Метаэкология - Красилов Валентин Абрамович - Страница 39

Однако эволюция не признает абсолютных различий, ничто не возникает на пустом месте. Природа как система определяет цель — поддержание жизни, и все живые существа стремятся к этой цели — инстинктивно, следуя указаниям генетической памяти, или сознательно, полагаясь на рассудок (сознание означает совмещенное знание себя и окружающего, позволяющее реализовать причинно-следственную схему; когда говорят: «такой-то действовал сознательно», то имеется в виду, что такой-то знал, почему он так действовал и предвидел, к чему это приведет).

Можно довольствоваться одной генетической памятью, она не подводит, но в этом случае реагирование на внешние импульсы ограничено заключенными в ней стереотипами и не гарантирует выживания в изменяющихся условиях. Поэтому уже беспозвоночные обладают некоторой способностью к обучению — приобретению памяти, дополняющей генетическую и обеспечивающей более сложное реагирование. Рассудочная деятельность по схеме «если — то» появляется уже на уровне высших животных (конечно, животные не размышляют о конечных целях бытия, но ведь и люди в большинстве случаев о них не заботятся, предпочитая, как говорил Л.Н. Толстой, «забыться сном жизни»).

Какой бы ни была «на самом деле» структура мира, нам она представляется причинно-следственной, иначе сознание работать не может. Теория эволюции, однако, позволяет нам продвинуться дальше кантовского разделения феноменов и ноуменов. Поскольку рассудок имеет приспособительное значение, то логично предположить, что структура мира такова «на самом деле», иначе к чему же наши предки приспосабливались на протяжении миллионов лет? Другое предположение — что рассудок нас только сбивает с толку — просто перечеркивает эти миллионы лет).

На первой стадии сознательное восприятие действительности сводится к сопоставлению поступающих сигналов с врожденными и приобретенными стереотипами, обеспечивающему быстрое реагирование. Стереотипы помогают ориентироваться в мире из небольшого числа переменных. При этом подгонка под стереотипы мешает ориентироваться в мире из большого числа переменных.

Вопреки традиционному мнению, категориальное — сущностное — мышление первично. Специальные наблюдения показали, что обезьяны подают различные звуковые сигналы опасности, соответствующие понятиям «леопард», «змея», «орел» и заставляющие всю стаю поспешно вскарабкаться на дерево, обратиться в бегство или искать укрытие в кустах (R. Seyfarth et al.: Science, 1980, 210: 801-803). При этом молодые животные нередко подают ложные сигналы, принимая за орла какую-нибудь безобидную птицу. Подобные ошибки случаются и у взрослых. Это издержки категориального мышления, разбивающего все разнообразие явлений внешнего мира на ограниченное число универсалий.

Для стаи важно, чтобы реакция всех животных на опасность или иные внешние стимулы была однообразной. Иначе говоря, массовое сознание важнее индивидуального. Однако на какой-то стадии развития отношения внутри стаи становятся важнее внешних (вожак, если его сразу не распознать и не принять позу подчинения, припав к земле и выставив зад, может причинить больше неприятностей, чем внешний враг). Сплоченность обеспечивает определенный уровень безопасности, но оборотная сторона этого — увеличение вероятности близкородственных спаривании, которых можно избежать, лишь научившись отличать близких родственников от других животных. Единообразие при этом становится нежелательным, а случайные отличия обретают приспособительный смысл. Иными словами, индивидуальность появляется как следствие половой избирательности (имеющей вполне очевидные генетические причины), и сложившихся на ее основе биосоциальных отношений.

Каждому, наверное, случалось принять прохожего за кого-то из знакомых и потом удивиться своей оплошности. Если между чужим и знакомым нет большой разницы, то подобные ошибки не имеют принципиального значения. Но если каждый — личность и требует личностного отношения, то они по меньшей мере нежелательны. Отсюда следующий шаг в эволюции сознания, связанный с индивидуализацией — развитие самосознания, рефлексии, выступающей посредником между статичным миром сущностей и текучим миром явлений. Раздвоение сознания выражается в расхождении функций правого и левого полушарий головного мозга и появлении загадочной, патетической, подчас одиозной фигуры — даймона, гения, «второго я».

В ходе эволюции любая система рано или поздно обзаводится механизмом саморегуляции, который обеспечивает ей устойчивость и относительную независимость от регуляции извне, каковой является, в частности, естественный отбор. В генетической системе это специальные ферменты, вырезающие дефектные участки ДНК, в популяции — половой отбор и физиологическая регуляция плотности, в развитии интеллекта — логика, в становлении личности — самосознание.

С появлением самосознания резко сокращается количество ошибок и сбоев, которые неизбежны в работе интеллекта как средства приспособления к внешним условиям. Самосознание предполагает обратимость восприятия, понимание неоднозначности ситуации, которое у ребенка проявляется лишь на шестом-седьмом году жизни, что свидетельствует об относительно позднем эволюционном развитии этой способности. Интеллект теперь обращен не только наружу, к внешнему миру, но и внутрь, к системе собственной деятельности. Эта новая функция формирует соответствующие структуры, которые мы называем внутренним миром. Здесь каждый становится как объектом, так и субъектом самопознания, в связи с чем происходит неизбежное раздвоение.

Мы привыкли к выражению «раздвоение личности», которое на самом деле совершенно бессмысленно: без раздвоения нет никакой личности. Рефлексия не разрушает личность, как нам столько раз твердили. Рефлексия — необходимое условие возникновения личности.

Мы возвращаемся к теме двойников. В системе личности рефлексия персонифицируется как «второе (внутреннее) я», превращаясь в центральную фигуру внутреннего мира, служащего для него метасредой. Нам предстоит рассмотреть, из какого материала формируется этот мир, как происходит его обустройство. Мы попытаемся затем оценить его продуктивность по тому обогащению, которому подвергаются в нём основные компоненты существования — любовь, страдание, смерть.

В полинезийских и африканских языках слова повторяются дважды, как «лава-лава» или «нгоро-нгоро». Детские слова «мама», «папа», «баба», «дядя» и т. п., общие для всех индоевропейских языков, представляют собой такие же повторы. В эмоциональном высказывании мы нередко повторяем слово или словосочетание дважды и трижды. Одного раза, видимо, недостаточно, чтобы слово было должным образом пережито, как говорят, запало в душу. В поэтической речи рифма возвращает к предыдущей строке, как бы продлевая ее жизнь. Дети постоянно просят повторить знакомую сказку. Наслаждаются Одиссей и длинновеслые мужи феаки, слушая в сотый раз забавную историю о застигнутых врасплох любовниках Аресе и Афродите.

В античности каждый уважающий себя автор создавал собственную версию всем известной истории. Было семь греческих (Аполлодора, Еврипида, Клеофонта и др.), семь римских (Гракха, Сенеки и др.) «Фиестов», и примерно столько же «Атреев» с аналогичным сюжетом. Псевдоантичную историю псевдотроянского героя Троила и его возлюбленной Бризеиды (Крессиды, Криссеиды) пересказывали, среди прочих, Бокаччо, Чосер и Шекспир; легенду о Тристане и Изольде, после многочисленных средневековых обработок на всех европейских языках, возродили Шлегель, Вальтер Скотт, Иммерман и Вагнер. Впрочем, еще в мои школьные годы было принято по несколько раз перечитывать книги (смотреть фильмы). Сейчас эта традиция утрачена и, странным образом, обилие информации не насыщает, а лишь ускоряет жизнь, стремительно скользящую в одной плоскости.

В мои школьные годы история богатого барина Троекурова и его бедного соседа Дубровского преподносилась как реалистическое изображение жизни русской деревни пушкинских времен. Богатый сосед, «злоупотребляя древностью своего славного рода, имел множество сторонников и делал в городе все, что хотел. К скромному соседу своему он относился враждебно и разорял его убогую усадьбу: мелкий скот избивал, быков угонял, травил хлеб, еще не созревший. Когда же он лишил его всех достатков, решил и вовсе согнать бедняка с его участка и, затеяв какую-то пустую тяжбу о межевании, потребовал всю землю себе». Далее события принимают трагический оборот, но не стоит проверять цитату по Пушкину, так как она на самом деле дает реалистическое изображение жизни фессалийской деревни времен любимого Пушкиным Апулея. Великий Мане тоже не мог отказать себе в удовольствии скопировать картину из луврского собрания. Такого рода цитаты оживляют древние пласты культуры, не позволяя предать их забвению, перевести в метамортмассу.