Дикая магия - Уэллс Энгус - Страница 30
- Предыдущая
- 30/97
- Следующая
— Великий хан, — пробормотал Каландрилл. — Я ни разу не слышал его имени.
Вытащив из рукава руку со сверкающими в свете костров накрашенными ногтями, вазирь сделал неопределённый жест и покачал головой.
— Оно нигде не написано, — сказал он. — И ни один из монументов, возведённых им самому себе, не сохранился до наших дней. Таково было повеление махзлина и вазирь-нарумасу: все, что напоминает о великом хане, должно быть забыто, имя его никогда не должно произноситься. Когда он умер, останки его были сожжены и прах развеян над озером Галиль, дабы ветер унёс его с этой земли.
Каландрилл кивнул. Ветер слегка пошевелил его волосы, и ему показалось, что его погладили призрачные пальцы. Каландрилл едва сдержался, чтобы не мотнуть головой. Дабы успокоиться, он опустил руку на рукоятку меча и сказал:
— Не хочу быть настырным, но сегодня я разговаривал с Чазали о масках, которые носят ваши воины…
Он повторил то, что услышал от киривашена, и Очен кивнул. Затем, помолчав с мгновение, сказал:
— Ваша Дера сильно отличается от нашего Хоруля, как и ваша земля от нашей. Мы живём разной жизнью и умираем разной смертью. По нашим поверьям, у человека несколько жизней; количество их зависит от того, что совершит он в каждой из них. Когда тело умирает, дух переходит в Заджанма, то есть мир, расположенный за нашим, где обитают духи, не до конца освободившиеся от мирского существования, и там дожидаются нового рождения, нового цикла на земле. Перед каждой душой Хоруль ставит задачу, и душа должна её выполнить, прежде чем перейти в новую ипостась. Наконец, когда цикл будет завершён, душам, которыми будет доволен Хоруль, даруется вечный покой в Харугакита.
— Ваши поверья сильно отличаются от наших, — согласился Каландрилл. — Но все же я не понимаю, зачем воины прячут лицо.
— А затем, — терпеливо продолжал Очен, — что есть духи мстительные. Заджанма — это нечто вроде покоя ожидания. Представь себе палату со многими дверьми, из которой заблудшая душа может запросто сбежать. И если душа эта будет знать лицо того, кто убил её тело, она попытается отомстить обидчику, она будет преследовать его. Так что враг не должен видеть твоего лица. Потому коту прячут своё лицо.
— Но ты его не прячешь, — пробормотал Каландрилл, — а ведь сам же говоришь, что твоя магия может быть использована и в военных целях.
— Я пребываю в исключительном цикле на земле, — без тени сомнения заявил Очен. — Обладающий оккультным талантом находится на последнем витке своего земного существования, ему нечего бояться мести духа.
— А мы? — Каландрилл махнул рукой в сторону Брахта и Кати, которые, лёжа на одеялах, мирно беседовали, и на Ценнайру, сидевшую невдалеке от них и прислушивавшуюся к разговору. — Мы тоже отправимся к Харугакита, если погибнем по дороге? Или вернёмся к себе?
Очен задумался, наблюдая за вылетавшими из огня искрами.
— Я не ведаю, — сказал он наконец. — Возможно, каждый из вас вернётся в лоно своего бога, а может, это ваша последняя жизнь. Я знаком лишь с поверьями своей земли.
Каландрилл подумал с мгновение и спросил:
— Ты боишься смерти?
— Смерти — нет, — спокойно ответил Очен, — я боюсь лишь способа. Я столь же подвержен боли, как и любой смертный, и предпочёл бы испустить дух в мягкой постели в окружении дружеских лиц, чем, скажем, от меча или стрелы тенсая.
— Ты думаешь, такое может случиться? — Упоминание о тенсаях заставило Каландрилла забыть о метафизике и вспомнить об опасностях, поджидавших их в пути. — Отважатся ли тенсаи напасть на такой отряд?
— Если их будет больше, то да, — подтвердил Очен. — Или если они будут слишком голодны.
Голос его звучал по-философски бодро, словно эта опасность не особенно его страшила. Каландрилл инстинктивно сжал руку на эфесе меча и перевёл взгляд с вазиря на часовых, охранявших лагерь по периметру. Очен заметил это и усмехнулся.
— Не бойся, — сказал он, — по крайней мере сейчас нам ничего не грозит. Мы совсем близко от крепости, и пока опасность нам не угрожает. Если тенсаи нападут, то это будет дальше.
— Дальше? — Слова колдуна вовсе не успокоили Каландрилла.
— Дня через два, — пояснил Очен. — После того как появятся холмы и плодородные и влажные долины. Там есть деревни, поселения гетту. Вот они — лёгкая добыча для тенсаев. Обычно воины Памур-тенга держат бандитов в узде, но с проклятой войной… — он помолчал, вдруг посерьёзнев, — все воины ушли на войну, и посему тенсаи получили возможность бесчинствовать. Хоруль! Безумный бог упивается кровью и хаосом. Земля моя погружается в пучину.
— А гетту не дерутся? — спросил Каландрилл.
— Гетту? Это же крестьяне, — ответил Очен с тем же выражением, с каким раньше говорил о них Чазали. Затем, покачав головой, он усмехнулся и продолжал: — Прости, я совсем забыл, что ты почти не знаком с нашими обычаями. Гетту не могут драться, потому что Хоруль предписал им заниматься землёй, а не носить оружие. Их задача выращивать урожай и ходить за скотом — самые обыкновенные крестьянские заботы, — а не воевать; посему рассчитывают они на коту, в задачу коих входит защищать их. Когда это невозможно, они отдают тенсаям то, что те требуют.
Каландрилл задумался, несколько сбитый с толку столь строго разграниченной общественной организацией. Джессеритские боги и правители всячески поощряли касту воинов. Каландрилл считал унизительным и непростительным тот факт, что целые деревни были вынуждены покорно сносить буйство преступников. В Лиссе всякий имел право носить оружие, а преступников, коих было мало, очень быстро отлавливали либо городские легионеры, либо местные жители.
Но он побоялся расспрашивать об этом Очена, не желая обижать вазиря. Вместо этого спросил:
— А тенсаи, их судьба тоже предначертана Хорулем? Неужели бог обязал их жить вне закона?
Каландриллу так и не удалось скрыть сомнения в голосе и Очен посмотрел на него так, как некогда наставники в Секке, когда ему случалось задать вопрос, шедший вразрез с темой их беседы. Каландрилл понял свою оплошность, но вазирь не обиделся и с улыбкой сказал:
— Существует два учения. Кое-кто утверждает, что Хоруль сам создаёт души тенсаев; по мнению же других, они — те самые буйствующие духи, кои убегают из Заджанма и берут от жизни то, что могут.
— А ты? — спросил Каландрилл. — Что думаешь ты?
— Я придерживаюсь третьего направления, — сказал Очен — Нас очень мало, и мы сомневаемся. Проще говоря — я не знаю.
Морщинистое лицо старца расплылось в дружеской улыбке, и Каландриллу ничего не оставалось, как тоже улыбнуться, а потом рассмеяться.
— И каждое мгновение, проведённое с тобой и с твоими товарищами, вселяет в меня ещё больше сомнений, — продолжал Очен. — Я сильно подозреваю, друг мой, что ваше присутствие изменит нашу землю до неузнаваемости. Взять хотя бы Чазали — он же смирился с тем, что женщины ваши ходят с оружием. Раньше об этом и помыслить было невозможно, как и о том, что вы скачете без масок. Он признает вас равными котузену или вазирю, а вы, первые чужеземцы, которых он видел в жизни, вы заставили его думать по-новому! И меня тоже.
Последнее замечание было сделано задумчивым голосом, и Каландрилл спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Твои вопросы. — Очен пожал плечами. — Ты заставляешь по-новому взглянуть на привычные устои, ты заставляешь меня думать о том, почему чужеземцы приехали к нам драться с Безумным богом. Почему подобная миссия не была возложена на джессеритов? Мы, вазири, знаем, кто такой Фарн. И вот, когда Рхыфамун угрожает человечеству пробуждением бога, кто к нам приехал? Принц, поставленный вне закона в Лиссе, воин Куан-на'Фора и девушка из Вану.
— Ты перечислил только троих. — Каландрилл внимательно посмотрел на старика, затем перевёл взгляд на Ценнайру, которая все так же молча сидела на одеяле, внимательно рассматривая свою одежду. — Нас вроде стало больше.
Очен перевёл взгляд на Ценнайру и сказал:
— Возможно. В одном я уверен точно: каждому отведена своя роль, но в конце…
- Предыдущая
- 30/97
- Следующая
