Рыцарь-крестоносец - Уэлч Рональд - Страница 10

• Предыдущая
• 10/71
• Следующая

Остановившись у огромного прилавка, он пробежал глазами по пестреющим рядам товаров и в числе прочих разглядел несколько поясов, которые могли бы подойти к его новым ножнам. Но по опыту он уже хорошо знал, что не следует выказывать своего интереса или восхищения своей будущей покупкой, иначе цена товара немедленно взлетала до небес.

– Моему господину что-нибудь угодно? – спросил старый еврей, владелец лавки, выходя из-за прилавка и в предвкушении выгодной сделки потирая руки. Его юркие, живые, опытные глаза быстро осмотрели нового покупателя и его одежду. Обычно торговец назначал цену в зависимости от внешнего вида покупателя, говорившего о его благосостоянии.

Филипп внутренне настроился на словесное состязание с купцом и для начала указал на набор кожаных стремян. Целых пять приятных минут прошло в спорах о цене. Потом Филипп отложил стремена и взял в руки уздечку.

Процесс торговли повторился. В течение пятнадцати минут Филипп перебрал половину товаров, выставленных на прилавке. Еврей все больше распалялся и не желал сбавлять цену: он уже начал понимать, что перед ним настоящий покупатель, умеющий торговаться, а не просто заезжий гуляка или спешащий паломник.

Филипп отвернулся от прилавка, всем своим видом показывая, что собирается уходить, но в последний миг, притворившись, будто колеблется, быстро и неуверенно ткнул пальцем в алый ремень. Ах, что это был за красавец ремень! И кожа точно такого цвета, какой ему нужен, – в тон ножнам.

– Четыре бизанта, мой господин, – тут же объявил еврей, хитрыми глазками сверля лицо Филиппа и стараясь предугадать его реакцию.

– Что? – вскричал Филипп, прекрасно разыгрывая недоумение и ужас. – Четыре бизанта? Да за кого ты меня принимаешь, человек? За Великого Магистра, у которого сундуки забиты этими самыми бизантами? Неужели ты и впрямь мог подумать, что такой бедный оруженосец, как я, может заплатить столько за третьесортный ремень, красная цена которому дюжина динаров?

– Дюжина динаров! – воскликнул еврей, хватаясь руками за голову. – Взгляните, какая работа, мой господин! Вот, пощупайте. Во всем Дамаске не сыскать лучшего ремня!

– В Дамаске! – насмешливо повторил Филипп, старательно изображая на лице сильнейшее недоверие. – Да такие сотнями делают на улочках Яффы. Ну, хорошо! – продолжил он. – У меня есть два бизанта, и учти, что не каждый оруженосец может позволить себе разом потратить такую сумму.

– О да, мой господин, – согласился еврей, при этом обводя взглядом богатое платье и дорогие сандалии юноши из самой лучшей красной кожи. Он часто заморгал, словно готов был разрыдаться, и сказал: – Тогда три бизанта, мой господин. И поверьте, ремень стоит каждого из них.

– Два бизанта, и ни динара больше.

– Но я разорюсь, если продам этот пояс за такую цену, мой господин.

Филипп пожал плечами и отвернулся.

– Два бизанта, – твердо сказал он и сделал вид, будто собирается уходить.

Еврей вздел руки вверх, показывая, что побежден.

– Что ж, два бизанта, мой господин, – проговорил он печально, – хотя я платил за этот пояс четыре. Но мне придется уступить и простить вам убытки, которые придется потерпеть по вашей вине. Мне очень сейчас нужны деньги. Ремень ваш. За два бизанта.

Филипп, открыв кошелек, протянул торговцу две тяжелые золотые монеты.

Уверенный, что заплатил настоящую цену, он пошел прочь, посмеиваясь про себя.

До полуденной трапезы оставалось еще некоторое время, и юноша решил посетить дворец его величества.

Чтобы пройти к королевской резиденции, Филиппу нужно было вернуться в меняльный ряд и оттуда свернуть вправо, по направлению к находящейся на возвышенности и окруженной стенами величественной старой площади Храма Соломонова, с Собором на скале[29] в центре и турецкой мечетью Эль-Акса[30] справа, превращенной франками во дворец, где располагалась главная резиденция тамплиеров, занимавших и весь близлежащий квартал.

Филиппу не нравилась атмосфера при дворе.

Наверное, в этом был в большой степени повинен сам сир Хьюго, который часто, возвращаясь из Иерусалима, бросал едкие замечания по поводу бесконечных интриг и заговоров, ставших настоящим бедствием королевства Латинского. Даже сам король не мог служить достойным примером своим подданным, поскольку поговаривали, что он заполучил трон путем грязной сделки. Когда совсем недавно умер храбрый и доблестный король Бодуэн IV[31], с самой юности неизлечимо больной проказой, с ним оборвалась мужская линия королевской семьи. На трон претендовали два самых влиятельных человека в королевстве: Раймонд из Триполи, который выступал в роли регента, и Ги Лузиньян, женатый на Сибилле, сестре короля. Сир Хьюго все время находился в стороне от мелочной тяжбы за трон, последовавшей сразу после смерти бывшего монарха. Победу одержал Лузиньян, благодаря поддержке орденов тамплиеров и госпитальеров, и с тех пор герцог Раймонд – ходили такие слухи – стал оказывать милости туркам, и многие бароны королевства начали подозревать его в измене.

Как раз об этом раздумывал Филипп, когда, миновав охранников, вошел в главную дворцовую залу для приемов, где столпились люди, ожидающие появления короля или одного из высших должностных лиц государства. В левой части залы находилась большая приемная, где собирались бароны и рыцари и общались между собой в ожидании начала аудиенции. Сейчас там образовалась большая, гудящая, как огромный шмель, толпа, поскольку объявленное собрание наиболее знатных и влиятельных сеньоров привлекло в город много баронов и рыцарей. Только что прибывшие из отдаленных замков и крепостей королевства, они обменивались приветствиями, приглашениями на охоту и последними сплетнями.

Филипп остановился в дверях и, отвечая на приветственный поклон какого-то молодого пуллана, сеньора-полукровки, слегка наклонил голову и прошел в залу.

Он не любил пулланов: они были самыми отъявленными интриганами во всем Иерусалимском королевстве, и Филипп не доверял этим людям.

Он без труда отыскал в этом «вавилонском столпотворении» своего кузена Джосселина Грандмеснила. В дальнем конце залы собралась группа молодых рыцарей в богатых одеждах, великолепие которых бросалось в глаза даже среди разодетой пестрой толпы состоятельных людей. Джосселин заметил Филиппа и позвал его. Филипп, ухмыльнувшись, присоединился к молодежи. Джосселин немного забавлял его, и в то же время он невольно восхищался им.

Джосселин Грандмеснил был очень красивым молодым человеком. Статный щеголь, ежемесячно вводящий в моду новые фасоны, он говорил высоким голосом, слегка растягивая слова, как будто единственной целью его жизни было желание заставить весь мир поверить в глупость изнеженного хлыща, каким он мог показаться на первый взгляд. Но едва ли ему удалось бы достичь высот популярности в среде молодежи, если бы не одно качество его натуры. Все мужчины в Святой земле мерились одной меркой: их мужеством, искусством править лошадью и драться на копьях и мечах. И Джосселина уважали главным образом за то, что тот был отличным наездником и прославился своей отчаянной смелостью.

– Когда ты приехал, Филипп? – спросил Джосселин томным голосом.

– Вчера вечером. Сир Фульк здесь, Джосселин?

– Да. Он где-то уединился с твоим отцом, – ответил Джосселин. – Им не терпелось поворчать с глазу на глаз. – Он жеманно высморкался в цветной шелковый платок, с которым не расставался ни на минуту.

– И по какому же поводу они ворчат? – спросил Филипп, рассматривая с любопытством кусок шелка и спрашивая себя, что за новую нелепую моду собирался ввести при дворе его кузен.

– Обычное дело, – прогнусавил Джосселин. – Упадок духа и нравов местного рыцарства, военная несостоятельность королевства, угроза со стороны мусульман и невозможность заставить сирийских крестьян работать от зари до зари. – Поднеся шелковый платок к носу, он снова громко высморкался, словно этим жестом выражал презрение к целому свету.

• Предыдущая
• 10/71
• Следующая