Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая

В одно мгновение позабыв про роль кинодивы, она выпучила свои рыжие глаза, звонко хлопнула себя ладошками по голым коленкам и залилась веселым детским смехом.

— Ты — мне — отдаться?! Что-то я торможу... Ну прикол!

Отсмеявшись, она спросила озабоченно:

— У тебя чего, проблемы с этим самым?

Мужчину задеть легко. Мгновенно позабыв, что мне должно быть смешно, я совершенно постыдным образом стал оправдываться. Занудно разъяснять свои взгляды на взаимоотношения полов, плести какую-то чушь про атмосферу интимности. Употребил даже слово «либидо».

— Во-во, — поддакнула она, — я уж давно заметила: как мужику под сорок, так начинаются эти самые проблемы с интимностью. Как будто тяга в дымоходе пропадает. Если только не по пьяному делу, то обязательно подавай им, понимаешь, цирлих-манирлих, дай созреть, дойти до кондиции, а иначе — никак. Хоть фейсом об тейбл.

Я стоял перед ней, как оплеванный, совершенно не зная, что сказать или сделать, и тут, на мое счастье, зазвонил телефон.

— Э... Игорь... простите, не знаю, как вас по батюшке... — услышал я в трубке густой баритон с явными начальственными нотками.

— Владимирович.

— Здравствуйте, Игорь Владимирович. Моя фамилия Фураев. Я тут на автоответчике прослушал сегодня ваше сообщение...

— Да-да, — подтвердил я. — Насчет Александра Михайловича Фураева.

— Саша... это мой сын, — при этих словах баритон слегка дрогнул. — Вы сказали, что хотите поговорить со мной относительно его гибели. Вам что, известны какие-то новые обстоятельства?

— В некотором роде, — ответил я уклончиво. — Может, нам с вами стоит встретиться, побеседовать?

— Когда?

— Зависит от вас, — сказал я и, кинув быстрый взгляд на раскинувшуюся в кресле Тину; малодушно добавил: — Хоть прямо сейчас.

— Сейчас... — задумался мой собеседник. — Видите ли, я еще на службе, бумаг гора скопилась... Если хотите, подъезжайте ко мне. Могу прислать за вами водителя.

— Спасибо, я на колесах, — сказал я, отметив про себя, что и ему, похоже, не терпится меня увидеть. — Говорите адрес, записываю.

— Э... адрес? Охотный ряд знаете? Собственно, это прямо напротив Кремля. Государственная Дума. Но лучше заехать с другой стороны, через Георгиевский переулок, к служебному входу. Охрану я предупрежу.

Пока я записывал номер подъезда, этаж и комнату, краем глаза мне было видно лицо Тины, которое по мере моего разговора уже без всякой игры становилось все более обиженно-надутым. Еще чуть-чуть, казалось мне, и она жалобно замычит, как недоеная корова.

Когда я положил трубку, она резко поднялась из кресла, решительно нацепила опавшие бретельки и сказала язвительнейшим тоном:

— Это уж точно: если ночью больше нечем заняться, надо хоть дров наколоть.

В коридорах власти на паркетных полах лежали ковровые дорожки, было прохладно и пусто. В своем кабинете Михаил Анисимович Фураев при виде меня встал из-за стола и вышел навстречу пожать руку. Бог знает почему, по толстому начальственному голосу в трубке он представлялся мне мужчиной дородным, даже осанистым. Оказалось, что фигура у него самая субтильная, и серый импортный костюмчик, хоть и сидел на нем вполне элегантно, был явно подросткового размера. О возрасте говорило только лицо. Кто-то когда-то скомкал бумажный клочок, потом не слишком тщательно расправил, и получилось лицо Михаила Анисимовича. С годами листок желтел, в складках копились тяжелые тени, от времени бумага местами коробилась, обретала свойства картона, превращалась в несгибаемое папье-маше, в котором застыло нажитое за долгую жизнь в руководящих креслах привычное начальственное выражение. Странно, но глаза, наоборот, были ясные, живые, смотрели открыто и приветливо и казались поэтому, что называется, не от той собаки.

К себе за огромный суконный стол Фураев не вернулся, жестом пригласил в кожаные кресла у журнального столика — насколько я понимаю в современной бюрократической протоколистике, это был знак подчеркнутого уважения к посетителю. Предложил чаю, что-нибудь выпить. Я поблагодарил, отказался. Стало ясно, что церемонии закончены, пора переходить к делу. Коротко изложив свою теорию, я закончил традиционным вопросом, чем занимался его сын.

Но Михаил Анисимович не спешил мне ответить. Прикрыв глаза ладонью, как будто защищаясь от яркого света, он пробормотал:

— Как странно, как странно...

Выдержав вежливую паузу, я спросил:

— Странно — что именно?

Фураев провел рукой по лицу в тщетной попытке разгладить давным-давно измятый бумажный клочок. Потом сказал:

— Все странно, с самого начала. Это случилось зимой. Саша поехал к какому-то школьному приятелю. Один. Без машины. Без охраны. Когда возвращался, стал ловить такси. Это было поздно ночью, но милиция, кажется, отыскала каких-то свидетелей. Он вышел на проезжую часть, поднял руку, и тут его сбила проезжающая «волга». Ее не нашли. Первой нашей мыслью было — это убийство. Слишком многим была нужна его смерть. Слишком выгодна. Но потом меня разубедили. Да и сам я себя разубедил. Он поехал к этому приятелю, никому не сказав ни слова, куда едет. Никто не мог знать, что он там, сколько пробудет, когда выйдет. Мы все уговорили себя, что это случайность... И тут приходите вы. Дорого я бы дал за то, чтобы узнать, как было на самом деле...

— Чем занимался ваш сын? — повторил я свой вопрос.

Михаил Анисимович с силой потер ладонями лицо, и мне показалось, что я слышу, как оно шуршит и хрустит под его пальцами.

— Нефтью, — сказал он наконец. — Александр был генеральным директором компании «Нео-Нефт». Квоты, таможенные льготы... Вы имеете об этом представление?

— Приблизительно, — кивнул я.

— Приблизительно... — с горечью повторил Фураев. — Господи, сколько раз я просил Сашу уйти в какой-нибудь другой бизнес! Одного его партнера подорвали вместе с автомобилем, банкира, который был с ним связан, застрелили из снайперской винтовки. И вот такая странная смерть...

— А кто теперь стал генеральным директором компании? — задал я свой второй сакраментальный вопрос.

— Что? — переспросил он, поднимая на меня глаза, и я увидел, как по застывшим морщинам стекают самые настоящие слезы. — Что? Кто стал директором? Дианочка, его жена. Но она, слава Богу, ничего больше не делает без совета со мной. Ведь у нее двое детей, это мои внуки...

Неловко да и незачем было дальше терзать вопросами пожилого плачущего человека.

— Спасибо и извините, — сказал я, поднимаясь, но он остановил меня движением руки и сказал:

— Это вы извините старика. Разнюнился. Я, как видите, депутат, работаю в Думе, в комитете по законности и правопорядку. Если вам нужна помощь, то мои связи...

— Нет-нет, — быстро отозвался я. — Пока не надо.

Не хватало только сейчас, на стадии подготовки материала, вмешать сюда организации, ведающие у нас законностью и правопорядком. Да еще на уровне Госдумы. Полные кранты всему делу.

Машину я уже привычно загнал в чужой двор, и поэтому, подходя к своему дому, еще издали увидел, что в моих окнах полно света. А поднявшись в квартиру, обнаружил, что в ней к тому же полно народу.

Стол на кухне был завален выпивкой и закуской. Табачный дым висел в воздухе осязаемыми клочьями, как утренний туман. Во главе стола восседал Стрихнин, одесную от него примостился на краешке стула мой верхний сосед Матюша Клецкин, а ошуюю громоздился мясной горой великолепный женский экземпляр примерно шестьдесят второго размера. Вцепившись пальцами в край столешницы, откинувшись всем телом назад и прикрыв глаза, Стрихнин пел протяжно и жалостно:

Весь город спи-ит, не спи-ит одна тюрьма,

Тюрьма не спи-ит, она давно-о просну-улась...

Матюша внимал пению с умильной и бессмысленной улыбкой на лице. Женский экземпляр слушал, подперев огромным, как у молотобойца, кулаком съехавшую на сторону щеку, похожую на большую несвежую подушку. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, насколько все трое наклюкались.

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая