Поезд для Анны Карениной - Васина Нина Степановна - Страница 59

• Предыдущая
• 59/79
• Следующая

– Двенадцать!

– Ну и чего радуешься, дура!

– Красиво же! – обиделась Ева.

– Красиво будет сейчас, когда стрелять начнем. Доставай свою цацку. Целься метче, а то патронов не хватит.

– Восемь – мои, – сказала Ева.

– Хвалилась гусарка гусю: «Я яйца в камышник носю!» Попади хоть раз, может, они бросят нас, чтобы сожрать подранка.

Ева прицелилась и выстрелила три раза.

Три волка кувыркнулись и упали.

– Я забыла спросить, а куда стрелять надо? – спросила она, повернувшись к открывшему рот Павлуше.

– Ничё, – похвалил он, – можешь. Стреляй как попало, видишь, догоняют! – Долго целился и выстрелил из ружья, сшибая ближайшего волка.

Ева сняла пятого. Волки у подстреленных братьев не оставались, бежали упорно за телегой.

– Стреляешь ты хорошо, а считаешь плохо. Еще десять. – Павлуша выстрелил и не попал.

Ева выстрелила дважды. Два волка словно исчезли: луна уходила за» небольшую тучку, все вокруг исчезало в темноте, только полоска света от оставшегося кусочка луны двигалась рядом, и те, кто попадал в неосвещенное пространство, становились невидимыми.

Близкие волки были так хорошо различимы, что Ева видела, как у первого трясутся от бега мышцы на матерой груди летней облезлости, как падают капли с завернутого набок языка. А дальние силуэты светились зажженными огнями глаз.

Лошадь, совершенно не пугаясь выстрелов, неслась по дороге. Телегу трясло так, что у Евы стучали зубы. Они стреляли, уже не считая подбитых, потом и у Евы, и у Павлуши кончились патроны.

Павлуша молча протянул Еве второе охотничье ружье, Ева с двух выстрелов уложила еще двоих.

– Плохо дело, – вздохнул Павлуша, наблюдая оставшегося преследовать их волка, – лошадка устает. Догонит нас зубастый.

– Как это – догонит?! Он что, прыгнет на нас?

– Или на нас, или на лошадь. Ладно, не бойся, завалим и этого. Я сейчас лошадь потише уговорю, ты сиди и покрикивай помаленьку, чтоб он не стал на лошадь идти, а на тебя готовился.

– Как это – на меня?!

– Вот так. – Павлуша достал кожаный футляр и вытащил из него охотничий нож с большой рукояткой и широким лезвием. – Если же пойдет на лошадь – нам конец.

Ева смотрела, как Павлуша укладывается перед ней и устраивается головой совсем рядом с ее коленками. Он лег на спину, ноги расставил широко, уперевшись в углы телеги.

– Кричи, чего молчишь! – Одной ручищей он нагребал на себя сено, в другой держал уставленный в небо нож.

– Ай-я-я-я-яй! – закричала Ева и замахала руками в странном азарте. Невозможно было понять, боится тело или радуется звериной радостью охоты.

Лошадь хрипела и явно замедляла ход. Волк был совсем рядом. Он бежал не прямо, а чуть петляя, словно примериваясь, прыгнуть ли в телегу или зайти сбоку и завалить лошадь.

– Эй ты, морда, сожрать меня хочешь?! Иди сюда!

Волк прыгнул в телегу. Оттолкнувшись мощно задними лапами, он пролетел в воздухе почти три метра. Ева увидела перед собой морду и легкий оскал – в мокрых розовых с черным деснах желтоватые зубы, – но не могла сдвинуться с места. Словно ее заколдовали. Павлуша поднял руку с ножом, распарывая над собой живот с нависшими сосками, и успел перевалиться на бок. В Еву брызнула теплая кровь, она закрылась рукой. Волчица упала на вывалившиеся внутренности и еще скребла, не веря, передними лапами в последней попытке достать женщину, прежде чем остыла глазами.

Только после этого Ева испугалась. Лошадь остановилась, Павлуша вышел к ней и укрыл попоной, успокаивая. Он вытерся кое-как соломой и стащил волчицу на землю.

– Ох, и тяжела! Утрись. Кровка на лице.

Она, глотая мокрый воздух, достала из кармана куртки платок и вытерла лицо. Посмотрела на красные пятна, искала слова, но ничего, кроме «ни хрена себе!», не нашла, слезла, чтобы пройтись, и тут же присела на подвернувшиеся ноги.

– Сходи по-маленькому, сходи, – сказал Павлуша и, не стесняясь, пристроился у телеги.

Ева заползла обратно в телегу, легла на спину, раскинув руки. Билось перепуганным волчонком сердце.

– Ох ты, лапушка моя, краля писаная! – Неспешно тронулась телега, а у Евы вдруг выступили слезы, она закрыла глаза и согнала их на виски. – Приходи ко мне в лесок, погуляем на часок! Ты мне в дочери годишься, а невестою рядишься, удави своей косой – мое сердушко спокой! – Павлуша допел и, довольный собой, оглянулся на лежащую женщину:

– Я знаешь, каких баб уважаю? Возле которых мужик до старости робеет.

– Как это?

– Ну вот, к примеру, Анька у нас в деревне. Она своей косой опоясаться может, а один раз прижала меня грудями к стене в коровнике, чуть дух не вышибло.

Тайга! – сказала Ева и закрыла неожиданную улыбку тыльной стороной ладони.

– Шэршэ ля фа-амэ-э... Пуркуа па? Пур куа... Ква... Парсэ кё жэ... жэ...

Далила, не веря своим ушам, тихо закрыла входную дверь и вошла в комнату. Муся в наушниках от плейера, запрятанного в кармане халата, ходила с маленькой Евой по комнате и повторяла иностранные слова и предложения.

– Мадам! Кэс кё ву фэт? – Далила подошла к ней и показала на наушники.

– Ага, – сказала Муся задумчиво, – жэ... Жэ парле!

– Ты, значит, парле! И зачем тебе парле, спрашивается?

– Так ведь это... Политический кризис. Надо ориентироваться в обстановке. Повторяю вот, чего помню.

– Кризис? – Далиле показалось, что она сошла с ума.

– Я тоже ничего не знала, но пришел этот, как его... Рыжий, похожий на артиста из кино.

– Никитка, – обреченно выдохнула Далила.

– Ну да, Никита Иванович. Спросил, где мамаша. Я сказала, что мамаша на важном государственном задании, а детишки в порядке. Он предложил на выбор – Францию или Италию. Трудно выбрать так сразу, – вздохнула Муся.

– Муся! – повысила голос Далила. – Ты зачем девочку на руках носишь?

– Так ей хочется. Неспокойная она, капризничает.

– Конечно, она будет капризничать, если ее не спускать с рук.

– Ты это, ты знаешь, не обращай на нас внимания. Мне Ева сказала тебя не волновать, пойди на кухню, съешь чего. А может, на нее страх напал? Она и плачет.

– Страх?

– Ну да. Самый настоящий страх, сердце заходится, руки леденеют, слова не сказать, перед глазами темно!

– Ну какой страх, Муся, она же совсем кроха!

– Тебя не поймешь, ей-богу! То ты кричишь, что с ними надо обращаться как со взрослыми, разговаривать! Что они, как инопланетяне, – все понимают, а сказать не могут, а теперь говоришь, что она недоразвитая! Видишь, мальчонка лежит себе спокойно, не пикнет! А эту не убрать от тела – кричит, боится! Может, что с мамкой ее стряслось, она и боится!

– Маруся, извини. Устала я. – Далила, пошатываясь, ушла на кухню.

– За что тебя извинять? Все ученые сбрен-дивают на третьем курсе, мне студент один говорил! – крикнула ей вслед Муся. – Ну чего еще стряслось?

– Маруся... – Далила вернулась в комнату, и было заметно, что она изо всех сил сдерживается. – Что это такое?! – Перед Мусей потрясли наполовину пустой бутылкой французского коньяка. – А ты еще не понимаешь, почему ребенок плачет?!

– Хоть бы Люшка поскорей пришел, он на «скорой» уехал, утихомирил бы тебя.

– Маруся, это ты пила?!

– Нет. Это пил Никитка и муж. Никита Иванович принес коробку еды, мы поздоровкались, поговорили про кризис, а тут пришел мужик. Я его не знаю, видный такой, но тоже нервный вроде тебя – сразу орать. Сказал, что он муж и должен немедленно посмотреть, здоровы ли дети.

– Не-е-ет! – простонала Далила и упала в ближайшее кресло.

– Как это – нет?! Так и было. Никитка еще веселый был, говорит, чего это вы детьми интересуетесь, когда они не ваши! Мужик портфель бросил, побегал туда-сюда. «Мои! – говорит. – Пусть жена, которая не жена, и мать, которая не мать, это немедля подтвердит! А посторонние пусть покажут прописку, а то вызову милицию». Из посторонних была только я, я сказала, что нормальным мужикам без поллитры не разобраться, идите, говорю, на кухню, откупорьте бутылочку и разберитесь, кто здесь кто.

• Предыдущая
• 59/79
• Следующая