Раб великого султана - Валтари Мика Тойми - Страница 9

• Предыдущая
• 9/66
• Следующая

Когда наступило утро, мне показалось, что меня разбудило воронье карканье, но это был лишь мусульманин, который, как и накануне вечером, взобрался на мачту и сзывал оттуда правоверных на молитву.

Большинство спавших поднялось на ноги. Люди потягивались, зевали, а потом к моему изумлению принялись совершать такую же церемонию омовения, как и вчера вечером. И когда я спросил одного из отступников, что, собственно, происходит, он приветливо объяснил мне, что молитва важнее сна. Однако Антти грузно повернулся на другой бок, протер заспанные глаза и заявил, что учение Пророка – весьма обременительная штука, если ни на суше, ни на море нет от него человеку ни минуты покоя. Такого же мнения придерживался, видимо, и капитан Драгут; он вышел из шатра в прескверном настроении и рыкнул на муэдзина[10], приказывая тому немедленно слезть с мачты.

– Коран не требует, чтобы те, кто находится в пути или подвергается опасности, молились в предписанное время, – спокойно добавил капитан. – И я как имам имею право по собственному усмотрению сократить или даже вовсе отменить намаз. Аллах ведь добр и милосерд и разрешает нам в трудные минуты отступать от закона Пророка. Это значит, что сейчас мы должны чуть умерить свое благочестие и увеличить вместо этого счет своих добрых дел, изничтожая неверных.

Он распорядился поднять паруса и взяться за весла, а громкие удары бича вскоре дали знать, что прикованных к веслам невольников как следует наказали за слишком долгий сон. Даже Антти и мне не позволили болтаться без дела, а велели выскрести палубу. Когда Драгут бывал в плохом настроении, он находил тяжкую и грязную работу для каждого человека на судне.

Целый день мы рыскали по морю, пока не заметили вдалеке парус, похожий на наш. Приблизившись к нему, мы увидели корабль, борта которого были изрешечены пушечными ядрами. Паруса судна висели, как драные тряпки, и уже издали слышались стоны раненых. Поравнявшись с пиратским кораблем, мы убедились, что он побывал в серьезной переделке. Гребцы едва дышали, а из команды лишь половина еще могла держать в руках оружие. Капитан погиб, и теперь судном командовал один из отступников. Посерев от страха, он прикоснулся рукой ко лбу и низко склонился перед Драгутом, а потом доложил ему о случившемся.

Выяснилось, что после того, как шторм разметал в разные стороны парусник Драгута и еще пару его кораблей, те два нашли друг друга и вместе напали на торговое судно из нашего каравана. Но грохот пушек защищающегося корабля донесся до венецианской галеры, и та быстро прибыла к месту сражения. Одно из пиратских судов, не успевшее вовремя отцепиться от «купца», было раздавлено, очутившись между галерой и торговым кораблем.

– А ты? – с обманчивой мягкостью спросил отступника Драгут. – Что ты сделал, чтобы помочь второму кораблю?

– Господин мой! – честно ответил отступник. – Я велел отцепить абордажные крючья и отплыть от «купца» настолько быстро, насколько это можно сделать на веслах. Лишь по милости Аллаха, а также благодаря своему самообладанию сумел я спасти хотя бы один из твоих кораблей, ибо галера преследовала нас и обстреливала из всех своих ужасных пушек. Посмотри, в каком мы все состоянии, и суди сам, легко ли нам пришлось. Мы спасались бегством не потому, что убоялись битвы, а для того, чтобы разыскать тебя и спросить, как нам теперь лучше поступить.

Драгут не был дураком. Он сделал хорошую мину при плохой игре и проглотил горькую пилюлю. Повторив несколько раз «Аллах акбар», капитан обнял отступника и ласково заговорил с ним, хваля за самоотверженность, хотя было видно, как хочется Драгуту выбросить этого человека пинком за борт. Но вместо этого капитан щедро одарил его, да и команде приказал раздать изрядное количество серебра. Потом Драгут велел взять курс на остров Джерба, а сам скрылся в шатре и не показывался оттуда двое суток, пренебрегая даже молитвами.

Команда тоже впала в уныние, несомненно, страшась того, что ожидало ее по возвращении на остров. Ведь пираты потеряли один корабль, а другой был серьезно поврежден – добыча же и слова доброго не стоила. А вскоре корсары должны были предстать перед евреем Синаном, властителем Джербы, и доложить ему о своих подвигах…

Снедаемый тоской Драгут выгнал Джулию из шатра, и у меня появилась возможность поговорить с ней. Я со страхом спросил:

– Ну как ты, Джулия? Он не сделал тебе ничего плохого?

Она же, не заботясь больше о том, чтобы закрывать лицо, откинула вуаль и, с изумлением взглянув на меня, ответила:

– Что плохого он мог мне сделать, если с нами уже случилось самое ужасное?

Я подумал, что она притворяется дурочкой; немного раздосадованный этим, я крепко стиснул ее пальцы и настойчиво спросил:

– Скажи, этот мерзкий Драгут приближался к тебе?

Но она оттолкнула мою руку и проговорила:

– Нет, он только удостоверился, что я – девица, и вовсе ко мне не подходил. Наоборот, он оставил меня в покое и вел себя со мной так, как это делал бы любой благородный капитан; он даже делил со мной свои трапезы.

Я поверил ей лишь наполовину и еще раз спросил ее:

– Скажи, ты не обманываешь меня? Он тебя не коснулся?

Джулия разрыдалась и ответила:

– Я готова была вонзить себе в грудь стилет… Во всяком случае, мне казалось, что я это сделаю, когда меня волокли в шатер Драгута. События того утра совершенно ошеломили меня… Но капитан рассеял мои опасения и никоим образом не желал потом меня коснуться, хотя он – мужчина видный и одевается очень богато. И я поняла, что из-за моих глаз никто не хочет приближаться ко мне и что даже неверным они внушают ужас, хотя, покинув христианские земли, я надеялась обрести покой и избавиться от того проклятия, которое лежит на мне без всякой моей вины.

Я немного успокоился, узнав, что с Джулией не случилось ничего плохого, но слова ее задели меня, и я принялся осыпать ее горькими упреками:

– Джулия, Джулия! Что я должен думать о тебе, если ты плачешь и причитаешь из-за того, что этот безжалостный человек пощадил твою честь?

Она вырвала из моих пальцев свою руку, чтобы утереть слезы, и воскликнула, гневно сверкая глазами:

– Как и все мужчины, ты глупее, чем кажешься, Микаэль, и совершенно не понимаешь женщин. Если бы Драгут дотронулся до меня, я вонзила бы себе в грудь кинжал, ибо как честная девушка не могу представить себе ничего более ужасного, чем грубое насилие язычника. Но плачу я не поэтому – а потому, что он вовсе не обращал на меня внимания и сразу принялся бормотать свои молитвы. А ведь все утверждают в один голос, что нет для неверных большего счастья, чем бесчестить женщин – невзирая на возраст и положение невинных жертв. И стало быть, благородное поведение Драгута я могу объяснить лишь тем, что он испугался моих глаз, и его отвращение глубоко ранит меня, исторгая из глаз моих потоки слез. Выходит, я совсем никому не нужна – даже язычнику!

По речам Джулии я понял, что от пережитого страха и того ужаса, который она испытала, попав в неволю, девушка почти обезумела – и до сих пор еще не вполне пришла в себя. И потому я не знал, что ей сказать. Утешил ее, как мог, уверяя, что уж я-то во всяком случае считаю ее молодой, желанной и сказочно прекрасной. И в эту минуту меня ничуть не отталкивали ее удивительные глаза разных цветов, и я весьма сожалел, что во время прогулки по острову Цериго по собственной глупости отверг Джулию. Она же постепенно успокоилась, смягчилась и в конце концов промолвила с надеждой:

– Капитан Драгут рассчитывает получить за меня хорошие деньги на невольничьем рынке Джербы – и сказал мне, что именно поэтому сберег мою честь. Но боюсь, он говорил так лишь для того, чтобы выглядеть благородным и хорошо воспитанным человеком. Ибо если бы я действительно понравилась ему, он оставил бы меня у себя.

Ее неразумные слова рассердили меня – и просто в бешенство привела мысль о том, что я могу потерять Джулию и никогда больше ее не увидеть. А ведь я был так близок к тому, чтобы завоевать ее, если бы не заколебался на миг на острове Цериго. И я сказал:

• Предыдущая
• 9/66
• Следующая