Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/98
• Следующая

— Занятно, — покачал я головой, — услышать это от тебя…

Серебровский с усмешкой смотрел на меня:

— Удивительно? Да? Наполеончики избегают очевидцев их блеклой и невыразительной молодости?

— Твоя молодость не была блеклой…

— Она была никакой! Как у всех тех, кто сильно устает от работы… Кстати, ты не увлекаешься? — Сашка кивнул на игровые столы.

— Азарта не хватает… Знаешь, когда мы были пацаны, этого ничего не было, а потом так и не встрял. А ты что, играешь?

— О-о! Еще как! Большая страсть!

— Рулетка? Баккара? Кости? — поинтересовался я.

— Нет, — покачал головой Серебровский. — Игра у меня страшноватая, но замечательная…

— Уточни?

— Я скупаю, отнимаю и открываю казино…

— Ничего не скажешь — классная игра, — согласился я охотно. — По доходности сидит между наркотой и торговлей оружием. Самый высокий съем бабок с алчных дураков. И без обмена финансовыми рисками…

— Ну-ну-ну! Как любил говорить Кот — не преувеличивай! Финансовые риски есть в любой игре.

— Жизненные риски есть. А финансовые — пустяки, — уверенно не согласился я. — Все эти игры — домино с дьяволом, у игрока всегда в конце «пусто-пусто».

— А гигантские выигрыши? — смотрел на меня Сашка с усмешкой. — А все легендарные саги о сорванных банках?

— Перестань! Казино — это чертов храм, роскошная языческая молельня, где безмозглые верующие просят Маммону отсыпать им чуток…

— Это не совсем так, — сказал Серебровский. — Игра — лихой, стремный и трудный бизнес. Стратегия нужна. И очень перспективный — в мире полно свободных денег…

Ой-ой-ой, как интересно! Я мгновение пристально смотрел на него — лицо у Сашки было совершенно невозмутимое, я спросил его:

— Але, акула с Арбат-стрита! Это не твои людишки пытаются купить в Лас-Вегасе огромный отель-казино «Тропикана»?

— А что?

— Не отвечай, как еврей, вопросом на вопрос. Твои дела?

Серебровский развел руками:

— Любой мудрый еврей отвечает вопросом на вопрос, потому что он — как и я — не занимается делами, на которые можно дать однозначный ответ…

— Саня, я уже догадался, что твои дела нужно делить, умножать, брать в скобки, возводить в степень, потом интегрировать, слегка дифференцировать…

— Не забудь в конце извлечь корень моего интереса, — заметил Серебровский.

— Все равно в ответе — хрен целых, ноль десятых…

— И все-таки что с Лас-Вегасом? — настырно переспросил я.

— А почему это тебя так заинтересовало?

— Потому что у американцев из ФБР и у нас в штаб-квартире в Лионе есть мыслишка, что это русские деньги…

— Ну и что в этом плохого? — простовато спросил наивняк Сашка.

— Видишь ли, если бы казино стояло посреди Челябинской губернии — Бог с ним, налоговики разберутся. Но в штате Невада рубли не ходят. Есть у нас слушок, будто эти два миллиарда долларов — русская часть контракта с колумбийским наркокартелем Кали. Ты к этому имеешь от ношение? — очень серьезно спросил я.

Серебровский смотрел на меня долго, с интересом, а раздумывал одно короткое мгновение. Потом твердо сказал:

— Нет. — Помолчал и добавил: — Уже не имею. Я чуть не встрял в это… Они играли через очень респектабельных лондонских посредников. Кузьмич, молодец, вовремя прокачал этот вопрос.

— Я надеюсь. Просто хочу сказать тебе, Саша, — там история довольно смрадная. Смотри поостерегись…

— Хорошо, Серега, спасибо, обязательно остерегусь. — Серебровский взял у крупье стопку фишек, заметив в его сторону: — Запиши на меня…

Лениво, не торопясь, он расставил в манеже рулетки фишки, на обороте которых было написано с лаконичным достоинством «$1.000», сказал мне своим зыбким недостоверным тоном: — На твое счастье ловлю удачу…

Крупье объявил:

— Ставок больше нет… — и запустил лихим броском шарик Долго крутился легкий бесшумный барабан, бронзовая вертушка бликовала, мимо недвижимых четырех карточных эмблем скакал шарик по лункам и бороздкам с черными и красными цифрами удачи — лживый угадчик уже предрешенной судьбы. Последний щелчок, тихое жужжание, и крупье сообщил:

— Двадцать два, черное, — и поставил золоченую фигурку на выигравшее поле, закрытое фишкой Серебровского. — Выигрыш — один к двадцати четырем.

Лопаточкой крупье придвинул стопку фишек к Серебровскому.

— Поздравляю! — восхитился я. — Блеск! Точный выстрел, казино наказано!

— Да! Хорошо бы только в другом месте…

— В смысле?

— Это — мой клуб…

Я лежал на тахте и мирно глазел телевизор, который с приглушенным звуком вел себя не так агрессивно-нахально, как обычно. Рядом со мной — слева на полу — стояла бутылка вискаря, которую я потихоньку пригубливал, а справа под боком так же тихонько лежала Лора и с упоением читала мемуары Андрона Кончаловского, который обстоятельно и очень тепло вспоминал, где, когда и при каких обстоятельствах он трахал разнообразных знаменитых и малоизвестных девушек.

Честно говоря, мне это ее занятие не нравилось — я опасался, что могу задремать, умиротворенный вискарем и притихшим теликом, а тут-то как раз распрекрасный Андрон выскочит из-под картонного переплета и ухряпает мою любимку.

На экране метался, пел и плясал какой-то разбитной парубок, этакий лихой рэп-звезда с Хрещатика. А мне он был чем-то симпатичен, он мне не мешал думать — его клип с пришибленным звуком был забавным мельканием цветовых пятен, которые в барах называют еще светомузыкой.

Лора оторвалась на миг от хронологии режиссерских оргазмов, взглянула на экран и засмеялась:

— Жив курилка! Это Богдан Лиходед. Его когда-то называли секс-символом России…

— Это — от недоедания… Случается!… Секс-символ! Это ж надо!… Секс-символ… — окончательно развеселился я. Сделал хороший, глубокий глоток и сообщил подруге:

— Вообще на почетное звание секс-символа страны тянул только один мужик. Я тебе говорил о нем — мой друг Харлампий Спиридоныч Фотокакис…

— А почему? Чем тянул? — оживилась, сразу отвлеклась от книжного неубедительного секса Лора. — Расскажи! Расскажи скорей…

— Э, подруга, такого не рассказать! Это надо было видеть… До форменного красавца мой друг Харлампий не дотягивал сантиметров двадцать росту, иначе говоря росту было в нем метр на коньках и в фетровой шляпе. Хотя шляп он не носил, а щеголял всегда в белой капитанской фуражке с крабом. Полный рот золотых зубов и шикарные английские усы. При этом было у него тугое, наливное пузцо и, конечно, отдельно стоящая откляченная задница…

— Что ты несешь, Кот! Довольно странная внешность для античного афериста — секс-символа. А?

— Против жизни не попрешь, подруга, — это чистая правда! Харлампий говорил: мне надо удержать женщину в первые три минуты. Удалось — все, игра сделана! Три минуты женщины его презрительно терпели, затем пять минут внимательно слушали, потом они хотели прожить с ним всю жизнь…

— А что же твой Фотокакис им говорил?

— Харлампий рассказывал им об их мечтах, он толковал им сны, он сеял в них надежды и растил радость… Он дарил один цветок, но обязательно со сказкой… Он читал им стихи якобы Аполлинера, которые придумывал на ходу.

Он заставил меня надеть все мои медали и регалии и прийти в детский сад…

— Зачем?

— Это был день рождения какого-то сопляка — сына воспитательницы из сада, и Фотокакис сделал ей из меня подарок — переливающуюся золотом елку. Маленькая девочка спросила у меня: «Дядя, а все эти красивые брошки — ваши?» Пришлось одну медальку отстегнуть ребенку…

Лора захохотала.

— Он ласкал своих баб так, будто завтра они могли умереть, — рассказывал я Лоре и чувствовал, как охватывает меня непонятный жар воспоминаний. А может быть, это был просто жар от выпитой малыми вкусными глотками выпивки. — Нет, не умирали они, конечно. Они его любили, но жизнь двигалась, и они просто расставались. Фотокакиса уже ждали старшие школьницы и пенсионерки. О нем грезили путаны и диссидентки. Харлампия со сладким вздохом вспоминали цыганки и инструкторши сельских райкомов… Вот что такое секс-символ, а не эти стрекозлы… Ясно?

• Предыдущая
• 39/98
• Следующая