Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович - Страница 114

• Предыдущая
• 114/166
• Следующая

— На переправе, залпом! — крикнул он казакам. Татарские лошади влетели в речку, подняв тучи брызг, сверкнувших в лучах солнца, как дорогие самоцветы. С тревожным ржанием, фыркая и храпя, пошли к противоположному берегу, но не смогли одолеть его с первой попытки: уж больно крут был косогор. И тут к реке подскакали казаки. Грохнул ружейный залп. С десяток татарских коней рухнули, придавив всадников и пятная прибрежные камни алой кровью. Несколько заводных лошадей оборвали поводья и шарахнулись в сторону. Бухнуло еще несколько выстрелов, и донцы, выхватив сабли, вошли в реку…

Через несколько минут все было кончено. Пятерых ордынцев захватили живыми, троих убили. У казаков был только один легкораненый — пуля задела плечо Наума Васильева.

— Где десятый? — Есаул подъехал к молодому ордынцу, которого держали два казака.

Татарин молчал. Его раскосые черные глаза горели злым огнем, на губах играла презрительная усмешка.

— Где десятый? — повторил Федор.

— Не понимаю, — отвернулся ордынец.

— Там, — Паршин показал плетью за реку, — лежит один. Здесь трое убитых и пять живых. Всего девять. У тебя был десяток! Где десятый?

— Не знаю, — буркнул десятник. — Ушел.

Казаки ловили разбежавшихся татарских лошадей, собирали оружие. Солнце давно перевалило за полдень, и есаул решил не тянуть. Вместе с пленными донцы переправились на пологий берег речки и остановились неподалеку от того места, где Наум застрелил первого татарина. Приволокли убитого. Пуля попала ему в спину, перебив хребет. Неудачника бросили рядом с телами других погибших степняков.

— Хочешь жить? — Федор подошел к безучастно сидевшему на земле десятнику. — Вызови из города того человека, который вам помогает. Отдай его мне и уходи!

— Мы не договоримся. — Лицо татарина стало непроницаемо равнодушным, как у каменной бабы на кургане.

— Жаль, — вздохнул есаул. — У меня нет времени уговаривать тебя. Кто хочет обменять свою жизнь на жизнь человека из города?

Он обвел глазами лица пленных. Под его взглядом они понуро опускали головы и отворачивались.

— Огня! — сердито хлопнув плетью по голенищу, приказал Паршин.

Казаки разложили костер, и вскоре загудело пламя. К белесому от зноя небу потянулась тонкая струйка невесомого дыма. В горячие угли сунули отобранный у одного из ордынцев длинный кинжал. Наблюдая за этими зловещими приготовлениями к пытке, пожилой татарин, сидевший за спиной десятника, изменился в лице и, брызгая слюной, закричал:

— Отдай им уруса! Пусть возьмут его жизнь вместо наших!

Десятник, не оборачиваясь, буркнул что-то непонятное, и пожилой татарин замолчал.

«Они опасаются друг друга, — догадался есаул. — Боятся, что если выдадут лазутчика, то окажутся заложниками того, кто смолчал».

— Ну-ка, растащите их, — велел Федор.

Татар быстро рассадили так, чтобы они не могли слышать, о чем говорят у костра.

— Боишься Азис-мурзы? — Паршин присел на корточки перед молодым десятником. — Он ничего не узнает.

— Ты не знаком с мурзой, — криво усмехнулся татарин и бросил на есаула быстрый взгляд.

— Твои люди никогда не вернутся в Крым, — глядя ему прямо в глаза, заверил Федор. — Ты всегда сможешь сказать, что предал кто-то из них, или свалить вину на убитых. Где твой десятый?

— Если я ничего не скажу, ты будешь меня пытать?

— Нет, — засмеялся есаул, — ты будешь смотреть, как пытают твоих людей. Кто первый сознается и согласится нам помочь, получит в награду жизнь и свободу. Ты увидишь все, но если кто-то откроет рот раньше тебя, не взыщи. Остальные мне будут уже не нужны.

— Они много не знают. — Татарин облизнул пересохшие губы. — Ты зря потратишь время.

— Значит, им придется умереть из-за твоего упрямства, — жестко ответил Федор. — Твой десятый ночевал в лодке?

Татарин побледнел, зажмурил глаза и застонал от бессильной злости.

— Наверняка Азис-мурза велел тебе опасаться шайтана Паршина. Так? Теперь ты встретился с ним. Я — Паршин.

Ордынец сжался, будто его хлестнули плетью, и начал раскачиваться из стороны в сторону, бормоча молитву.

— Ты молодой, здоровый, — продолжал есаул. — Зачем тебе расставаться с жизнью ради интересов мурзы? Отдай мне предателя — и получишь в обмен жизнь!

— Остальных убьешь? — Татарин открыл глаза и впился взглядом в лицо казака.

— Это мое дело. Но в Крым они не вернутся, — сухо ответил Федор.

— Поклянись, что отпустишь, — потребовал десятник.

— Христом Богом клянусь, — перекрестился есаул.

— Разожги дымный костер за курганом, — прохрипел татарин. — Ночью он выйдет из города и начнет выть степным волком. Надо идти на вой.

— Как он вызывает вас?

— Дает знак фонарем со стены.

— Хорошо. — Паршин поднялся. — Ночью ты поедешь со мной. Если мы возьмем лазутчика, ты получишь коней, оружие и свободу…

Наверное, никогда еще Федор с таким нетерпением не ждал наступления темноты. Казалось, солнце никогда не опустится за горизонт, и на небе никогда не появятся луна и звезды. Разведенный казаками за курганом костер давно прогорел, на траве остался большой черный круг выжженной земли. Дым этого костра не мог заметить только слепой. Но видел его предатель или нет? Если он в Азове, то непременно видел!

Как ни подгоняло нетерпение, есаул, сдерживая себя, тщательно готовился к поимке лазутчика. Пленных татар оставили в балке под охраной восьми казаков, а с собой Паршин взял дюжину донцов и молодого ордынского десятника, безропотно подчинявшегося его приказам, — рассчитывал вместе с ним подъехать к предателю, чтобы захватить вражину с поличным.

Наконец на степь опустились сумерки. В Азове начали загораться тусклые огни: караульные казаки выходили на стены крепости. Татарину принесли накидку из тонкого войлока. Такую же накидку набросил есаул. Казаки должны были незаметно окружить место встречи, не дать предателю бежать, если тот вдруг почует неладное.

— Пора! — Паршин подошел к коню.

— Торопишься, — усмехнулся татарин. — Еще рано: он не выйдет, пока не станет совсем темно. Пусть твои люди идут позади нас пешими. Урус очень осторожен и, если услышит топот коней, не откликнется.

Из балки выбрались в полной темноте. Федор ехал рядом с ордынцем, держа в руке конец веревки, которой тот был связан. Обмотанные кусками овчины копыта лошадей мягко шлепали по сухой земле. Чуть отстав от них, неслышно крались пешие казаки.

— Как услышите вой, начинайте окружать, — напомнил им есаул. — Упустите — головы оторву!

— Не боись. — Афонька Ханеев коротко хохотнул. — Не упустим!

Теперь уже все знали, какую великую тайну доверил им Паршин, и горели решимостью изловить проклятого гада, даже если это будет стоить жизни. Проехав примерно две версты, остановились и начали слушать степь. Но вокруг было тихо до звона в ушах. Каждый шорох казался чуть ли не громовым раскатом.

Время шло. Томительное ожидание выматывало, иногда чудилось, что скрытый темнотой лазутчик сам подобрался почти вплотную, а теперь уползает, как змея, злорадно посмеиваясь над незадачливыми охотниками, самонадеянно возмечтавшими поймать неуловимого и перехитрить хитрого. Федор уже весь измучился, когда, наконец, откуда-то издалека донеслось протяжное «о-у-у-у-а…» — так степной волк зовет свою подругу разделить с ним добычу. Неужели лазутчик вышел из крепости?

— О-у-у-у-а… — снова поплыл над степью протяжный волчий вой.

— Он? — Есаул повернулся к татарину.

— Да. Надо ответить и ехать навстречу.

Федор приложил ладони ко рту и завыл: тоскливо, зовуще, мастерски подражая голосу одинокого серого разбойника. Потом тронул коня и вместе с татарином поехал туда, откуда донесся до них сигнал предателя. Из темноты снова раздался вой, уже ближе.

— Урус? Где ты, урус? — Десятник привстал на стременах. Никто не откликался. Проехали еще несколько шагов, и татарин снова позвал: — Урус, ты где?

Внезапно из темноты появилась фигура пригнувшегося человека, и странно знакомый Паршину голос окликнул:

• Предыдущая
• 114/166
• Следующая