На игле - Уэлш Ирвин - Страница 13

• Предыдущая
• 13/72
• Следующая

— А как вы оказались наутро в одной постели?

— Я был уторчанный, чуваки. В полном отрубе. Меня и домкратом не поднять было. Я даже не помню, когда последний раз тутурился. — Мои объяснения их убедили. Они знали, что я уже давно и очень плотно торчу и что значит трахаться в таком состоянии.

— Это… кто-то мне говорил, что это был… этот… Сикер… — предположил Картошка.

— Какой там Сикер, — Дохлый отрицательно покачал головой. Он положил руку на холодную щёку мёртвого ребёнка. Его глаза наполнились слезами. Я сам чуть было не расплакался. К горлу подступил комок. Одна загадка разрешилась. Мёртвое личико малютки Доун было как две капли воды похоже на лицо моего друга Саймона Уильямсона.

После этого Дохлый закатал рукав куртки и показал сочащиеся ранки на руке:

— Я больше никогда не притронусь к этому дерьму. С этого момента я завязал. — Его лицо приняло выражение раненого жеребёнка, которым он всегда пользовался, когда хотел, чтобы его пожалели или дали ему денег. Я почти поверил ему.

Метти посмотрел на Дохлого:

— Не дури, Сай. Не делай ложных выводов. То, что случилось с ребёнком, не имеет никакого отношения к дряни. И Лесли тоже не виновата. Насчёт неё я прогнал. Она была хорошей матерью. Она любила своего ребёнка. Никто не виноват. Он просто задохнулся во в сне. Случается сплошь и рядом.

— Ага, это самое, задохнулся во сне, чувак… врубаешься? — поддержал его Картошка.

Я ощутил любовь к ним всем. К Метти, Картошке, Дохлому и Лесли. Я хотел сказать им об этом, но получилось только:

— Я сварю.

Они посмотрели на меня охуевшими взглядами.

— Я, — пожал я плечами, словно оправдываясь. И поковылял в гостиную.

Это было убийство. Лесли. Я ничем не могу помочь в такой ситуации. Тем более в таком состоянии. Скорее могу навредить. Лесли сидела в том же положении. Наверно, надо было подойти и успокоить её, обнять, наконец. Но все мои косточки так выкручивало и царапало, что я не мог ни к кому притронуться. Только бормотал:

— Мне очень жаль, Лесли… но никто не виноват… она задохнулась в кроватке… малютка Доун… такая славная крошка… какая жалость… такой грех на душу…

Лесли подняла голову и посмотрела на меня. Её тощее, бледное лицо напоминало череп, обмотанный белой изолентой, а под красными глазами чернели круги.

— Ты сваришь? Мне надо вмазаться, Марк. Мне позарез надо вмазаться, бля. Давай, Марки, свари мне дозняк…

Наконец— то я мог принести хоть какую-то пользу. По всей комнате были разбросаны шприцы и иглы. Я попытался вспомнить, какой из баянов мой. Дохлый говорит, что он никогда в жизни не станет ширяться чужой машиной. Пиздит. Когда ты в таком состоянии, тебе глубоко насрать. Я взял тот, что лежал под рукой, этот, по крайней мере, не Картошкин, потому что он сидел в другом конце комнаты. Если Картошка до сих пор не ВИЧ-инфицированный, то правительство должно послать в Лейт делегацию статистиков, чтобы выяснить, почему здесь не работает теория вероятностей.

Я достал ложку, зажигалку, ватные шарики и немного той хренотени, которую у Сикера хватает наглости называть «чёрным». В комнату вернулись остальные торчки.

— Вон отсюда, распиздяи, — наехал я на них, замахав руками. Я знал, что разыгрываю из себя Барыгу, и немного ненавидел себя, ведь это ужасно, когда с тобой так обращаются. Но ни один человек, побывавший в моём положении, никогда в жизни не станет отрицать, что абсолютная власть развращает. Чуваки отступили на пару шагов назад и молча наблюдали за тем, как я варю. Этим козлам придётся подождать. Сначала Лесли, потом я. Базара нет.

— Марк! Марк! Открой дверь! Я знаю, что ты здесь, сынок! Я знаю, что ты здесь!

Это моя мама. Я уже давно её не видел. Я лежу в нескольких футах от двери, ведущей в узкую прихожую, которая заканчивается другой дверью. За этой дверью стоит моя мать.

— Марк! Сыночек, прошу тебя! Открой дверь! Это я, твоя мама, Марк! Открой дверь!

Кажется, мама плачет. Она говорит «ды-вы-герь». Я люблю маму, очень люблю, но как-то по-особенному, мне даже трудно, почти немыслимо признаться ей в этом. Но я всё равно её люблю. Так сильно, что даже сожалею, что у неё такой сын. Мне хотелось бы найти себе замену, потому что мне кажется, что я не изменюсь никогда.

Я не могу подойти к двери. Никаких шансов. Наоборот, я решил сварить ещё один дозняк. Мои болевые центры сообщают, что уже пора.

Уже пора.

Господи, час от часу не легче.

В этом порошке слишком много бодяги. Это видно по тому, как туго он растворяется. Ух, злоебучий Сикер!

Надо будет как-нибудь заскочить к старикам; проведать их. В первую очередь схожу в гости к ним, ну а потом, конечно, к этой суке Сикеру.

Ебическая сила.

Мы просто вышли пропустить по кружечке. Ёбнуться можно.

— Ты видал? Совсем рехнулся, — сказал Томми.

— Обломись, чувак. Лучше не вмешивайся. Ты же не знаешь, в чём там дело, — сказал я ему.

Но я всё видел. Ясно, как божий день. Он её ударил. Не просто шлёпнул, а звезданул кулаком. Жуть.

Хорошо, что рядом с ними сидел Томми, а не я.

— Я тебе сказал, сука! Не понятно, блядь? — парень снова заорал на неё. Никто и ухом не повёл. Высокий чувак с длинными светлыми волосами, что стоял у стойки, посмотрел на них и улыбнулся, а потом повернулся и стал смотреть игру в «дартс». Никто из парней, игравших в «дартс», даже не обернулся.

— Ещё по одной? — я ткнул пальцем в полупустую кружку Томми.

— Угу.

Когда я подошёл к стойке, они завелись опять. Я всё хорошо слышал. Бармен и этот патлатый тоже.

— Ну давай. Вдарь ещё. Давай! — Она его разводила. Голос, как у привидения, бля, визгливый такой, а губы не шевелятся. Хрен разберёшь, кто орёт. Бар полупустой, бля. Могли бы сесть в другом месте. Так нет же, выбрали именно это.

Он заехал ей в морду. Из губы брызнула кровь.

— Бей меня ещё, урел хренов. Давай!

Он ударил. Она завизжала, потом начала реветь и обхватила голову руками. Он сидел рядом и зырил на неё: шары горят, челюсть отвисла.

— Милые бранятся, — улыбнулся патлатый, поймав мой взгляд. Я тоже ему улыбнулся. Не знаю, зачем. Просто мне нужны друзья. Я никогда никому этого не скажу, но у меня проблемы с «синькой». Когда у тебе эти дела, то кореша начинают избегать тебя, чтобы у них тоже не возникло проблем с «синькой».

Я глянул на бармена, седого мужика с усами. Он покачал головой и пробурчал что-то себе под нос.

Я забрал кружки. «Никогда в жизни не поднимай руки на женщину, сынок» — часто говаривал мне отец. «Тот, кто этим занимается, самый распоследний мерзавец,» — говорил он. Гад, который бил девицу, вполне подходил под это описание. Грязные чёрные волосы, худое бледное лицо и чёрные усы. Ух, сволочь блядовитая.

Мне не хотелось тут оставаться. Я просто вышел спокойно выпить. Пару кружек, я поклялся Томми, чтоб только он пошёл со мной. Я могу себя контролировать. Только пиво, никакой «синьки». Но от всей этой гадости мне захотелось виски. Кэрол ушла к матери. Сказала, что переночует у неё. Я пошёл выпить пивка, но мало ли, вдруг я нажрусь.

Когда я сел на место, Томми тяжело дышал и смотрел немигающим взглядом.

— Я хуею, Сэкс… — сказал он мне, скрежеща зубами.

Глаз у девицы весь распух и заплыл. Челюсть тоже распухла, а из губы текла кровь. Девица была худенькая и рассыпалась бы на части, ударь он её ещё хоть раз.

Но она не сдавалась.

— Это твой ответ. Это твой всегдашний ответ, — прокричала она сквозь рыдания, злясь и в то же время жалея себя.

— Заткнись! Я кому сказал? Заткнись, сука! — Он просто задыхался от злости.

— А что ты сделаешь?

— Ах, ты сучара… — Он уже собрался вломить ей ещё раз.

— Ну всё, хватит, чувак. Обломайся. Ты сбрендил, — сказал ему Томми.

• Предыдущая
• 13/72
• Следующая