Иосип Броз Тито. Власть силы - Уэст Ричард - Страница 84

• Предыдущая
• 84/109
• Следующая

Югославское правительство не особенно настаивало на выдаче Артуковича, а в 60-е годы и вовсе отказалось от этого требования. С Соединенными Штатами были заключены солидные сделки, и Белград не хотел будоражить американское общественное мнение. По тем же финансовым соображениям югославские власти стали утверждать, что Артукович являлся беспомощной марионеткой нацистов, а потому за ущерб, нанесенный им и его подручными, должна платить Западная Германия. Тито понимал, что на открытом процессе Артуковича в Югославии выяснится, что усташи пользовались поддержкой значительной части населения во время войны, и это может оживить чувство застарелой вражды между сербами и хорватами. Югославия не только не настаивала на выдаче военных преступников-усташей, но даже разрешила вернуться на родину отцу Драгановичу, с участием которого составлялись законы по принудительному обращению православных христиан в католическую веру, и который затем организовывал бегство за границу таких людей, как Артукович. «Алый карлик» выступил на пресс-конференции, восхваляя «демократическую» Югославию Тито, а затем отправился на жительство в монастырь близ Сараева[464].

Православная церковь, хотя и отличалась патриотической приверженностью к единому югославскому государству, все же дистанцировалась от великосербского национализма и от четников. Архиепископ Джуич в Книне был редким исключением. Большинство священников и монахинь посвящали себя молитвам или же уходу за ранеными и беженцами. Однако в марте 1941 года патриарх сербской церкви выступил по радио с осуждением пакта с Гитлером. Точно так же и его преемник во время православного Рождества в январе 1954 года посетил Тито и заверил его в поддержке церкви по вопросу о Триесте. В свою очередь Тито часто посещал красивые сербские средневековые церкви и монастыри. Настоятельница одного из монастырей, нуждавшегося в ремонте, написала письмо, обратившись к «Тито и Йованке», так же как могла бы обратиться раньше к монарху из династии Карагеоргиевичей, и вскоре получила помощь. Когда Тито посетил монастырь вместе с Йованкой, монахи поднесли ей в подарок детскую колыбель из чеканного серебра, принесенную местными жительницами как подношение Богу за то, чтоб он помогал им благополучно разрешиться от бремени. Йованку, у которой не было детей, этот подарок мог настроить на печальный лад[465]. В противоположность Степинацу, патриарх сербской церкви отказался сотрудничать с оккупантами во время второй мировой войны и чуть было не погиб в немецком концентрационном лагере. Православные священники в основной своей массе были потрясены процессом над Дражей Михайловичем и его казнью в 1946 году, но по традиции церкви они не выступили с публичным протестом. К 1953 году враждебное отношение коммунистической партии к церкви изменилось на безразличное. Хотя в Белграде на воскресную молитву собиралось уже не так много прихожан, как раньше, все же большинство семей, члены которых не были коммунистами, праздновало именины, Пасху и Рождество. Сначала правительство экспроприировало почти всю церковную собственность, но позднее разрешило монастырям иметь фермы и даже поощряло их в этом деле. В своей чудесной книге путевых заметок «Горы Сербии» Энн Киндерсли описала работу игуменьи Варвары в Любостинье, у реки Моравы:

В 60-е годы сербскохорватские разногласия начали проявляться в общественной жизни страны, то есть внутри коммунистической партии и в прессе. Подобные прецеденты имели место в партии и раньше, во время войны, хотя и не в такой явной форме. Например, хорват Андрей Хебранг обвинил сербов в несправедливом установлении границ между республиками. Очевидно, задетые национальные чувства и послужили причиной того, что Хебранг в 1948 году встал на сторону Сталина. Однако сербскохорватские разногласия не отразились ни на споре из-за резолюции Информбюро, ни на деле Джиласа.

В 60-е годы камнем преткновения стала экономика. Либерализация и открытость Западу привели к быстрому и зачастую бесконтрольному росту промышленности, что потребовало сокращения расходов путем закрытия нерентабельных предприятий и сокращения избыточного количества рабочих. Такое применение принципов рыночной экономики должно было сильнее всего ударить по менее развитым южным и восточным районам страны, получавшим ранее субсидии от северо-запада. Получилось так, что «реформаторы» или экономисты-либералы в основном были родом из Словении и Хорватии, а «консерваторы» – из районов страны с более низким уровнем жизни. К последним, как правило, относились сербы из Хорватии или Боснии и Герцеговины и гораздо реже – из самой Сербии. Из двух членов правящего триумвирата при Тито, Кардель считался реформатором, а Ранкович – консерватором. Будучи главой органов госбезопасности, Ранкович опасался, что либеральные реформы могут ослабить оборону страны ввиду угрозы со стороны таких враждебных элементов, как албанские националисты и усташи.

Хотя Тито всегда отрицательно относился к любым реформам, которые могли привести к ослаблению центральной власти, все же в 1966 году он, похоже, пришел к выводу, что Ранкович вносит раскол в ряды партии. Возможно, до него дошло наконец то, о чем давно шептались в Загребе, а именно: что Ранкович был «великосербом», который хотел использовать органы госбезопасности для установления своей личной власти. Его противникам удалось узнать, что по распоряжению Ранковича в резиденции Тито были установлены подслушивающие устройства. На пленуме ЦК СКЮ, который состоялся в июле 1966 года на острове Бриони, Ранковича обязали подать в отставку со всех занимаемых им партийных должностей, а также с поста вице-президента. Поскольку никаких уголовных обвинений к нему не было предъявлено, он тихо удалился на покой, зажив жизнью привилегированного пенсионера. Довольно странно, что у белградской общественности гораздо большей популярностью пользовался Ранкович, а не Джилас. Когда Джилас входил в кафе, никто даже голову не поворачивал, но когда вскоре после ухода в отставку в одном из ресторанов появился Ранкович, все встали и зааплодировали. Этот случай, о котором мне рассказывал очевидец, был, несомненно, не только проявлением роста сербского национализма, но и еще одним примером изумительного умения Ранковича располагать к себе людей.

Увольнение Ранковича не помогло сбить волну недовольства хорватов, и в следующем году возник кризис по вопросу о языке. Впервые этот вопрос был урегулирован еще в 1850 году, когда в Вене при посредничестве ученого-лексиколога Вука Караджича сербские и хорватские ученые пришли к согласию между собой. Было решено, что сербы и хорваты должны говорить и писать на «чистом» языке Герцеговины; первые могли пользоваться кириллицей, а последние – латиницей. Через сто с небольшим лет группа ученых, собравшихся в 1954 году в Нови-Саде, усовершенствовала венское соглашение. Теперь допускались различные написания одних и тех же слов. Например, слово «речь» получало форму «rijec», если бы его произнес Тито, хорват; но в устах серба оно имело бы форму «rec». Иностранцу это могло показаться совершеннейшим пустяком, но не хорватам.

• Предыдущая
• 84/109
• Следующая