Поезд для Анны Карениной - Васина Нина Степановна - Страница 39
- Предыдущая
- 39/79
- Следующая
Паровоз надвигался, горя фонариками, и гудел. Муся оцепенела: он двигался очень медленно, и казалось, что на нее плывет светящаяся громадина с чух-чухающим звуком. В последний момент Муся испугалась и отпрыгнула в сторону, вдохнув запах мазута и горящего угля. Теперь она стояла сбоку, задрав голову, насчитала шесть вагонов и бросила в шестой свой флажок, размахнувшись изо всех сил. Муся чуть отвернула голову, ожидая, что флажок отскочит в нее, но крепкая деревянная ручка, отшлифованная множеством женских рук, с прикрепленной к ней желтой тряпкой прошла сквозь вагон. Муся следила за ней пристально, вагон будто слегка растворился, и ей был виден флажок – вращаясь, он упал по ту сторону полотна.
– Ага! – закричала Маруся. – Вот ты какой!
Поезд уехал. Она, сдерживая дрожь, спустилась с железнодорожного полотна и шарила в траве, отыскивая флажок. Нашла, ощупала и даже понюхала его.
Муся решила поймать паровоз.
Изготовила ловушку – два тяжелых металлических креста, связанных веревкой. Веревку ей щедро обмочила святой водой баба Шура из деревни Рыжики, что рядом со станцией. Дождавшись в другое свое дежурство паровоз, Муся бросила перед ним на другую сторону рельсов один крест с привязанной к нему веревкой, сама схватилась за другой и закричала заговор: «...нечистая сила меня носила, носила устала, чтоб ей было мало! так мало – не видно, не видно – не слышно, нигде не найти!»
Поезд проехал как ни в чем не бывало.
Муся смотала веревку с крестами, дождалась другого дежурства, встретила поезд, проводила его, стоя у домика и жадно вглядываясь в окна. Ей показалось, что она видела женское смеющееся лицо, но наутро все потерялось как сон.
Ее тянуло к поезду странной силой, казалось, что все тело начинало свербить, маяться и скучать. Муся гладила его руками, щипала за живот и ноги над коленками. Она жила одна, родители умерли. Прижилась, правда, к ней чужая бабушка, которую выгнали дети из московской квартиры, два года они хозяйничали вместе, но бабушка как-то тихо померла, и Муся теперь ела дома одна.
Наконец Муся решилась. В тот день она не развеселилась, как всегда, от еды; выскакивала каждые полчаса на рельсы, а к вечеру вообще словно заболела: ей стало страшно и горько, что поезд не придет.
Но вот поезд крикнул издалека, Маруся сразу узнала его. Она вышла в темнеющий вечер, встала на рельсы и потрогала отполированное блестящее железо. Железо было теплым и вибрировало. Звенел опущенный шлагбаум. Быстро темнело, а поезд светился развешанными разноцветными фонариками, дышал громко и дымил вовсю.
Было ветрено, Муся смотрела в приближающуюся огромную черную морду, от напряжения ее глаза слезились, и два огня внизу черной махины расплывались бесформенно золотом. Муся расставила руки в стороны, ее платок раскрылся большими цветными крыльями бабочки, и она вошла в наехавший поезд. Она слышала, как стучат на стыках внутри нее колеса, тело стало невесомым, потом содрогнулось, словно ему подарили что-то редкое – то ли боль, то ли фантазию, – стало горячо внизу живота, и вдруг все кончилось. Тяжело дыша, она повернулась. Поезд уходил, тело болело, а на душе было стыдно, как будто она блудила ночь напролет.
Маруся позвала свою подругу к ней на дежурство в домик вечерять вместе, обещала бутылку и закуску, песни под гармошку, а утром на опохмелку – росу до колен. Подружка Вера пела так, что сердце останавливалось, даже баба Шура из Рыжиков сказала, что от Веркиного голоса ей становится не по себе, как будто ей в это самое место соли насыпали.
Сидят они, значит, под фонарем у домика, вокруг – темень, будто фонарь вырезал у ночи только себе кусочек. Верка поет, Маруся млеет, а тут шлагбаум опускается, звонок звенит, и Маруся чувствует, не глядя, что сейчас подъедет поезд. Встает она спокойно, становится между рельсами и ждет, распахнув платок крыльями. Сначала еще слышит сильный высокий голос Верки, а потом – помутнение, бешеная радость и стыд.
Верка Марусю дождалась, гармонь отложила и сказала, что пить больше не будет, потому как у нее начались видения. Ей вроде показалось, что сквозь Мусю поезд проехал. И не поезд даже, а какая-то хренотень – буржуйка на колесах. Маруся тут обрадовалась, Верку целовала и к врачу, который лечит от помутнения рассудка, решила не идти.
Так получилось, что к врачу ей идти пришлось через две недели, и врач этот – совсем не стыдный мужик – сказал, что у Муси будет ребенок.
Ребенок так ребенок, Муся и рада, а на вопросы деревенских, баб отвечала весело и беспечно. А Верка проговорилась. И вот приходит, значит, к Марусе одна жалейка – старая дева, значит, и говорит, что тоже хочет к ней в гости, что бутылку и закуску принесет сама, петь не умеет, но кофту шерстяную к сентябрю Мусе сработает, если все получится.
Все случилось очень даже хорошо, с одного раза. Потом приходили еще две бабы, сами, не в Марусино дежурство.
Маруся ребеночка ждала, себя берегла и шпалы больше домой не таскала. Даже когда крыльцо стало пошатываться. До трех месяцев, пока и живота-то никакого не было, она поезд видела, считай, каждое дежурство, но близко не подходила. А с трех месяцев взяла справку и перевели ее на легкий труд – стеречь ночью магазин. Мальчик родился крепенький, красивый, а там и у жалейки сорокапятилетней родился, тоже вполне ничего.
Пришла как-то к Марусе женщина одна. Замужняя, да брошенная. Пошли они к вечеру на переезд, дождались поезда. Маруся стояла близко к нему, фонарики светились, труба коптила, чух-чухал он громко, а эта, брошенная, не видела и не слышала ничего. Так и проехал паровоз впустую. Маруся сказала, что ей тяжело сюда приходить, сердце ноет, а женщина просит и просит, Маруся и пошла второй раз. К рельсам не подходила, села на лавочку у домика, а женщина прохаживается туда-сюда по шпалам, ждет. «Ты, – говорит, – только упреди меня, а я уж встану и с места не сдвинусь!»
Зазвенел шлагбаум, опустился, а Марусе страшно стало.
– Идет? – кричит женщина.
– Уйди ты, Богом тебя молю! – кричит Маруся.
– Почему я не вижу? – кричит женщина.
А паровоз уже близко, Маруся видит свет от него, да и женщина свет видит, смотрит на загоревшиеся рельсы, оглядывается и вдруг схватилась руками за голову, закрывая уши, будто услышала невидимую махину совсем рядом.
Маруся видела сквозь прозрачный поезд ее упавшее тело.
Она побежала домой, заперлась, ребеночка к себе прижала и не спускала с рук неделю. А он все одно помер.
Женщину похоронили, уголовное дело завели, да только поездов в это время по расписанию никаких нет, а что другое могло ее так измолотить, никто и не представлял.
Маруся же, похоронив ребеночка, пришла на переезд, осмотрела внимательно проезжавший поезд, так, чтобы никогда не забыть, и поехала в Москву узнавать, кто это пускает такое по путям. Там она сразу же встретила Илию – как сто лет знала, – все ему рассказала, а грудь болела, и заливалась молоком каждый день по два раза раковина в туалете Курского вокзала. Илия сказал, что со здоровьем он ей поможет, а про поезд придется забыть. А как тут забудешь?
— Вот и вся моя жуткая история. Пойду к ребяткам, я там себе на полу постелила, а вы уж тут ложитесь. Мне их кормить надо ранё-о-охонько.
Муся ушла к детям, а Ева, клацая зубами, залезла к Далиле в постель, они обнялись, дрожа и подвывая от страха; сначала толкались коленками, потом устроились уютно и накрылись одеялом с головой.
– А вот как ты мыслишь, Родина – она есть? – поинтересовался Карпелов, почему-то погрозив при этом Январю указательным пальцем.
– Есть! – кивнул Январь так сильно, что чуть не стукнулся лбом об стол.
– А вот, предположим... Нет, я ничего такого, я интересуюсь, если, предположим, тебя сейчас, немедля! На остров с пальмами там всякими, бананами, мулатками – шарах!
- Предыдущая
- 39/79
- Следующая
