Гнев Ашара - Уэллс Энгус - Страница 94

• Предыдущая
• 94/105
• Следующая

Теперь она была не так занята, ибо раненые поправлялись, а Рикол уменьшил число людей наверху и держал большую часть солдат в запасе на случай решающего приступа. Кедрин нашел Уинетт в садике, где впервые увидел ее из своей больничной палаты. Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу. Усталость, отпечатавшаяся на ее прелестном лице, исчезла после того, как было уничтожено наваждение Посланца. На ней было чистое светло-голубое одеяние, ничем не перехваченные волосы свободно падали по плечам, усиливая сходство девушки с Эшривелью.

Приближаясь, Кедрин отчетливо кашлянул — не уверенный, что Сестра не задремала, и не желая ее беспокоить по пустякам. Но она открыла глаза и улыбнулась, поманив его рукой.

— Садись рядышком, — она шлепнула ладонью по гладкому дереву скамьи.

Принц улыбнулся в ответ, поправил меч и присел. Скамейка была невелика, и их плечи соприкоснулись.

— Твое ребро зажило? — спросила она.

Он кивнул, зачарованный золотой россыпью ее волос. Казалось, они были того же цвета, что и солнечные лучи. Девушка повернулась, и волосы упали ей на лицо, рука приподнялась, чтобы убрать с глаз эту завесу.

— Я больше ничего не чувствую, — сказал он.

— Хорошо, — Уинетт по-прежнему улыбалась, васильковые глаза изучали его. — Но что-то тревожит тебя.

— Я что, виден насквозь? — спросил он, решив, что она так же хороша, как ее сестра, или даже лучше, ибо в ней чувствовалась внутренняя сила, которую он не увидел в Эшривели.

— Я училась в Эстреване, — напомнила она. — Нас обучали читать лица.

Он усмехнулся.

— И что ты прочла на моем?

— Не вполне уверена, но кое-что мне ясно. Скажи, что это. Он поглядел ей в глаза, и внезапно оказалось очень легко описать ей свое смятение.

— Когда мы захватили таран, я убивал людей. Не знаю точно, скольких варваров я убил самостоятельно — пять, шесть, может быть больше. Тогда я ничего не чувствовал, но полагаю, что для боя это не удивительно. И все же потом я не мог не вспомнить слов Грании, что нам нельзя ненавидеть лесной народ, ибо он лишь повинуется Посланцу. И понял, что должен что-то испытывать. Чувство вины. Или сожаление. Но я ничего не чувствовал, словно ни в чем не виноват. Это естественно? — Он замолк, не уверенный, все ли ей понятно.

— Ты уже говорил с отцом? — спросила Уинетт. Кедрин покачал головой.

— Нет… это не показалось мне… подобающим. Я солдат Тамура. Мой долг — поражать врагов моей страны. А отец похвалил меня после той ночи.

— Это помогает тебе выполнять свой долг? — участливо спросила она. — Когда ты убиваешь бесстрастно? Кедрин с минуту подумал и сказал:

— Пожалуй, да. Но меня это не радует. Я знал, что буду убивать на этой войне, и когда мы въехали в Белтреван, ожидал такого, — он рассмеялся, вспомнив былую невинность. — Но я был тогда ребенком и думал только о славе. Теперь же я вижу, что все иначе, и понимаю, что у меня нет желания кого-либо убивать. Не считая Посланца.

— Лесной народ повинуется ему, — проговорила Уинетт, — и белтреванцы давно желали вторгнуться в Королевства.

— Верно, — согласился Кедрин. — И я знаю, что должен убивать их, чтобы этому воспрепятствовать, но для меня в этом нет радости.

— Это хорошо, — тихо сказала она с невозмутимым лицом.

— Но я все еще ничего не чувствую, — пожаловался он.

— В самом деле? — спросила она. — Ты выполнял свой долг солдата, встал на защиту Королевств и убивал наших врагов. Тебе не приходилось выбирать, ты и не мог чувствовать вины. Но ты мыслишь шире, чем любой простой солдат, и тебя коснулась мудрость Грании. Соответственно, ты разрываешься между тем, что должен делать, и что предпочел бы делать.

— Предпочел бы? — спросил он. — Я не уверен, что согласился бы предпочесть.

— Правда? — спросила Уинетт. — Загляни в свою душу, Кедрин, и скажи, что видишь.

Он угрюмо уставился на нее, затем медленно покачал головой.

— Я предпочел бы мир. Я понимаю, как мало славы в убийстве, и предпочел бы, чтобы мы жили в мире с Белтреваном. Но это невозможно.

— Увы, нет, — голос Уинетт был печален. — Но это не твоя вина, и если бы ты терзался всякий раз, когда приходится выполнять свой долг, разве смог бы ты служить Королевствам? Думаю, ты чувствовал угрызения совести, но не смог этого понять.

Он кивнул и, не думая, взял ее руку. И даже не заметил, что она ее не убрала.

— Думаю, мне теперь все понятно. Я не мог бы сожалеть о том, что мне пришлось делать, но сожалел и сожалею о тех обстоятельствах, из-за которых это необходимо.

— Думаю, это часть взросления, — проговорила она. — А взрослеть всегда нелегко.

— Еще бы, — согласился он. — Но ты помогла мне это понять.

— Приятно слышать, — сказала она ему.

Тут до него дошло, что он держит ее за руку, но юноша даже не попытался выпустить эту ладонь — уж больно приятно было к ней прикасаться. Кожа Уинетт была гладкой и теплой, а сам он так славно пригрелся на этой скамье. В саду стояла тишина, грохот камнепада заглушали здания с толстыми стенами. Казалось, они находятся в особом мире, где не идет никакой войны. Он ощутил покой, и ему захотелось, чтобы это не кончалась как можно дольше. Когда Уинетт попыталась наконец убрать руку, он сжал ее и, потянувшись, погладил щеку Сестры, а затем провел пальцами по шелковистым волосам.

Она сказала: «Кедрин», — и то было предостережение, а может, и мольба. Но она не отпрянула, и он не сдержался, закинул ладонь ей за шею и притянул лицо Уинетт к своему. Он ощутил, как соприкоснулись их губы, и стал прижимать ее к себе крепче, страстно желая поцеловать. На миг ее губы разомкнулись. Затем она вдруг задрожала и отвернула лицо. Его губы оказались у ее щеки. А затем она быстро поднялась. Лицо девушки горело, глаза были встревожены:

— Я из Эстревана, Кедрин.

Нечто вроде сожаления прозвучало в ее голосе. Он еще миг держал ее руку, зятем нехотя выпустил, когда она отстранилась, шурша платьем и приводя себя в порядок.

— Было бы ложью сказать тебе, что мне жаль, — произнес он и услышал хрипоту в своем голосе.

— Тогда не извиняйся, — мягко ответила она, быстро повернулась и поспешила прочь из садика. Кедрин еще немного посидел, думая: отказывалась ли хотя бы одна из Сестер от своих обетов? Он не увидел Уинетт, когда уходил, но она снилась в ту ночь, когда его разбудил крик.

Он быстро вскочил с постели, спросонья потянувшись за нижней полотняной рубашкой, поспешно натянув ее, а затем и кольчугу, влез в штаны и сапоги и, подпоясываясь на ходу, выбежал из комнаты. Болтающиеся шнурки хлопали по коже сапог, Кедрину пришлось задержаться и завязать их, чутко прислушиваясь к возгласам с северной стороны. Неужели приступ начался?

Воины выбегали из казарм и домов и выстраивались с оружием наготове, формируясь в сотни под приказы теллеманов и кордоров. Боевые расчеты бежали на свои посты в стройном и четком порядке. Кедрин прижался к стене, когда мимо него протопал отряд стрелков, затем взлетел по лестнице, опять вжавшись по пути в нишу, чтобы пропустить кордора и его двадцать пять копейщиков, спешивших в противоположном направлении. Он выбрался к парапету вслед за сотней стрелков, вперившись в ночь и не веря своим глазам.

На севере на Белтреванской дороге, где вчера еще стояли баллисты и осадные башни варваров, он увидел три мощных столба пламени, поднимающегося во тьму. В небе дрожало ярко-желтое зарево, искры взлетали в клубящемся дыму, точно разбросанные наобум звезды. Сквозь смятенные крики защитников Высокой Крепости он слышал рев огня и дикий шум, поднятый белтреванцами.

— Что это? — спросил он теллемана, который стоял, сощурив глаза, и пытался, как и все на стене, определить источник пожара.

— Ничего не видно, — ответил тот. — Может, новое колдовство?

Кедрин чувствовал, что это не колдовство, хотя и не понимал, почему. Оставив теллемана вглядываться в озаренную пламенем ночь, он пошел дальше вдоль разбитого парапета. Он нашел Бедира с обнаженным торсом, плащом на плечах и мечом в руке. Рядом стоял Рикол в полных доспехах, словно тот даже спал, готовый немедленно броситься в бой. Кедрин повторил свой вопрос.

• Предыдущая
• 94/105
• Следующая