Вещий Олег - Васильев Борис Львович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая

С Донкардом Ольрих не прикидывался ни растерянным, ни испуганным, ни тем более глуповатым. Коротко рассказал не только об отравлении Берсира, внезапном отъезде Нежданы, побеге Инегельды, но и о признании домоправительницы Закиры в задуманном и совершенном ею злодеянии.

— Я знаю цену этого признания, Донкард, — вздохнул он. — Мне доложили, что Закира была убита хазарской стрелой, едва переправившись на берег рузов.

— Посол поверил признаниям Закиры?

— Послом был сам Биркхард. Уезжая, он забрал с собою все дары, что привез сюда. Суди сам, поверил он или нет.

— Я тотчас же выеду на похороны Берсира, — подумав, сказал Донкард. — Посмотрим, предоставит ли мне конунг рузов честь поджечь погребальный костер вместе с ним.

— Позволь дать совет, Донкард. Возьми с собою Альвену. Глаза и уши женщин лучше наших, а язычок — мягче.

— Биркхарда насторожит появление еще одной женщины.

— Только не Альвены, — улыбнулся Ольрих. — Альвена знает погребальные песни от деда, и это рузам известно.

— Ты очень помог мне, Ольрих, — промолвил Донкард, вставая. — Прими мою благодарность.

Из дворца он поехал к Хальварду, продумывая не только то, что узнал, но и предстоящую беседу. Требование возврата даров было равносильно разрыву отношений, и это более всего беспокоило старого боярина.

— Испуганное кряканье этой колченогой утки тебе важнее моего рассказа? — недовольно произнес Хальвард, когда они уединились.

— Меня занимают дары рузов, которые Биркхард потребовал вернуть.

— Дары?… — Хальвард растерялся, чего, собственно, и добивался Донкард, начиная разговор. — И это в благодарность за то, что я нашел убийцу Берсира?

— Насколько мне известно, убийцы нет. Вероятно, Биркхард предполагал такую возможность, почему и увез дары.

— К несчастью, ее нашла хазарская стрела на переправе.

— Всего одна стрела?

— Еще три подобрали под вязами. Помнишь рощу вязов?

— Далековато до переправы, — с сомнением сказал Донкард. — Стрелка убили?

— Он ушел.

— Без следов?

Хальвард угрюмо молчал. Донкард был единственным, с кем ему всегда было сложно беседовать.

— Без следов умеют исчезать только славяне. А степняки-хазары так истопчут лес, что любой парнишка поймет, куда и откуда они двигались.

— Хазары не жалеют золота для наемных убийц. — Хальвард уже с трудом сдерживал раздражение.

— Убийцу, который способен с вершины вяза одной стрелой поразить жертву, надо знать в лицо, Хальвард, — холодно проговорил Донкард. — Но оставим стрелка в покое. Я понимаю, ты старался отвести беду от конунга, но в данном случае одна беда родила другую. И чтобы не дать ей расцвести, я завтра выеду в Рузу с самыми богатыми дарами.

— У них нет никаких доказательств, что это — не хазарская рука, Донкард. — Хальвард нашел в себе силы успокоиться и заговорить привычным тоном. — Рузы нуждаются в нас, и им никуда не уйти от этой нужды.

— Вот это я и проверю при свете погребального костра. Ты потянул не ту нить, и все завязалось в узел, Хальвард. Я не виню тебя, но узлы лучше распутывать, чем рубить.

Хальвард долго молчал размышляя. Вероятно, Донкард был прав: у Хальварда были считанные часы, чтобы хоть что-то уладить, и он не мог сейчас утверждать, что продумал все до конца. Если бы недоверчивый Биркхард не увез даров…

— Если не найдут Инегельду, я вижу только одну возможность распутать узел, — сказал он наконец. — Я поручил Альвене стеречь этот славянский дар пуще всех сокровищ, а она подсунула его Неждане, с чего все и началось.

Даже сейчас, даже самому Донкарду он не сказал, что Инегельда — дочь Орогоста. Он никогда не открывал своих тайн до конца. Но, ничего не зная об Инегельде, Донкард скорее почувствовал, чем понял, что Хальвард что-то недоговаривает.

— Альвена поедет со мною в Рузу.

— Что? — Хальвард сурово сдвинул брови, хотя на старого советника двух конунгов это не действовало. — Альвена нарушила мое повеление, боярин Донкард, и отвечает только передо мной.

— И перед конунгом. А это означает, что, пока ты не получишь личного разрешения конунга Олега на допрос Альвены, много воды утечет в нашей Ловати. Так не проще ли тебе не противиться моему желанию включить Альвену в печальное посольство?

— Нет, Донкард. Альвену уже доставили ко мне.

— Она покинет тебя вместе со мной, Хальвард.

— Я сказал последнее слово.

— Последнее слово скажет конунг, когда я ему расскажу, с какого расстояния была выпущена хазарская стрела. И я, и ты знаем, кто способен на такой выстрел. Он положил меч к твоим ногам?

Хальвард промолчал.

— Славяне никогда не изменяют клятве, но конунг имеет право освободить от нее. И освобожденный от клятвы, втянутый в твою игру… умолчим о его имени, стены имеют уши. Но что ты ответишь на вопросы конунга, Хальвард? Ты превысил свои полномочия. После стольких лет безупречной службы обидно уходить на покой. Тем более накануне великого дела и великой славы.

— В чем я превысил свои полномочия? Я расследовал убийство…

— Убийство сына конунга, прибывшего в составе посольства. А посольскими делами занимаюсь я.

— Тебя не было, Донкард.

— Я есть. Прикажи немедленно освободить Альвену и уезжай в Смоленск Там все, без утайки, расскажешь конунгу. Не знаю, какое решение он примет, но обещаю тебе свою помощь. Если мне удастся смягчить твою оплошность. Судя по всему, твоим людям не удалось перехватить воеводу Ставко?

— Он ушел без следов, даже не заехав в Старую Русу.

— Ты грубо играл, Хальвард. Согласись с этим, а я постараюсь исправить твой промах.

Хальвард нехотя поднялся с кресла, шагнул к дверям.

— Ахард, передай Альвену боярину Донкарду. И готовься к выезду в Смоленск. Немедля.

Одетый в боевой наряд Берсир полулежал в богато изукрашенной лодье, опираясь спиной о столб, по которому змеями вились черные и охряно-красные полосы. В лучах восходящего солнца сверкали начищенная до блеска броня, рукояти меча и поясного кинжала, перстни на руках и крупный речной жемчуг, которым были расшиты его желтые сафьяновые сапоги. Лодья вдоль бортов была обложена сухими ольховыми дровами, у носа ее курился жертвенный треножник, а два других стояли у кормы, и синеватый дымок слабо колебался над ними в утреннем воздухе. По правому борту стоял отец Берсира — еще не старый, но странно согнутый то ли тяжестью собственных могучих плеч, то ли невыносимой утратой. Рядом безостановочно трясся младший брат Берсира, и унять эту дрожь, возникавшую в нем при малейшем волнении еще с детства, не могли ни свои знахари, ни славянские ведуны, ни таинственные маги далекой Хазарии. Его поддерживал первый боярин Биркхард, и все трое молча и неотрывно смотрели в нарумяненное лицо мертвеца.

Позади располагались придворные и бояре, воеводы и послы, впереди которых на шаг одиноко стоял Донкард. Молчаливые воины в полном облачении выстроились напротив, по левому борту, женщины в черном теснились возле носа, а у самой кормы меж двух жертвенных треножников возвышался белый как лунь старец с непокрытой головой, в белоснежном одеянии с позолоченным священным жезлом в правой руке. Позади него стояла колода, в которую был воткнут топор с широким лезвием, а рядом, скрестив на груди голые по локоть волосатые руки, — палач, перепоясанный широким красным кушаком.

И все молчали. Ничто не нарушало великого безмолвия последнего прощания. Итак продолжалось долго, никто не осмеливался шевельнуться, пока с чистого синего неба не донесся короткий крик ворона. Тогда разношерстная толпа вздохнула с единым облегчением, а старец вскинул священный жезл.

— Знак! Великий Перун обратил огненные очи свои к Берсиру!

В прежнем торжественном молчании верховный жрец подошел к мертвому Берсиру, коснулся жезлом его ярко накрашенных губ.

— Берсир требует руки убийцы. Он должен представить ее на верховном судилище!

Раздался тяжкий скрип огромных несмазанных колес, и к погребальной лодье медленно приблизилась повозка, которую, изогнувшись, волокли четверо в изодранной одежде: двое мужчин и две женщины. Судя по прическам и лоскутьям одеяний, это были хазары, предназначенные в очистительную жертву бессмертной душе Берсира. По обеим сторонам шли полуголые помощники палача, время от времени резко щелкая бичами. Повозка остановилась у колоды, помощники сняли с нее мертвенно-синее тело Закиры. Палач вырвал топор из колоды, занес его над головой; один из помощников сноровисто уложил на колоду правую руку бывшей домоправительницы Нежданы. Сверкнул топор, и мертвая кисть осталась на колоде. Палач высоко поднял ее, показал всем и швырнул в корму лодьи.

• Предыдущая
• 51/77
• Следующая