Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/198
• Следующая

Жанна была человеком другого мира, хрупкой и недоступной, от нее шел непривычный запах духов. Степан тянулся к ней, как к несбыточной красивой мечте.

За четыре месяца в госпитале он раздобрел, отпустил густые усы, закручивал их вверх, как это делал, бывало, поручик Львов.

Из госпиталя вышел новым человеком, не сермягой-солдатом, а унтером. Браво выкатывал грудь с двумя «Георгиями». Ладно сидела на нем форма, сшитая госпитальным портным. Это был подарок начальства герою.

Степан еще прихрамывал, и Жанне доставляло удовольствие ходить с ним по улице. Тоненькая, в косынке с красным крестом, она горделиво шагала рядом, поддерживая его за локоть.

Мать Жанны, московская актриса Милорадова, хотела видеть свою дочь на подмостках сцены. Но дочь поступила по-своему. Она скучала в опустевшей Москве. Кроме того, ей очень шла форма медицинской сестры. Вместе с несколькими подругами она подала прошение об отправке ее в Действующую армию.

Степан испугался, когда понял, что полюбил эту странную девушку. Будь на ее месте другая, он знал бы, как поступить: слава богу, довелось и ему поозорничать с девками в деревне. А к белой и чистой Жанне он не смел прикоснуться грубой, с корявыми пальцами, рукой.

Но все произошло очень просто. Однажды они смотрели в кинематографе новую картину. Жанна вздрагивала, когда показывали что-нибудь страшное, прижималась к Степану. Из кинематографа она вышла раскрасневшаяся, попросила проводить ее в гостиницу, где жила в отдельном номере.

Они послали коридорного в ресторан за ужином и шампанским. Жанна пила поспешно и очень много. Казалось, что ее мучает жажда. Когда опустела вторая бутылка, Жанна сама села на колени к Степану…

Ни тогда, ни позже Ермаков так и не смог понять, почему она, интеллигентная барышня, человек другого круга, сделала это. Была ли тут неожиданно вспыхнувшая любовь или просто каприз избалованной девчонки, преклонение перед выдуманным героем?!

Жанна не скрывала своего романа. Степан жил у нее в комнате. Через начальника госпиталя добилась, чтобы Ермакова оставили служить при команде выздоравливающих.

Среди знакомых Жанны Степан чувствовал себя скверно, не знал, как держаться, о чем говорить. Его смущали взгляды подруг Жанны – откровенно любопытные, кокетливые; оскорбляли насмешливые улыбки мужчин.

Счастлив он не был. Даже ночами, среди горячих и необычных ласк, не оставляло его тоскливое предчувствие: все это сон, все это только на время.

Жанна постепенно охладевала к нему. Упрекала, что не читает газет, не умеет танцевать и редко меняет портянки. За обедом морщилась и просила не чавкать.

Однажды усталый, он стаскивал с больной ноги сапог. Нога ныла, сапог подавался с прудом. Он кряхтел, лицо побагровело от натуги. Жанна, забившись в угол дивана, с удивлением и презрением смотрела на него. Степан, босой, с пыльным сапогом в руке, шагнул к ней, улыбнулся смущенно:

– Ты чего это, а?

Жанна вытянула руки, защищаясь, Крикнула истерично:

– Уйди… мужик… ненавижу!

Выбежала в коридор, хлопнула дверью. Ночевать не пришла. Через неделю сухо объявила ему, что беременна и уезжает в Москву.

– Рожать? – наивно спросил Ермаков.

– Нет. Ребенка не будет, – отрезала она.

Степан провожал ее на извозчике до вокзала. Вею дорогу молчали. Только на перроне она сказала:

– Прощай. И меня не разыскивай. Мы не нужны друг другу.

После ухода поезда Ермаков до потери сознания напился в станционном буфете, очнулся утром в каком-то саду. У него вытащили бумажник с фотографией Жанны, срезали серебряные часы и унесли фуражку. Весь день он провалялся в гостинице на диване с тупой болью в голове, скрипел зубами, проклиная свою разбитую жизнь.

Оставаться в Виннице он больше не мог, просил, чтобы отправили на фронт. Попал в артиллерию. В боях некогда было думать, усталость притупляла тоску. Вокруг умирали люди, и сам он мог умереть в любой час. Но Ермаков не боялся смерти, ему теперь было все безразлично. Равнодушно встретил он известие о награждении третьим георгиевским крестом.

Всколыхнула Степана только революция. К этому времени стерлись воспоминания о Жанне, мечты о необычной жизни. Революция дала крестьянам землю. Ермакова потянуло в деревню. Думал справить избу, встать на хозяйство. В феврале 1918 года он ушел ночью с батареи, пешком добрался до железной дороги.

В Стоялове Ермаков действительно получил земельный надел, но похозяевать не успел – вскоре мобилизовали в Красную Армию. Побывал Степан на деникинском и на польском фронтах, дрался с ожесточением, мстил тем чистеньким, презиравшим его, к которым ушла Жанна.

Заговоренный был, что ли, Степан – не брала его смерть. В первых колоннах катил он свою пушку через гнилое море Сиваш. В вонючей воде, на опаленной земле Литовского полуострова падали красноармейцы, сраженные пулеметным огнем. С гиканьем бросались в атаку кубанские казачьи сотни. В полку Ермакова из тысячи бойцов после боя только двести осталось в живых. Но ни осколком, ни пулей не зацепило Степана.

Войну закончил командиром батареи. Через два года, когда вступил в партию, его послали учиться в Москву, на курсы. Здесь он снова встретился с Жанной. Сам разыскал ее – крепко присушила городская барышня мужицкое сердце, две войны не выжгли память о ней. Жанна постарела за это время, желтым, нездоровым стало лицо. Одевалась бедно. Тогда, уехав от Степана, не смогла избавиться от беременности – поздно обратилась к врачу. Родила сына.

Работала Жанна секретарем в какой-то кооперации, денег получала немного, едва сводила концы с концами. Само собой получилось, что Ермаков переехал к ней, в тесную квартирку неподалеку от Савеловского вокзала.

Семья Милорадовых была Степану чужой. Мать Жанны, Евгения Константиновна, чопорная и надменная женщина лет пятидесяти, встретила его неприязненно. Она жила воспоминаниями о добром старом времени, торговала на толкучке поношенными своими платьями, зажелтевшими кружевами. В присутствии Степана говорила об опере, живописи, вспоминала поездку в Италию, старалась подчеркнуть свое превосходство.

Евгения Константиновна занималась воспитанием ребенка. Звали его Альфред, имя выбрала ему бабушка, решившая сделать со временем из внука оперного певца.

Альфред, здоровый, толстощекий мальчуган, был очень похож на Степана, но Ермаков не мог привыкнуть к его имени, к бархатным штанишкам и сольфеджио, которым ежедневно занимался сын.

Евгению Константиновну Степан молча ненавидел, к Альфреду был равнодушен, а Жанну жалел и быстро привык к ней. Она была какой-то прибитой, послушной, ни в чем не перечила ему. Учеба на курсах давалась Ермакову с трудом, Жанна терпеливо занималась с ним математикой, и это еще больше сблизило их.

В 1924 году Жанна родила дочь: Ермаков назвал ее Нинель.

Забрав жену и дочь, Степан Степанович уехал служить в Донбасс, где стояла его старая дивизия. Альфреда бабка оставила у себя, и Ермаков не очень жалел об этом.

Через несколько лет Жанна умерла. Ее в два месяца свалила скоротечная чахотка.

Степан Степанович сам воспитывал Нелю. Девочка росла веселая, смешливая, радовала сердце отца. Всю свою нерастраченную любовь Ермаков перенес на нее.

Иногда приезжал в гости Альфред. Он уже окончил школу. Для отца, как и раньше, он оставался чужим, непонятным. Толстый, близорукий и рассеянный, он был замкнут, серьезно рассуждал о заумных вещах. Читал Ницше, но не мог пришить пуговицу к рубашке. Оперный певец из него не получился, он увлекся математикой.

Время летело. Ермаков медленно продвигался по служебной лестнице. В 1936 году он командовал дивизионом и уже смирился с мыслью, что дальше этой должности не пойдет. Не хватало образования, а учиться было уже поздно. И опять непредвиденный случай изменил его жизнь.

Он был ветераном дивизии, служил в ней со дня формирования. На досуге Степан Степанович занялся составлением истории соединения. Нашелся свой художник. Подыскали комнату. В ней во всю стену повесили карту, разными красками нанесли боевой путь дивизии. Со слов Степана Степановича художник написал от руки толстый альбом, туда же подклеили сохранившиеся фотографии, газетные вырезки, листовки, приказы.

• Предыдущая
• 28/198
• Следующая