Мокрушники на довольствии - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 22

• Предыдущая
• 22/42
• Следующая

– Как насчет Бетти? – спросил Граймс – Не она ли станет следующей? Или она – одна из прежних?

Я просто сидел и глазел на него Бетти? Кто такая эта Бетти?

– Не знаю я никакой Бетти, – сказал я.

– Еще как знаешь.

Я попытался сообразить. Бетти. Бетти Бенсон? Бывшая соседка Мэвис Сент-Пол? Граймс не мог говорить о ней. Бетти не способна заинтересовать легавых. Но если я спрошу его о ней, наш разговор пойдет по другому руслу, и мне это вряд ли так уж понравится.

Если, конечно, Бетти Бенсон по какой-то причине не навела на меня легавых. Может, что-то заподозрила после моего ухода? Позвонила в полицию, описала мою наружность и сказала, что я упоминал имя Граймс. Такая возможность существовала, и она была весьма неприятна.

– А как фамилия этой Бетти? – спросил я.

– Ты что, знаешь много разных Бетти?

– Ни одной.

– Ну, ну, Клей, – подал голос один из легавых. – Хватит паясничать. Мы знаем, что сегодня ты ездил к ней. Твои отпечатки остались по всей квартире На кофейной чашке и других вещах.

Итак, речь идет о Бетти Бенсон.

– Кажется, вы говорили, что это не имеет никакого отношения к Билли-Билли, – сказал я.

Настала их очередь удивляться, и я понял, что на этот раз зря открыл рот. Не будь я таким усталым, этого не случилось бы. Прежде им не приходило в голову, что тут есть связь, и теперь изумленное выражение на их физиономиях сменилось довольной миной. Они решили, что поймали меня, а я так до сих пор и не понял, на чем попался.

Один из легавых щелкнул пальцами.

– Бетти Бенсон! – воскликнул он. – Это же бывшая соседка Мэвис Сент-Пол!

– Так, так, – проговорил Граймс и с улыбкой взглянул на меня. – Стало быть, вы не укрывали Билли-Билли Кэнтела, верно? Ты не знаешь, где он, верно? И если встретишь его, то сдашь в полицию, верно?

– Она что-то знала, – сказал один из легавых. Он уже не на шутку возбудился. – Она что-то знала, может быть, видела Кэнтела, и он пошел к ней, чтобы подкупить. – Легавый взглянул на меня. – Верно? Она могла изрядно подгадить Кэнтелу, и ты пошел к ней с деньгами, чтобы купить ее молчание, не так ли?

– У вас не все в порядке с головой, – сказал я ему. – Как можно было еще больше подгадить Кэнтелу? У вас уже есть все, что нужно. Вы можете осудить его шесть раз на основании тех улик, которыми уже располагаете.

– Тогда что ты там делал? – спросил Граймс.

– Я забыл, – ответил я и посвятил секунду своего времени размышлениям о том, когда же Клэнси вытащит меня отсюда. Следующая секунда ушла на раздумья о том, когда Клэнси разыщет меня. Граймс хотел повесить на меня дело, но, должно быть, он понимал, что пока не готов. Граймс еще многого не знал и будет держать меня здесь, подальше от Клэнси, до тех пор, пока не выяснит все, что ему нужно. А поскольку сейчас я чист, как никогда, это означало, что я могу застрять здесь на веки вечные.

– Ну, ну. Клей, – обратился ко мне Граймс. – Рано или поздно все равно ведь расскажешь. Так почему бы тебе не облегчить жизнь всем нам и не рассказать рано, а не поздно?

– Я все еще не понимаю, о чем должен рассказывать, – заявил я. – И по-прежнему не знаю, за что вы меня загребли.

– Почему бы не рассказать о Бетти Бенсон? Глядишь, и догадаешься, за что тебя повязали.

Один легавый зашел ко мне за спину и налил себе воды. Холодильник опять забулькал, и я подумал, что комната слишком маленькая, слишком душная, и слишком быстро наполняется табачной вонью, а кондиционера тут нет. Я облизал губы. Мне уже очень хотелось пить. И почему, черт возьми, все это происходит в августе а не в декабре?

– Ну-с, Клей? – поторопил меня Граймс.

– Что ну-с?

– Сегодня ты ходил к Бетти Бенсон, не так ли?

– Надо полагать, она уже сообщила вам об этом, – ответил я. – Ну и что?

– Зачем ты туда отправился?

– Забыл.

– Во сколько ты к ней пришел?

– Не знаю. Приблизительно в половине четвертого.

– А ушел?

– Где-то около четырех.

– Значит, ты пробыл там полчаса, верно?

– Примерно. Минут двадцать-тридцать.

– И ушел в четыре, верно?

– Около того.

– Хорошо, – рассудил Граймс. – Это сойдет за признание. Или, может, ты хочешь и признаться тоже? Нам это не очень нужно, хотя признание и упростило бы дело.

– Признание в чем? Что я такое сделал, по-вашему? – спросил я, вспоминая и раздумывая, что могло случиться. Бетти Бенсон пригрозила мне звонком в полицию, когда я сунулся к ней, но потом все, похоже, наладилось.

Кроме того, вряд ли происходящее сейчас стало итогом простого заявления типа: «Он вломился ко мне в квартиру».

– Пошли, оформим арест, – сказал Граймс. – Посидишь у нас немного.

– Слушайте, может, все-таки скажете мне, какого черта вам надо? В чем меня обвиняют?

– Можешь заглянуть мне через плечо и прочитать, – ответил Граймс. Пошли, малыш, кончились твои скитания.

Вчетвером мы подошли к конторке дежурного, и он оформил мой арест по подозрению в убийстве. Имя жертвы – Бетти Бенсон, время смерти приблизительно четыре часа пополудни. Пока я усваивал все эти сведения, меня увели прочь и заперли в маленькую одиночную камеру.

Вы можете подумать, что в самом большом и современном городе на свете даже кутузка какая-нибудь особенная: хромированные решетки, голливудские кровати вместо нар, телевизоры в каждой камере, охранники в космических шлемах. Однако вынужден с прискорбием признаться, что нью-йоркская городская тюряга не заражена гордыней и не желает идти в ногу со временем. Решетки тут старые, толстые, черные и шершавые на ощупь, а все остальное сделано из листового металла и похоже на трюм линейного корабля, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Стальной пол, стальной потолок, стальные стены, подвешенный на цепях стальной брус, который, по задумке какого-то шутника из городского совета, должен был служить узнику ложем. Да еще все вокруг лязгает. Где-то в другом конце коридора открывается дверь, и все металлические детали вокруг начинают лязгать, как будто судья Артур Ранк колотит в свой гонг у вас над ухом.

О, это очень милое местечко.

И я провел в нем целых девятнадцать часов. Зарегистрировали меня в шесть вечера, после чего маленькие синие человечки отвели вашего покорного слугу в отдельную камеру со всеми неудобствами. Тут не было ни голливудской кровати, ни телевизора, но зато в углу, рядом со стальным брусом, торчал толчок, и моей первой задачей, как подопечного городских властей, было вычистить этот толчок, отчаянно нуждавшийся в такого рода операции. Я бы не назвал такое времяпрепровождение веселой вечеринкой, уж вы мне поверьте.

Упрятали меня слишком поздно и ужина не дали (тюрьмы выдумали американские борцы за справедливое общественное устройство, и первоначально кормежка была предусмотрена), поэтому я просидел голодным до следующего утра. Разумеется, у меня не было и сокамерника. Большинство городских тюрем оборудовано камерами-одиночками, а на другом этаже размещается одна общая кутузка для клиентов вытрезвителя. Поэтому я не видел ни одного товарища по несчастью. Клетка на противоположной стороне коридора, единственная, в которую я имел возможность заглянуть, сейчас пустовала.

Но в камере слева от меня сидел какой-то человек, и мы малость поболтали о том о сем. Судя по его сиплому голосу, мой сосед был стар, грязен и небрит. У нас нашлось не ахти как много тем для разговора, коль скоро мы оба старательно избегали каких-либо упоминаний о причинах своего переселения в казенный дом, поэтому спустя какое-то время мы принялись резаться в шашки. Играть в шашки в тюрьме, когда ты не видишь своего соперника, проще пареной репы. Берешь клочок бумаги и рисуешь на нем шахматную доску. Соперник твой делает то же самое. Потом отрываешь от картонки двенадцать спичек и делишь их на половинки. Те половинки, на которых есть сера, считаются твоими шашками, остальные-шашки соперника.

• Предыдущая
• 22/42
• Следующая