Пижона — в расход - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 6
- Предыдущая
- 6/38
- Следующая
Куда-нибудь, куда-нибудь. Точнее, к кому-нибудь. Должен же найтись какой-то знакомый, который приютит меня на остаток ночи.
И тут я вспомнил об Арти Декстере. Мы не виделись с Арти семь или восемь месяцев, с того дня, когда он в последний раз заглянул ко мне в бар.
Мы вместе ходили в школу, тогда-то он и начал играть на конга-барабане на воскресных представлениях ансамблей ударных инструментов. Позднее Арти пристрастился к гитаре и народным песням, а заодно приторговывал по случаю марихуаной и разными пилюлями. По крайней мере, такое у меня сложилось впечатление. Не знаю, сколько в этом было правды, а сколько показухи. Иногда у него бывало много денег, но порой он попросту нищенствовал. Как в последний раз в Канарси, когда занял у меня десятку. Теперь он должен мне общим счетом тридцать пять долларов. Такую сумму Арти потянет, это я знал.
У нас с Арти несколько странные отношения. В школе он был колоритной фигурой, а у колоритных фигур всегда есть прилипалы, увивающиеся вокруг. Я из этих прилипал, но Арти почему-то всегда любил меня, и мы с ним были ближе, чем обычный герой и его прихвостень. Мы поддерживали отношения и после школы, хотя и весьма нерегулярно. Все сводилось к тому, что Арти появлялся, когда я его совсем не ждал, и звал меня на какую-нибудь вечеринку. Или просто заглядывал в бар, проходя мимо. Ну, все такое. Думаю, мы могли бы и впрямь стать близкими друзьями, сумей я побороть в себе комплекс прилипалы. Но я так и не сумел.
Из всех моих знакомых, которых, если разобраться, не так уж и много, Арти Декстер больше других годился для того, чтобы принять незваного гостя в четыре часа утра в среду. Клюя носом, размахивая руками и стуча пяткой о пятку, я устремился на запад по 62-й улице, преисполненный сознанием внезапно обретенной новой цели.
Арти, разумеется, проживает в Виллидже. Я дошел до Бродвея, свернул налево и приковылял на площадь Колумба, сделав изрядный крюк по пути туда.
Потом спустился и метро, чтобы сесть на первый же поезд. Маршруты поездов, отправляющихся с Шестой и Восьмой авеню, расходятся к югу от площади Колумба и снова сходятся на Западной Четвертой улице. Именно эта остановка и была мне нужна.
Первым подошел поезд с буквой "А" — тот, на котором певец Билли Стрейхорн хочет отправить всех в Гарлем. Я сел на него и поехал в противоположную от Гарлема сторону. В вагоне уже было человек девять, кислые парни в рабочей одежде да парочка молоденьких бездельников, которые дрыхли, разинув рты.
На этот раз остановки (их было шесть) не так раздражали меня. Пока я чувствовал себя в относительной безопасности.
Писатели, раз в десять лет приезжающие в Нью-Йорк с какой-нибудь Майорки, чтобы прикупить новые плавки, утверждают в своих книжках, что этот большой город никогда не спит. Уж они-то знают! Но на самом деле Нью-Йорк спит, да еще как, приблизительно с половины пятого до четверти шестого утра.
Всего сорок пять минут, скажете вы, слишком мало для сна. Но они могут показаться вам вечностью, если вы окажетесь в числе тех немногих людей, которые бодрствуют в указанный промежуток времени. Особенно в таких местах, как, скажем, Таймс-сквер, которая прямо кипит двадцать три часа и пятнадцать минут в сутки. Шестая авеню — такое же место, особенно за пересечением с 8-й улицей, возле Виллидж-сквер. Кинотеатры и бары закрыты, все на свете закрыто. Нет ни машин, ни пешеходов, а улицы, расходящиеся отсюда в западном направлении подобно вееру, все как одна темны, узки и безлюдны.
Я торопливо затрусил через пустырь по ухабистому гудрону Шестой авеню дальше по улице, которая должна была вывести меня на площадь Шеридана. Все вокруг казалось таким маленьким и узеньким. Я шел будто по заброшенной съемочной площадке.
Арти Декстер живет на Перри-стрит, на которую я попал, миновав площадь Шеридана, Гроув-стрит и еще пару улиц. Я не знаю названий половины улиц в Виллидже и не думаю, чтобы чьи-либо еще познания на этот счет были обширнее.
Мне знакомы два здешних огромных перекрестка, потому что я слышал о них от Арти. Один из них — перекресток западных Десятой и Четвертой улиц, и его вполне достаточно, чтобы приезжий мигом развернулся и отправился восвояси, в родную деревню. А второй (я миновал его по пути к площади Шеридана) перекресток находится там, где Уэйверли-плейс пересекает Уэйверли-плейс.
Можете мне не верить, если не хотите, но это правда.
В общем, я спешил по этим пустым, имевшим неестественный вид улицам, и холодный ветер трепал короткие рукава моей рубахи, а я гадал, что подумает обо мне Арти, когда я разбужу его среди ночи.
И зря гадал. Уже за полквартала от дома Арти я услышал шум — музыку, крики и пение. Тут либо шла пьянка, либо проводили партийный съезд. Я подобрался поближе. Возгласы и звуки джаза плыли в ночном воздухе, и казалось, что Нью-Йорк все-таки не заснул, а, наоборот, собрал все свои силы в этом маленьком уголке, чтобы заставить дряхлое сердце города биться до самого рассвета. Я поднял голову и увидел ярко сиявшие окна. Похоже, свет горел именно в квартире Арти.
Так оно и было. Когда я позвонил у двери подъезда, ответное «з-з-з» раздалось почти сразу. Я распахнул дверь и пошел по лестнице на второй этаж.
Коридор был полон веселого шума, такого громкого, что казалось, будто невидимые гуляки — здесь, вокруг меня, в этом узеньком вестибюле. Я дошел до его конца и постучал в дверь. Но это было нелепо: никто все равно не услышал бы стук. Поэтому я толкнул дверь и вошел.
У Арти две комнаты с половиной. Означенная половина представляет собой широченный стенной шкаф в гостиной, забитой кухонной утварью. Ванна, которая не входит в число двух с половиной помещений, больше кухни — она очень, очень длинная; ванна стоит на высоком облицованном кафелем помосте, а двери отсюда ведут и в гостиную, и в спальню.
Убранство гостиной исчерпывается едва ли не одними полками — шаткими и покоробившимися под тяжестью долгоиграющих пластинок. Тут есть камин, сверху и с боков окруженный полками. Есть два окна, выходящие на Перри-стрит и со всех сторон обрамленные полками, на которых громоздятся здоровущие громкоговорители. Полками обвешаны двери в прихожую, спальню, ванную, равно как и дверцы стенного шкафа. Не на всех этих полках стоят пластинки, у Арти есть две-три книжки, разные безделушки, стоящие на полках там и сям вперемежку с деталями музыкального центра, и еще всякая всячина.
Поскольку все стены заняты полками, мебель (продавленная кушетка и несколько жалких разнокалиберных стульев и столиков) оттеснена на середину комнаты и стоит как на старом желто-зеленом плетеном коврике, так и вокруг него, а среди предметов обстановки по всей комнате понатыканы громкоговорители.
Сейчас на пространстве между полками и мебелью, имеющем форму пончика, если посмотреть на него сверху, толпилось человек пятнадцать или двадцать.
Все — со стаканами в руках и трепом на устах. Я не заметил, чтобы кто-то кого-то слушал. И не увидел ни одного человека, который сидел бы на предназначенной для этого мебели.
Внезапно передо мной возник Арти собственной персоной. В нем примерно пять футов и четыре дюйма — на полфута меньше, чем во мне, и улыбка его сияет как россыпь бриллиантов, потому что он поставил на зубы коронки. Он никогда не смотрит в одну точку дольше десятой доли секунды, бросает взгляды то в одну сторону, то в другую, будто дротики, и создается впечатление, что он или показывает фокусы, или просто тренирует глазные мышцы. Человек он музыкальный, а посему все время подпрыгивает и дергает руками, будто колет окружающих.
— Малыш! — воскликнул он, молниеносно посмотрев на мое правое плечо, левое ухо, кадык, правый локоть, левую ноздрю и пятно на воротнике моей рубахи, и резко выбросил руки в стороны. — Рад, что ты смог выбраться!
— Мне надо где-то переночевать! — заорал я.
— Все, что пожелаешь, малыш! — крикнул Арти в ответ. Он оглядел с десяток частей моего тела и добавил:
— Будь как дома!
И исчез.
- Предыдущая
- 6/38
- Следующая
