Синухе-египтянин - Валтари Мика Тойми - Страница 109

• Предыдущая
• 109/206
• Следующая

– С какой ноги начинают шагать вавилонские воины – с левой, как египетские, или с правой, как хеттские?

Или спрашивал:

– Сколько спиц в колесах хеттских воинских колесниц, и укреплены ли они металлом?

Такие детские вопросы он задавал мне, наверное, потому, что был воином, ведь воинов интересуют вещи, не имеющие никакого значения, им, как детям, интересно сосчитать, сколько ножек у тысяченожки. Но все то, что я рассказал ему о дорогах, мостах и реках, он велел записать для него на память, записывать он велел также все имена, но по этому поводу я рекомендовал ему обратиться к Каптаху, который так же ребячливо любил запоминать всякие ненужности. Вместе с тем он нисколько не заинтересовался моим рассказом о возможности прочесть судьбу по печени и перечислением всех тысяч ворот, переходов и колодцев, которыми богата печень, и даже не подумал записать их названия.

Как бы то ни было, из Ахетатона Хоремхеб уехал сердитый, а фараон очень обрадовался его отъезду, ибо беседы с Хоремхебом так досаждали ему, что у него начиналась головная боль, едва он видел, что тот к нему приближается. Но мне он сказал задумчиво:

– Может быть, Атон хочет, чтобы Египет потерял Сирию, а если так, то кто я такой, чтобы восставать против его воли, да исполнится она во благо Египту. Ведь богатство Сирии грызло сердце Египта, и именно из Сирии пришли все излишества, слабости, пороки и скверные обычаи. Если мы потеряем Сирию, Египту придется вернуться к простой жизни и жить правдой; тогда то, что произойдет, будет самым большим благом для Египта. Здесь должна начаться новая жизнь, которая распространится по всему миру.

Но мое сердце восставало против его слов, и я сказал:

– Сына начальника симирского гарнизона зовут Рамсес, это бойкий мальчик с большими карими глазами, который любит играть пестрыми камушками. Я однажды вылечил его от ветрянки. В Мегиддо живет египтянка, которая, прослышав о моем искусстве, пришла ко мне в Симиру, жалуясь на раздувшийся живот, я разрезал его, и она осталась жива. Ее кожа была мягкой, как царский лен, и походка красива, как у всех египтянок, хотя живот ее раздуло и глаза пылали от жара.

– Не понимаю, почему ты мне это рассказываешь? – пожал плечами фараон и принялся рисовать храм Атона – такой, каким он ему представлялся, он вообще постоянно вмешивался в дела своих архитекторов и строителей, показывая им свои рисунки и поучая, хотя они понимали в строительстве гораздо больше, чем он.

– Потому, что вижу этого маленького Рамсеса с разбитым ртом и вымазанными кровью кудрями. И ту женщину из Мегиддо вижу – раздетая и окровавленная, она лежит во дворе, а амореи ее насилуют. Ты, конечно, скажешь, что мои мысли ничтожны по сравнению с твоими и что правитель не может помнить о каждом Рамсесе и каждой привлекательной женщине, своей подданной.

Тогда фараон сжал пальцы в кулак, поднял руку, глаза его вдруг потухли от мучительной головной боли, и он сказал:

– Разве ты не понимаешь, Синухе, что если мне придется выбирать смерть вместо жизни, то я выберу смерть сотни египтян вместо смерти тысячи сирийцев. Если бы я начал войну с Сирией, чтобы спасти какого-нибудь египтянина, то в войне погибло бы много египтян и много сирийцев, и сириец такой же человек, как египтянин, в его груди тоже бьется сердце, и у него тоже есть жены и ясноглазые сыновья. Если бы я со злом боролся злом же, я посеял бы новое зло. Но, отвечая на него добром, я посею меньше зла, чем если я на зло буду отвечать злом. Я не хочу выбирать смерть вместо жизни, поэтому затыкаю уши, не желая слушать твои слова. Не говори мне больше о Сирии, если тебе дорога моя жизнь и если ты меня любишь, ибо, когда я думаю о ней, сердце мое страдает за всех тех, кто вынужден умереть по моей воле, а человек не может долго выносить страдания многих людей. Во имя Атона и во имя правды – дай мне отдохнуть.

Он опустил голову, глаза его распухли и покраснели от боли, а толстые губы задрожали, поэтому я оставил его в покое, но в ушах моих стучали тараны, пробивающие каменные стены Мегиддо, а из войлочных шатров аморейских воинов доносились вопли истерзанных женщин. Но я ожесточил свое сердце, чтобы не слышать эти голоса, потому что любил его, несмотря на его безумие и, может быть, именно ради него, ибо его безумие было прекраснее, чем мудрость других людей.

Мне следует еще рассказать о придворных, которые без промедления последовали за Эхнатоном в Небесный город, ибо они всю жизнь прожили в Золотом дворце фараона и считали своим предназначением находиться возле него, улыбаться, когда он улыбается, и хмуриться, когда он хмурится. Так поступали до них их отцы и отцы их отцов, от которых они унаследовали придворные должности и почетные звания, которыми гордились, ревниво следя за тем, чьи звания выше. Среди них был царский носитель сандалий, который вряд ли хоть раз в жизни обулся самостоятельно, царский виночерпий, который никогда в жизни не давил виноград, царский пекарь, никогда не видевший, как из муки получается тесто, царский хранитель втираний, царский исполнитель обрезания и множество других должностей, а сам я был царским вскрывателем черепов, но никто не ожидал, что я вскрою череп фараона, хотя, в отличие от всех других, я сумел бы это сделать и, может быть, таким образом сохранил бы фараону жизнь.

Все они прибыли в Ахетатон, веселясь и распевая гимны в честь Атона, прибыли на украшенных цветами судах, словно на праздник, привезли с собой слуг и множество кувшинов с вином. Они поселились в шатрах на берегу Нила, пили, ели и развлекались, так как вода уже сошла, весна благоухала, воздух был чист, словно молодое вино, а на деревцах щебетали птицы и ворковали голуби. Чтобы обслуживать придворных, требовалось столько слуг и рабов, что место их размещения напоминало небольшой город, ведь сами они не умели даже помыть рук или смазать лицо благовониями и были беспомощны, как малые дети, которые еще только учатся ходить.

Но они отважно следовали за фараоном, когда он указывал им места для улиц и домов, и рабы несли над их драгоценными головами зонты, защищающие от солнца. Им понравилось строить себе дома, как это делали строители, поскольку и фараон иной раз поднимал с земли кирпич и клал его на другой. Задыхаясь, они тащили кирпичи для поднимающихся стен своего дома и смеялись, расцарапав руки, а высокородные женщины, став на колени, месили глину. Если они были молоды и красивы, они сбрасывали с себя платья, оставляя лишь набедренную повязку, как поступали простые женщины, замешивая тесто.

Но пока они месили глину, рабы должны были держать над ними солнечные зонты, чтобы загар не пристал к их тщательно ухоженным телам, и, немного поработав, они уходили, оставив все в беспорядке, так что строители горько их проклинали и вынимали кирпичи, положенные руками высокородных. Правда, молодых знатных женщин они не кляли, а с удовольствием их разглядывали и шлепали перемазанными глиной руками, притворяясь глупыми, так что те визжали от испуга и удовольствия. Но когда к строителям приходили некрасивые придворные старухи и во имя Атона подбадривали их словами или щипками, восторгаясь их мышцами, гладя перемазанные глиной щеки и вдыхая их потный запах, строители проклинали их и, желая прогнать, роняли им на ноги глиняные кирпичи.

Придворные очень гордились своими строительными занятиями и хвастались ими, подсчитывая, сколько кирпичей ими положено, они показывали фараону исцарапанные руки, чтобы заслужить его похвалу.

Но, поиграв в строительство, они пресытились этой забавой и, словно дети, принялись копать землю и ухаживать за своими садами. Садовники призывали на помощь богов и кляли своих помощников, ибо они беспрестанно хотели пересаживать с места на место кусты и деревья, а копатели оросительных каналов называли их исчадиями Сета, потому что они каждый день находили новые места, где следовало копать рыбные пруды. Не думаю, чтобы они нарочно хотели что-нибудь испортить, ведь они даже не понимали, что мешают тем, кто работает, а полагали, что очень им помогают, и каждый вечер они пили вина и хвастались сделанным.

• Предыдущая
• 109/206
• Следующая