Гнев Ашара - Уэллс Энгус - Страница 12
- Предыдущая
- 12/105
- Следующая
— Я стану хеф-Уланом? — спросил Нилок благоговейным шепотом. — Хеф-Уланом Орды?
— И будешь властвовать повсюду! — повторил Тоз. — И подчинишь Королевства. Только повинуйся мне, и они будут твоими.
Борс не заметил, как серебряный кубок выпал из его рук. Он следил, как Нилок Яррум по своей воле встает на колени перед белогривым кудесником, воздев руки в мольбе, и его темные глаза озаряет жажда свершений.
— Господин мой, — сказал он хрипло. — Скажи, что я должен делать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Госпожа Ирла Белванне ощутила холодок предчувствия, хотя лучи июньского солнца омывали ее, глядящую с вала Твердыни Кайтина. Мощные каменные плиты под ее ступнями и пальцами были теплыми, и она желала вобрать хоть немного этого тепла и мощи, обрести покой, вспомнив то, чему училась в Эстреване. Но, несмотря на непроницаемое лицо, которое представало взглядам прочих женщин, она не могла полностью подавить робкий трепет своего материнского чувства.
Женщина высматривала внизу на поле не кого-нибудь, а своего сына, и отсюда он казался отчаянно уязвимым, едва ли достаточно взрослым, чтобы нести тяготы своего жребия. Однако она знала, что он вошел в ту самую пору, когда юноши Тамура прощаются с детством и становятся мужчинами, и что он рвется вперед со всей страстной и дивной гордостью своих предков из рода Кайтин. Знала также, что он должен вот-вот пройти через обряды, которые утвердят его в наследии. И, возможно, обеспечат будущее стране, которую он так любит.
И, тем не менее, даже зная, что (если она верно истолковала смысл писания Аларии) спасение Трех Королевств лежит на его юных плечах, она не могла сдержать своих чувств. Ей хотелось, чтобы ему еще не пришло время стать мужчиной, и она могла бы еще чуть-чуть подержать сына у себя.
Невозможно. Времени почти не оставалось. И она стремилась задействовать всю мощь, которой располагала, чтобы обеспечить защиту своему любимому мальчику.
Ее глаза сощурились от лучей полыхающего солнца, а взгляд остановился на крепыше, который явно перенял от отца и эти широкие плечи, и непринужденную ловкость в управлении боевым скакуном, который косился и плясал в самой гуще схватки. Всадник был облачен не в полные боевые доспехи, а только в твердую кожу на подкладке, вполне пригодную для таких тренировок. Но мать призадумалась — а достаточно ли хорошо защищает такая броня от ударов взрослых мужчин, не раз ходивших в воинские походы? Даже знание, что они там, внизу, рубятся лишь деревянными учебными клинками, успокаивало плохо. Сестры Твердыни Кайтина постоянно лечили по несколько юношей, пострадавших в учебном бою.
Сама того не замечая, она со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы, видя, как сын принял щитом размашистый удар. Затем клинок рубанул по его кожаному шлему и, наконец, тяжко обрушился на его плечо. Правая рука юноши онемела, мать видела, как она упала вниз и всадник попал под удар, от которого закачался в седле с высокими луками. Ему пришлось пришпорить скакуна, чтобы избежать нового удара, от которого вылетел бы из седла, достигни тот цели. Но нет, крепкий деревянный клинок скользнул мимо, и сын развернул своего коня, натянув поводья и направив эту живую гору прямо на нападавшего. Одновременно он отразил щитом новый натиск, а затем привстал на стременах и с усилием, как подумалось Ирле, поднял свой клинок, чтобы перейти в наступление — но смог лишь задеть шлем с конским хвостом на верхушке.
Эта атака завела юношу еще глубже в толпу, и мать надолго потеряла его из виду. Всадники метались по полю, а она страшилась, что чей-то удар выбьет его из седла и он рухнет кубарем на истоптанную траву среди стремительных копыт. Затем сын появился опять, он выделялся вышивкой на свежезапачканной накидке: сжатый кулак, работа самой Ирлы. Кулак был знаком Тамура, а цвет указывал на то, что носитель его еще новичок.
Мать вздохнула, увидев, как сын выныривает из толпы лишь для того, чтобы отдышаться, поворачивает коня и устремляется обратно, в сердце боя. Его меч поднимается и падает, щит оберегает и угрожает. Пыль вздымалась вокруг густыми клубами, и вот мальчика опять не стало видно, а Ирла ощутила боль в нижней губе, которую в тревоге закусила. Напомнив себе, что будь она Владычица Тамура или нет, обучена ли в Эстреване или нет, все же ничем не отличается от любой другой озабоченной матери, наблюдающей за первым участием своего сына в таких крупных тренировках, Ирла обратилась к навыкам, что привили ей Сестры, чтобы создать хотя бы видимость спокойствия.
Но слишком во многом подобный покой, столь ценимый Сестрами, как и прочая их мощь, зависел от безбрачия — а Кедрин был живым свидетельством ее отказа от этого состояния. Сестры из Общины ничего не ведали о материнстве, и она задумалась на миг: а насколько они могли бы оставаться беспристрастны, будь у них самих дети?
Рожок, возвещающий конец боя, вызвал из нее порывистый вздох, и она от всего сердца улыбнулась, видя, как всадники разъезжаются, а Кедрин все еще находится в седле среди них.
Она увидела своего мужа, которого сперва опознала только по запыленному золотому значку. Он направил к сыну своего огромного коня. На глазах у Ирлы Бедир Кайтин опустил свой клинок в седельные ножны и поднял руку, чтобы развязать под подбородком ремни шлема. Вздымая шлем над головой, он встряхнул шевелюрой, и густая темно-русая грива рассыпалась по лицу. Муж улыбался, а она между тем смотрела, как Кедрин тоже избавляется от шлема, и взгляд у него так похож на отцовский.
Ирла еще раз заметила, до чего оба схожи: Кедрина вполне можно было принять за юного Бедира, лицо его еще не отметила печать лет и ответственности, щеки не покинула юношеская пухлость. Они лишь обещают царственную красоту отца, но пока в них нет и намека на суровость, которую приобрело за эти годы выдубленное дотемна лицо Бедира. Все это, как она знала, не замедлит прийти — и еще как не замедлит, если только она верно истолковала прочитанное.
От таких мыслей тьма вторглась в залитый солнцем день, и тогда Ирла отвернулась, пообещав себе, что не позволит событиям, которые неспособна предотвратить, омрачить ее радость. При ней здесь и сейчас любовь мужчины, более достойного, чем любой другой из тех, кого она встречала в жизни, и сын, существование которого — залог этой любви.
— Идемте, — сказала она женщинам из своей свиты. — Они пожелают помыться и побеседовать, а мы позаботимся с том, чтобы их накормить. И обо всем другом, что им понадобится.
Ее дамы, посмеиваясь, последовали за ней со стены.
Внизу на поле Бедир простер правую руку ладонью наружу, приветствуя сына, одобрение озарило его лицо и прозвучало в голосе.
— Ты хорошо справился, Кедрин. Я горжусь тобой.
Улыбка мальчика, согретого отцовской похвалой, стала еще шире. Для него посвящение в воины было куда более действенным средством от ушибов и синяков, чем любой массаж или снадобья Сестер.
— Спасибо, отец, — ответил он торжественно, насколько мог. — А я бы так же хорошо проявил себя и в настоящем бою?
Он в упор посмотрел на отца, грудь его по-мужски расширилась, глаза посуровели, и лишь некоторая неуверенность в их глубине выдавала юношескую нужду в поощрении. Отец кивнул, по-прежнему улыбаясь.
— Полагаю, что да. Я видел, как Гаван и Люта вместе насели на тебя, а ты справился и с ними, хотя неплохо бы тебе помнить тот удар, который нанес Торим.
— Запомню, — пообещал Кедрин, пошевелив ноющим плечом. — Этот синяк у меня надолго останется.
— Ты опустил руку с мечом, когда закрывался от моего удара — вставил Люта, который подвел поближе своего взмыленного коня, когда они двигались к Твердыне. — И Торим этим воспользовался.
— Полные доспехи защитили бы в такой миг от меча, — добавил Гаван, проведя пальцами по развившимся от пота светлым волосам. — Но не от секиры.
— Учту, — заверил его Кедрин. — Как говорит Тепшен: двух глаз воину мало.
- Предыдущая
- 12/105
- Следующая