Гибель 31-го отдела - Вале Пер - Страница 19

• Предыдущая
• 19/34
• Следующая

— И от этого вы ожесточились?

— Скорее отупел.

— Но вы испытывали ненависть к своей новой службе? Концерну? Его шефам?

— Ничуть. Если вы так подумали, значит, вы не поняли меня. Ибо со своей точки зрения они действовали в строгом соответствии с логикой: чего ради они стали бы отказываться от такого доступного триумфа? Представьте себе, что генерал Миаха во время сражения за Мадрид позвонил генералу Франко и спросил у него: “Не хотите ли по дешевке откупить у меня мою авиацию? Уж больно много она жрет бензина”. Это сравнение вам что-нибудь объясняет?

— Ничего.

— Впрочем, оно не совсем точно. Ну что ж, тогда я дам вполне однозначный ответ на ваш вопрос: нет, я не испытывал ненависти к издательству ни тогда, ни позже. Ко мне даже неплохо относились.

— И все же уволили?

— На самых гуманных условиях. К тому же учтите, что я сам их на это спровоцировал.

— Чем?

— Я умышленно злоупотребил их доверием, так это у них называется.

— Как?

— Осенью меня послали за границу собирать материал для серии статей. Статьи должны были представить целую человеческую жизнь, путь человека к почестям и богатству. Речь шла об одном всемирно известном артисте телевидения, об одном из тех, которыми без конца пичкают публику во всех передачах. Предыдущие годы я только тем и занимался, что писал гладкие, красивые биографии известных людей. Но впервые меня откомандировали для этой цели в чужую страну.

Он улыбнулся все той же чуть заметной улыбкой и забарабанил пальцами по краю стола.

— Моя знаменитость, мой герой родился в социалистической стране, одной из тех, чье существование тщательно замалчивается. Я даже думаю, что наше правительство до сих пор ее не признало.

Он взглянул на Иенсена пытливо и грустно.

— И знаете, что я сделал? Я написал серию статей, где подробно и доброжелательно проанализировал политику и культурный уровень этой страны, сравнил их с нашей обстановкой. Мои статьи, конечно, так и не увидели света, да я и не ждал этого.

Он смолк ненадолго, потом, нахмурив брови, продолжал:

— А самое забавное, что я до сих пор не знаю, зачем я это сделал.

— Назло?

— Возможно. Но до сих пор, много лет подряд, я ни с кем не беседовал на эту тему. И не знаю, с чего я вдруг сейчас разговорился об этом. Во всяком случае, ни о чем таком я не думал. Проработав в издательстве с полмесяца, я потерял интерес ко всему на свете, после чего начал писать то, что они хотели, страницу за страницей. Сначала они действительно относились ко мне серьезней, чем я того заслуживал. А потом убедились, что я вполне безопасен и могу быть отличным винтиком в их большой машине. Тогда — и лишь тогда — они подумывали о том, чтобы перевести меня в особый отдел. Вы, верно, о нем и не слыхали?

— Нет, слыхал.

— Его можно назвать иначе — тридцать первым отделом. Он считается, у них одним из главных отделов. Почему — не знаю. Говорят о нем редко, деятельность его проходит в условиях строжайшей секретности. Они занимаются каким-то планированием. На нашем профессиональном жаргоне их называют “макетная группа”. И вот меня совсем уже было надумали перевести в тридцать первый, но потом, должно быть, спохватились, что я ни на что больше не гожусь, кроме как на сочинение красивых и прилизанных жизнеописаний известных людей. Кстати, они были правы.

Он рассеянно провел пальцами по краю чашки.

— Тут я вдруг выкинул этот фортель. Ну и удивились же они!

Иенсен кивнул.

— Видите ли, я понимал, что больше ничего не смогу написать, и мне нестерпима была мысль, что последние строки, которые выйдут из-под моего пера, будут приторной и лживой стряпней на тему о каком-то прохвосте, будут восхвалением негодяя, который зарабатывает миллионы своим уродством и безголосьем, который разъезжает по свету и устраивает дебоши в притонах для педерастов.

— Последние строки?

— Ну да. Я выдохся. Я и раньше понимал, что исписался до конца и больше ни на что не способен. Это сознание вдруг нахлынуло на меня. Со временем я подыщу себе какую-нибудь другую работу, все равно какую. Для журналиста не так просто подыскать другую работу: мы ведь, по сути дела, ничего не умеем. Но и это уладится, в наши дни совсем не обязательно что-нибудь уметь.

— А на какие средства вы живете?

— Издательство обошлось со мной очень милостиво. Они сказали, будто давно заметили, что я исписался, выплатили мне жалованье за четыре месяца и отпустили с богом.

— И даже вручили диплом?

Рассказчик удивленно взглянул на Иенсена.

— Вручили. Смешно, правда? А вы откуда это знаете?

— Где ваш диплом?

— Да нигде. Я мог бы, конечно, напеть вам, что, мол, разорвал диплом на мелкие кусочки и выбросил их с тридцатого этажа. Но если говорить по правде, я самым прозаическим образом выкинул его, прежде чем покинуть издательство.

— Вы его хоть скомкали?

— А как же? Иначе он не влез бы в корзину для бумаг. Он, сколько мне помнится, был довольно большого формата. А почему вы об этом спрашиваете?

Тут Иенсен задал еще четыре вопроса.

— Это ваша постоянная квартира?

— Как я уже вам говорил, я живу здесь со дня сдачи дома в эксплуатацию и намерен жить, пока не отключат свет и воду. Теперь здесь стало даже лучше, чем прежде. Соседей никаких, и поэтому не приходится страдать от немыслимой звукопроводимости.

— Почему особый отдел называется тридцать первым?

— Он помещается на тридцать первом этаже.

— Разве там есть тридцать первый этаж?

— Да, на чердаке, над редакциями массовых выпусков, под самой крыше. Лифт туда не ходит.

— А вы там бывали?

— Ни разу. Большинство сотрудников вообще не знает, что он существует.

На прощанье хозяин сказал:

— Я сожалею, что так разговорился. Когда для скорости перескакиваешь с пятого на десятое, все выглядит наивно и запутанно. Но вы настаивали… И еще, самое последнее: вы до сих пор меня в чем-то подозреваете?

Иенсен уже вышел на площадку и ничего ему не ответил. А хозяин стоял в дверях. Лицо его не выражало беспокойства — только равнодушие и бесконечную усталость.

Несколько минут Иенсен неподвижно сидел в машине, просматривая свои заметки. Потом перевернул страницу и записал: “№ 3. Бывший главный редактор. 48 лет. Не замужем. Освобождена от занимаемой должности по собственному желанию и с полной пенсией”.

Номер третий была женщина.

Сверкало солнце, белое и безжалостное. Была суббота, и часы показывали без одной минуты двенадцать. Оставалось ровно тридцать шесть часов. Он включил зажигание, и машина тронулась.

Он не стал слушать приемник. И хотя дорога шла через центр, даже не подумал заехать в свой участок.

Зато перед кафе-автоматом он остановился и долго изучал три рекомендуемых на сегодня завтрака.

Меню было разработано в специальном отделе министерства народного здравоохранения. Приготовление пищи было централизовано и сосредоточено в руках гигантского синдиката продовольственных товаров. Одни и те же блюда подавались во всех предприятиях общественного питания. Иенсен так долго изучал меню, что люди, стоявшие за ним, начали проявлять беспокойство. Затем он нажал одну из кнопок, получил уставленный тарелками поднос и пристроился у ближайшего столика.

Здесь он внимательно осмотрел свою добычу: молоко, морковный сок, несколько биточков, несколько листков капусты и две разваренные картофелины.

Иенсен ужасно хотел есть, но положиться на свой желудок он не мог. Поэтому после длительных раздумий он отковырнул кусок биточка, долго жевал его, запил морковным соком и вылез из-за стола.

Улица, которую он разыскивал, была расположена восточнее кафе, очень недалеко от центра и в таком районе, где с давних пор селились сохранившиеся по чистой случайности представители привилегированных классов. Дом блистал новизной, и строили его явно не по типовому проекту. Он принадлежал концерну, помимо квартир, в нем были залы заседаний и большая студия со стеклянной крышей и балконом.

• Предыдущая
• 19/34
• Следующая