Золотое кольцо всадника - Валтари Мика Тойми - Страница 5

• Предыдущая
• 5/84
• Следующая

То, что у Аникета имеется совесть, до сего дня не было известно даже ему самому. Судьи высказались за развод. Октавию сослали на остров Пандатерия, а Аникета перевели на Сардинию. Нерон сочинил — обойдясь на этот раз без помощи Сенеки — пространное послание сенату и римскому народу. Император уверял своих подданных, что Октавия, опираясь на Бурра, надеялась привлечь на свою сторону преторианцев. Чтобы заручиться поддержкой флота, она совратила командующего Аникета, а забеременев от него, преступно вытравила плод.

Сообщение это показалось достоверным всем, кто лично не знал Октавию. Я же читал Нероново послание с некоторым удивлением, поскольку сам участвовал в тайном заседании; но в конце концов я убедил себя, что подобное преувеличение может быть оправдано политическими соображениями и желанием лишить Октавию расположения простолюдинов.

Чтобы предотвратить сборища черни, Нерон распорядился безотлагательно разрушить все статуи Октавии в городе; в знак протеста люди заперлись в своих домах, как во времена всеобщего траура, и даже сенат оказался парализованным — так много его членов отсутствовало на заседаниях. Впрочем, Нерон и не настаивал, чтобы по его сообщению сенаторы приняли какое-нибудь решение.

Двенадцать дней спустя Нерон женился на Поппее Сабине; празднестово не было особенно радостным, хотя роскошные подарки и заняли в Палатинском дворце целый зал.

Нерон по своему обыкновению распорядился составить подробный список подношений и ответить каждому дарителю вежливым письмом. По слухам он приказал также составить отдельный список сенаторов и всадников, которые не сделали никаких подношений или же не явились на пиршество под предлогом болезни. Поэтому одновременно с подарками из провинций во дворец стали поступать и бесчисленные свадебные дары из столицы с многословными оправданиями и извинениями. Совет иудеев Рима прислал Поппее несколько украшенных голубками чаш стоимостью в полмиллиона сестерциев.

На месте изваяния Октавии были установлены статуи Поппеи. Тигеллин приказал преторианцам день и ночь охранять их, и некоторые граждане, захотевшие по простоте душевной украсить их венками, получили неожиданно для себя удар щитом или мечом плашмя.

Однажды ночью кто-то надел на голову огромной статуи Нерона на Капитолийском холме мешок. Наутро весь Рим только об этом и толковал, ибо даже глупец понимал, что означает эта выходка. По закону наших отцов убийцу собственных родителей сажали в мешок с гадюкой, кошкой и петухом. Все понимали, что какой-то смельчак впервые прямо указал на то, что Нерон убил свою мать.

Мой тесть Флавий Сабиний был обеспокоен мрачным настроением римлян. Узнав, что в одном из залов Палатинского дворца на мраморном полу нашли живую гадюку, он приказал немедленно арестовать всех подозрительных лиц. Так была арестована супруга одного уважаемого всадника, вышедшая на прогулку с любимой кошкой на руках, а раб, несший по улице петуха, которого он собирался пожертвовать богам в храме Эскулапа в честь выздоровления своего хозяина, отведал розог. Подобные случаи вызывали всеобщее веселье, хотя тесть и действовал из лучших побуждений. Нерон, однако, так разозлился на префекта города за совершенную глупость, что отстранил его на некоторое время от должности.

Для всех тех, кто еще мог рассуждать здраво, было ясно, что изгнание Октавии давало удобный повод для очернения Нерона. Поппея Сабина была красивее и умнее замкнутой и излишне впечатлительной Октавии, но партия стариков делала все, чтобы настроить народ против нее.

В те дни я нередко трогал свою голову, спрашивая себя, какие же чувства может испытывать человек, которому ее отрубают. Со дня на день ожидали бунта в войсках. Преторианцы ненавидели Тигеллина за его низкое происхождение (подумать только: е Ще недавно он был презренным барышником!) и за то, что он беспощадной рукой наводил порядок.

С самого начала он не поладил со своим коллегой Фением Руфом, так что они даже не могли находиться в одном помещении и кто-нибудь из них — обычно Руф — покидал его при появлении другого.

Мы, друзья Нерона, искренне желавшие ему добра, в один из дней собрались на серьезное совещание в Палатинском дворце. Тигеллин был самым старшим и самым непреклонным из нас, и мы полностью положились на него, хотя он нам и не нравился. Он первым взял слово и принялся настойчиво убеждать Нерона:

— Здесь в городе я ручаюсь за порядок, спокойствие и твою безопасность. Но в Массалии находится в изгнании Фаусто Сулла, поддерживаемый Антонией. Он нищ и от унижений поседел раньше времени.

Тигеллин замолчал, а потом продолжил:

— Я узнал, что Сулла вступил в тайные сношения со знатью Галлии, которая высоко чтит Антонию из-за ее знаменитого имени и того, что она — дочь Клавдия. Да и наши легионы в Германии стоят так недалеко от Массалии, что одно лишь пребывание там Суллы представляет угрозу государству и всеобщему благоденствию.

Нерон кивнул и нерешительно сказал:

— Не понимаю, почему многие так не любят Поппею. Сейчас она ждет ребенка, и ей нужно избегать любых волнений.

Тигеллин продолжал:

— Но опаснее всех для тебя Плавт[10]. Напрасно его изгнали в Азию, где все еще неспокойно. Отец его матери был одним из Друзов. Хотел бы я взглянуть на того человека, который даст руку на отсечение, что Корбулон[11] и его легионы не изменят! Мне доподлинно известно, что сенатор Луций Антистий, тесть Корбулона, отправил одного из своих отпущенников к Плавту с советом не упускать удобный случай. Кроме того, он очень богат, а богатый честолюбец зачастую опаснее бедняка… Я перебил его:

— О делах в Азии я осведомлен не хуже твоего, и мне говорили, что Плавт общается только с философами. Например, за ним добровольно последовал в изгнание этруск Музоний[12], близкий друг всемирно известного Аполлония из Тианы[13].

Тигеллин торжественно хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Вот видишь! Да ведь философы — отвратительные советчики, ибо они часто нашептывают неискушенным юношам бесстыдные идеи о свободе и тирании.

— Да кто посмеет утверждать, будто я тиран?! — сказал глубоко уязвленный Нерон. — Я дал народу больше свободы, чем любой другой римский правитель, и я же смиренно и покорно обсуждаю все свои предложения с сенатом.

Мы наперебой принялись уверять его, что он и вправду самый мягкий и самый великодушный из всех императоров, но отныне, добавили мы, Риму может грозить гражданская война, а ведь на свете нет ничего важнее блага государства.

В это мгновение в зал вихрем ворвалась Поппея — полуодетая, растрепанная и заплаканная. Она упала перед Нероном на колени и воскликнула:

— Не о себе я беспокоюсь и даже не о нашем еще не родившемся ребенке. Речь идет о твоей жизни, Нерон! Прислушайся к Тигеллину! Он знает, что говорит.

Вслед за Поппеей вбежал возбужденный врач.

— Поппея потеряет ребенка, если не успокоится, — объявил он и попытался мягко, но настойчиво поднять ее с колен.

— Как я могу успокоиться? Ведь эта ужасная баба сидит сейчас на Пандатерии и строит всяческие козни! — причитала Поппея. — Она осквернила твое ложе, она занимается чародейством и вдобавок пыталась отравить меня. Я так боюсь, что меня тошнит.

Тигеллин веско произнес:

— Кто однажды избрал свой путь, не должен оглядываться назад. Если тебе не дорога собственная жизнь, подумай хотя бы о нас, Нерон. Ты нерешителен и подставляешь нас под удар. Кого мятежники станут в первую очередь убирать с дороги? Да нас, твоих друзей, тех, кто хочет тебе блага, а не Сенеку какого-нибудь, радеющего только о личной выгоде! Даже боги покоряются неизбежному, о цезарь!

Глаза Нерона стали влажными, и он обратился к нам со следующими словами:

• Предыдущая
• 5/84
• Следующая