Ольга, королева русов - Васильев Борис Львович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая

— Когда придет время, мой воевода. — Ольга все еще продолжала улыбаться, но он, не видя в робком утреннем свете ее глаз, знал, что при этих словах они изменили цвет, став ледяными из нежно-голубых. — Мы оба ответственны перед этой землей и спокойствием племен, населяющих ее. Я почти уверовала во Христа, а Он сказал, что всему — свое время. Время собирать камни и время разбрасывать их. Сейчас время собирать. Обними меня на прощанье, мой Свенди, и… И отпусти иноходку в поле, когда доберешься до своего шатра. Когда будет надо, она прибежит к тебе снова.

Свенельд поцеловал княгиню и вышел. Он когда-то охранял этот дом, а потому шаги его были легки и беззвучны. Вышколенная челядь не попадалась на глаза, он пересек сад, открыл калитку и еле слышно свистнул. И иноходка тотчас же вышла к нему из кустов.

Он объехал плотину, на которой — он знал об этом — всегда дежурила стража, галопом проскакал по густому, серебряному от росы лугу и полузаросшей тропинкой выехал через лес к стойбищу своей дружины. Расседлал иноходку, хлопнул по крупу, велев идти в свой денник, и пешком направился к шатру.

У входа дремал молодой, еще безусый дружинник.

Он испуганно вскочил, как только Свенельд слегка коснулся его плеча, и сонно забормотал:

— Прости меня, мой воевода, я…

— Ты когда-нибудь проспишь своего воеводу, — усмехнулся Свенельд.

Он знал, как устают молодые дружинники, а потому и не рассердился на этого безусого юнца. Устают не столько от службы, сколько от обязательных многочасовых занятий с учебным, а потому особо тяжелым оружием. А ведь есть еще и девушки, к которым так хочется сбегать хотя бы на полчаса. Все правильно: молодость скачет по тому же кругу, просто на этом кругу у каждого — свои собственные препятствия.

— Скажи Горазду, что я буду завтракать в его шатре.

Горазд уже вошел в возраст, когда старых дружинников отправляют на покой, жалуя либо поместья, либо право охоты на прокорм. Но он был еще крепок, очень опытен и во всех сражениях держал левую руку своим отрядом, так как формально числился вторым помощником Свенельда. Первым до ранения всегда был Берсень, порою замещая и самого главного воеводу. Но завтракать Свенельд решил в его шатре не для того, чтобы лишний раз отметить заслуги старого воина. Ярыш был отослан погостить в охране княгини Ольги, стены шатра были тонкими, а уши могли быть чуткими, и без догляда Ярыша Свенельд не мог позволить себе откровенного разговора с Гораздом, так сказать, на своей территории.

Впрочем, он чересчур уж осторожничал, поскольку вполне мог допустить такой разговор, но только не на славянском языке. И он, и Горазд были полукровками, рожденными славянскими женщинами от русов, и оба знали древнегерманский с детства. Но слишком уж высокой была цена этого разговора…

— Любит? — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Горазд. Он был немногословен.

— Через двадцать лет — вспомнила? — Свенельд невесело улыбнулся.

— С женщинами это случается. Особенно когда их мужья после первой брачной ночи окружают себя пригожими молодцами.

— Единственно, кого она любит, так это — себя самое. Зато — верно и пламенно, — с горечью заметил Свенельд.

— А ты?

— Восторг — ощутил, — подумав, сказал воевода. — Бешеный восторг, как в юности. Только — от чего восторг, Горазд?

— Не замечали и — приметили. Лестно.

— Вопрос — зачем? — не слушая, вздохнул Све-нельд — Так просто королевы детскую любовь не вспоминают.

— Она — девственница? — неожиданно спросил Горазд.

— Она — двадцать лет замужем. Почему ты спросил?

— Слухи.

— Недостоверны.

— Однако детей нет. Не просто детей, наследника нет.

— Думаешь…

— Я не думаю. Я прикидываю меру.

Горазд замолчал. Но так как Свенельд молчал тоже, добавил:

— Она благоволит христианам.

— Да. Помянула об этом.

— У христиан есть сказка о непорочном зачатии.

— Сказка?

— Ты можешь поверить в непорочное зачатие? -Нет.

— Значит, сказка. Но ее слушают, распахнув глаза настежь Их Бог решил родить сына, избрал деву Марию и осеменил ее то ли светом, то ли дождем. И она — родила сына. Ты — дождь, по которому стосковалась земля, Свенди.

Свенельд угрюмо молчал. Горазд выпил кубок густого фряжского вина, вытер усы ладонью.

— Если ты и впрямь всего лишь дождь для нее, тебе надо беречься огня, воевода, — вздохнул он озабоченно. — Очень беречься огня, Свенди, чтобы не сгинуть в его пламени.

Нож ударил в железный оберег, который носил Ох-рид на груди. Просто скользнул по нему, сорвав с ребра кожу, но дружинник даже не охнул.

— Прости, друг, — сказал тогда Ярыш, с силой оттолкнув его на стремнину

И Охрид поплыл, полускрытый набегавшим сверху течением. Плыл на спине, не шевелясь, только чуть перебирая ногами, чтобы не прибило к берегу. И исчез среди тускло поблескивающих волн

Он не держал никакой обиды на Ярыша— служба есть служба. Он и сам поступил бы точно так же со старым приятелем, точно так же постаравшись попасть в оберег, чтобы не убить. Так уж случилось, что теперь они служили разным князьям и разным воеводам, что не мешало им оставаться в добрых отношениях. А свое ранение и ночное купание в Днепре можно было легко объяснить начальнику стражи внезапным ударом из-за спины, не называя при этом имени нападавшего. Не стоило из-за таких пустяков лишаться полезного приятельства с любимцем грозного воеводы Свенельда Знатные люди решали свои дела, мирились и ссорились, не посвящая простых стражников в свои тайны, но у этих стражников была своя жизнь и свои семьи, и подвергать близких господскому гневу не следовало ни в коем случае Каждая рыба должна плавать на своей глубине.

Для того чтобы никто посторонний не узнал о том, что произошло между старыми приятелями, необходимо было как можно дальше отплыть по течению. Миновать не только границы усадьбы великой княгини, но и глаза любопытных. Всех, кто бы они ни были. В случай, который произошел, не мог и не должен был вторгнуться посторонний. И поэтому раненый тихо, без всплесков плыл по течению, полускрытый утренними серебристыми волнами.

Ярыш дважды спасал ему жизнь, об этом сейчас вспоминал Охрид. Однажды прикрыл своим щитом в битве, забыв о том, что открывает собственную грудь сверкающим мечам. А второй раз — и об этом старый дружинник вспоминал с особой теплотой — Ярыш оставил строй и погнал коня за ним. А его, Ох-рида, уже тащил на аркане печенег, и сам Охрид уже прощался с жизнью. Но Ярыш, запалив коня, догнал-таки печенега, заставил его защищаться, бросив аркан, и, пока Охрид освобождался от пропотевшей петли, сразил кочевника точным выпадом меча. Такое не забывается. Такое никогда не забывается дружинным братством, и Охрид сейчас думал только об этом.

Прекрасно время, когда мы молоды. Только молодости свойственны дружба без расчета, любовь без оглядки и — помощь другу с риском для собственной жизни. А потом мы стареем, обзаводимся женами и детьми, и что-то ломается в нашей натуре. Мы становимся уже не «Я», а «Я и Жена», и все прежние отношения меняют свои очертания, как льдина в половодье. И тогда все чистое, все яркое, все… Все детское в душе твоей постепенно отмирает и покрывается коростой расчетливости. Но где есть счет, там нет дружбы…

За этими думами Охрид совсем не взял в соображение, что вода — теплая и что она — течет. Текла теплая вода, вымывая из него кровь, а он думал совсем о другом. О благородной юности, никогда не прикидывающей, что выгодно сейчас, сегодня, а что — невыгодно. Что нужно сделать ради долга дружбы, а что — не делать ради долга перед семьей…

Пока не почувствовал, что ноги наливаются свинцом, тянут его на дно, а сил… Сил больше нет. Никаких. Но он все же собрал остаток этих сил. Жалкий остаток того упорства, которое было растрачено в молодости. Стиснув зубы, обливаясь потом в воде, заставил себя кое-как перебирать ногами, чтобы не утянуло на дно, чтобы хватило воздуха продержаться считанные сажени до земной тверди.

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая