплую до отвращения ночь, меня пробрал озноб. Снаружи донеслось одинокое лисье тявканье. Спустя некоторое время я лег и потом просто смотрел в потолок, пока не поблекли тени и не растаяла тьма.

Над болотами еще клубился туман, когда молодая женщина прикрыла за собой дверь и начала свою утреннюю пробежку. Лин Меткалф бежала легко и с удовольствием, как хорошо тренированный легкоатлет. Недавнее растяжение икроножной мышцы еще давало о себе знать, так что Лин, не желая переусердствовать, поначалу взяла легкий темп, перейдя затем на непринужденный, длинный мах. Оставив позади узкий переулок, где стоял ее дом, она свернула на заросшую тропинку, ведущую к озеру через пересохшее болото.

• Предыдущая
• 7/73
• Следующая