Карский рейд - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/44
- Следующая
И сразу же почувствовал острую режущую боль в щеке и сочащуюся за воротник горячую влагу.
«Убили!» — мелькнула всполошная мысль и сразу исчезла, потому что боль не проходила.
Тюряпин нащупал рукой и вытащил из щеки длинную гладкую щепку, отколотую пулей от бревна.
«Ничего, ничего», — бормотнул быстро и сердито, выглянул в окно— бойницу, но за спиной кто— то пронзительно— коротко вскрикнул, и углом глаза Тюряпин увидел, как завалился на середину избы мужик в собачьей дохе и посунулся к нему мальчонка Гервасий.
И, разряжая винтовку в торчащий из— за сугроба золотой офицерский погон, мутно поблескивавший во мгле, Тюряпин устало, равнодушно подумал, что так и не увидел, так и не попробовал мужик взаправду существующую ягоду чудесную, размером в обхват — арбуз.
— Гервасий! Гервасий! Иди сюда, парень! — позвал он мальчишку и бросил ему свой подсумок. — Набивай— ка мне пока обоймы...
И сколько прошло времени, было ему неведомо, когда вдруг заросший черный мужик откинулся молча назад; во лбу у него виднелась маленькая дырочка аккуратная.
Потом страшно захрипел, забил ногами и смолк пропахший рыбой тихий помор из Лямцы.
И, схватившись за живот, сел на землю, харкнул кровью белобрысый здоровенный промысловик из Няндомы, отбросил в сторону винтовку и сказал отрешенно:
— Все! Мне кишки продырявило...
Завалилась прогоревшая крыша.
Тюряпин на ощупь, в кромешной мгле, в дыму и гари, отловил за плечо Гервасия, крикнул ему:
— Шабашим! Счас мы с тобой начнем наружу выходить, понял ты меня?
— Сдаваться? — спросил Гервасий.
— Нам с тобой сдаваться нечего, — зло усмехнулся, блеснул в темноте зубами Тюряпин.
— А чего тогда?
— Слушай меня внимательно.
— Угу.
— Я выхожу в дверь первый. Ты считай до двадцати, опосля вылетай следом. И сразу направо, за угол. Сложись колобком и лети на заднице с обрыва. Даст бог, уцелеешь, не расшибешься...
— Подстрелят, кось, пока до обрыва— то добегу? — деловито поинтересовался Гервасий.
— Авось не поспеют... Делай, как говорю!
Тюряпин сдвинул на ремне за спину две гранаты и так же деловито добавил:
— Доберешься до наших, скажешь: так, мол, и так, погиб красный боец Константин Афанасьевич Тюряпин за будущую сладкую и вольную жизнь...
Отбросил ногой кол, подпиравший дверь, широко распахнул ее и вышел вон.
И задыхающийся от дыма и жары Гервасий видел в проем, как ровным шагом пошел Тюряпин, надев на винтовку шапку, и смолкли выстрелы.
Тюряпин остановился, воткнул винтовку стволом в снег и стал вольно, сложив руки за спиной. Для полного шика только цигарки не хватало.
Поднялись в рост белые из— за сугробов и пошли к нему быстрым шагом, побежали. И Гервасий вынырнул в этот момент наружу.
Кто— то сипло крикнул:
— Вон еще один краснопузый вылез остудиться!
— Беги, беги, пацан! — громко заорал Тюряпин и бросил под ноги — между собою и подступившими почти вплотную белыми — две гранаты.
Ослепительный красно— синий шар вспух на этом месте, отбросил Гервасия к углу избы, вышиб дух.
Но в следующий миг он уже вскочил на ноги, промчался спасительные несколько метров и бросился, не глядя, в бездонный снежный провал...
«Может, это и есть конец света?» — подумал Миллер, когда машины въехали в порт. Тысячи людей обезумели. Ими владела одна страсть, одна всеобъемлющая цель гнала их по забитым причалам, в узких выщербленных проходах между складами, пакгаузами, мастерскими — прорваться любой ценой на уходящие суда.
Испуганные, дико всхрапывающие лошади, рвущиеся из постромков, перевернутые телеги, еще дымящие полевые кухни, разбитые снарядные ящики, брошенные орудия, валяющееся, уже никому не нужное оружие, разграбленные контейнеры, потерявшие хозяев собаки, растоптанные кофры и чемоданы, толпа с узлами, общий гам и крик, перекошенные в сумасшедшем ужасе лица.
И все это освещено багровым пляшущим светом пылающих на другой стороне Двины складов, дровяных бирж, лесопильных заводов.
И как знак окончательной всеобщей потери рассудка — висящий на стропах подъемного крана рояль. Черный концертный рояль.
— Майна! — закричали снизу, и крановщик, то ли по неопытности, а может быть, нарочно, освободил стропы, и рояль рухнул наземь, прямо в толпу, взметнув в низкое страшное небо столб хруста, звона и звериного жуткого вопля сотен несчастных...
У трапа ледокола «Минин» выстроилась в каре офицерская рота с направленными на толпу штыками и расчехленным пулеметом.
— Нельзя!.. Нельзя!.. — хрипел сорвавшийся голос начальника охраны. — Никому нельзя, здесь только штаб!..
Женщина в белой медицинской косынке с красным крестом кричала:
— Хоть раненых заберите!.. И женщин... Что ж вы делаете, красные их всех перебьют!..
Женщину отпихнули, и сразу же унес ее куда— то в сторону поток других наседающих на цепь штыков людей в котелках, шубах, шинелях.
Миллер медленно, как тяжело больной, прошел по трапу, тонко пружинившему под ногами, и услышал за спиной голос Марушевского:
— Поднимите трап над пристанью! Они сомкнут оцепление и ворвутся сюда...
Палуба подрагивала от сдержанного усердия работавшей на холостых оборотах машины ледокола. В этом было что— то успокаивающее.
Капитан доложил десятиминутную готовность. Миллер устало кивнул и пошел вдоль юта, держась для уверенности за металлический леер. Он не мог оторвать взгляда от беснующейся, обреченно давящейся на пирсе толпы. Как же это случилось? Ведь еще недавно казалось, что до победы осталось совсем мало?...
Вернее сказать, полгода назад так совсем не казалось. Особенно когда союзники стали отзывать свои войска. Это была с их стороны первая ужасная, можно уверенно сказать — роковая, гадость. Это позорное малодушие западных людей, не привыкших к трудностям. Они привыкли взваливать на нас самое тяжелое.
Еще в прошлом сентябре они всячески уговаривали оставить Север и перебросить всю северную армию к Деникину, на Юг России.
Но это же — с военной точки зрения — была совершеннейшая глупость!
И вообще, с какой стати ему было идти в подчинение к Деникину? Конечно, в отличие от тупого солдафона Юденича, можно считать Антона Ивановича вполне приличным человеком и даже военным неплохим. Но не из чего не следует, что ему, генерального штаба генерал— лейтенанту Миллеру, интеллигенту, ученому, опытному стратегу, надо идти в подчинение к заурядному армейскому генералу только из— за слабодушия англичан, их неверности обязательствам и временных тактических просчетов на фронте.
И сколько он ни доказывал на срочно собранном совещании кадрового офицерства, что неразумно сворачивать северный театр военных действий только для пополнения деникинской армии, — большинство все равно настаивало на эвакуации.
И, не имея ни в ком поддержки и опоры, вынужден был Миллер согласиться на отвод войск и переброску их на юг.
Все это было глупость и гадость.
Двух недель не прошло, как убедились в его правоте. Тяжело раскатываясь поначалу, двинулся вскоре стремительными прорывами Деникин на Москву — корпусами Мамонтова и Шкуро. Вновь заполоскался трехцветный флаг уже в Орле.
И этот противный бульдог Юденич круто обложил Петроград, будто клешнями сдавил.
Дни считанные до штурма остались.
Всего ничего, четыре месяца назад! Приказал твердо, без колебаний, ни с кем уже не совещаясь, командующий Северным фронтом Миллер развернуть вспять эвакуационные колонны.
— Удар на железнодорожном направлении, взять узловую станцию Плесецкую, захватить Онегу, очистить от красной заразы весь Шуньгский полуостров.
В канун Покрова вошли первые разъезды в пустынный Петрозаводск.
И откатились красные, попрятались партизаны по глухим скитам, скрылись в заброшенных медвежьих углах, таежных поселениях.
И хоть ясно было — сочтены дни Совдепии, конец ей приходит, со всех четырех сторон сжали, не встать ей, не вздохнуть, не охнуть, — грызла сердце тайная досада, горьким налетом на губы садилась: не ему быть нареченну спасителем святой Руси.
- Предыдущая
- 4/44
- Следующая
