Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович - Страница 138

• Предыдущая
• 138/166
• Следующая

— Иляс беспокоится за сына. Когда убедится, что с Рифатом все в порядке, будет помогать нам, — заключил Яровитов.

— Отчего же ему тут должно быть плохо? — засмеялся Бухвостов. — Окрестился, великий государь ему деревеньку пожаловал за будущие службы, а скоро и свадьба. Глядишь, к следующему лету порадуют мурзу внуками.

Пригласив Макара на свадебные торжества, дьяк отпустил его и велел позвать Петра-Рифата. Тот сразу прибежал. Лицо молодого мурзы было спокойно, но глаза смотрели настороженно: что могло стрястись, почему Никита Авдеевич позвал его в неурочный час?

За последнее время Рифат научился носить русскую одежду, перестал дичиться, завел несколько приятелей из числа боярских детей и уже не раз, под присмотром надежных стрельцов, выезжал на охоту, где показал себя азартным ловчим и лихим наездником. Он послушно ходил в церковь, садился за общий стол с хозяевами и больше не вставлял в свою речь татарские слова. Бухвостов видел, с какой радостью воспринял Рифат согласие отдать за него Любашу, с каким нетерпением ждал свадьбы. Но дьяк помнил и старую пословицу: сколько волка ни корми…

— Зачем звал? — Рифат поклонился.

— Смотри. — Никита Авдеевич протянул на раскрытой ладони жемчужину Алтын-карги. — Знакома тебе сия вещица?

— Отец? — Молодой человек поднял на дьяка полные тревоги глаза. — Это жемчужина отца! Что с ним?

— Успокойся. — Бухвостов подал ему письмо. За время странствий гонца шелк изрядно истрепался, однако все же дошел до адресата. — Иляс-мурза шлет тебе свое отцовское благословение. Матушка твоя тоже, слава Господу, жива и здорова.

Рифат впился глазами в строки письма: нет никаких сомнений, это рука его отца! Значит, кто-то из людей дьяка недавно побывал в Крыму.

— Я могу написать ответ?

— Пиши, — согласился Никита Авдеевич. — Только не болтай никому: кроме тебя и меня, ни одна живая душа не должна знать о письмах. А то не было бы худа в орде!

— Я буду нем, как камень, — заверил Рифат и неохотно вернул послание отца. — Когда мурзе передадут мое письмо?

— Ты сначала напиши, — усмехнулся дьяк. Ишь какой шустрый, все-то ему нужно знать. — Иди, милай, завтра у нас большой день, а у меня еще много дел.

Проводив молодого мурзу, Бухвостов взял небольшой сверток и, тяжело отдуваясь, поднялся на самый верх терема. Постучал в неприметную дверь и назвал себя. Ему открыли. На пороге стоял рослый стрелец с саблей на боку и с пистолетами за поясом.

— Что там? — спросил Никита Авдеевич.

— Сегодня лучше, — с поклоном ответил стрелец.

— Бог милостив, — перекрестился дьяк.

Он прошел через комнату со сводчатым деревянным потолком и открыл дверь, ведущую в низенькую светелку. В ней на широкой кровати лежал Иван Попов, похудевший, с забинтованной головой.

— Не вставай, — предупредил его движение Бухвостов. — Зашел вот тебя проведать. Лекарь говорит, что ты уже молодцом, скоро хоть на коня. Давай, дружок, выздоравливай, некогда валяться. Голова болит?

— Болит, — поморщился Иван. — Крепко меня приложили, как только жив остался… Что у меня дома?

— Все хорошо, — успокоил его дьяк. — Ждут твоего возвращения из дальней поездки. Не тревожь сердце, я твоих домашних заботами не оставляю.

— Спасибо. А что бродяжка, который меня сюда приволок?

— Я его под стражей в дальнее именьице отправил, — улыбнулся Никита Авдеевич. — Нечего ему тут глаза мозолить. Конечно, расспросили его с пристрастием, да он к разбойникам отношения не имеет. Говорит, бежал из монастыря — всю жизнь мечтал стать бортником. Вот его в деревеньке при пчелах и определят. Хватит по белу свету шататься, пусть пользу приносит… А я тебе подарочек приготовил.

Попов приподнялся на локте и заинтересованно поглядел на сверток в руках дьяка. Тот неторопливо развернул кусок суровой холстины, и стрелец ахнул, увидев булатный нож с черной костяной ручкой — тот самый, подаренный ему отцом. Но как нож попал к Никите Авдеевичу?

— Признал? — довольно засмеялся дьяк. — Бери, второй раз, может, и не вернется.

— Да как же?..

— Лежи, лежи! Скажу как. Ребятушки мои постарались, нашли дом, на который ты указал. Вчерашний день разорили гнездо под Москвой, где вражины прятались в усадьбе одного предателя, снюхавшегося с латинянами. Там и ножичек твой нашли. Ну, мне пора. Завтра большой день, нужно еще похлопотать…

Наутро в доме Бухвостова все пришло в движение: из погребов выкатывали бочки и бочонки, накрывали столы. Стряпухи месили тесто, а на заднем дворе забивали кур и гусей. Конюхи вплетали яркие ленты в гривы лошадей и подвешивали к дугам звонкие колокольцы. Сиденья возков покрывали дорогими коврами, а коней — красивыми попонами. В светлице, как положено по обычаю, распевая песни и заливаясь слезами, готовили под венец Любашу. Негоже, конечно, когда жених и невеста еще до свадьбы живут под одним кровом, но чего уж теперь поделать, коли им так судьба наворожила?

Невеста осиротела и была взята в дом родни, куда лихие степные наездники привезли украденного в орде молодого мурзу. Вот так и связались в незримый узел жизни молодых людей. Никита Авдеевич, уже в праздничном кафтане, заглянул на минутку к драгоценной супруге. Та уже собралась в церковь и с помощью сенных девушек вдевала в уши золотые серьги с жемчужными подвесками. Увидев мужа, она прижала руку к сердцу:

— Ох, Никита! Лишенько мне. Ведь за басурмана Любушку отдаем! Как жить-то будет голубка наша?

— Тьфу, пропасть! — топнул рассерженный хозяин. — Опять за свое? Сколько тебе твердить, что не басурманских он кровей? Бабка и прабабка нашенские, мать русская! Какой же он басурман, ежели окрещенный? Государь ему деревеньку пожаловал, милость свою явил. Собирайся живей! Чтобы сей же час ехать!

В сердцах хлопнул дверью и отправился глядеть на жениха: как бы этот чего не выкинул перед самым венцом. Жену облаял, а у самого нет-нет да кошки на сердце заскребут.

Рифат встретил его веселой, радостной улыбкой, и у дьяка немного отлегло от сердца. Лицо молодого человека раскраснелось, глаза сияли, он нетерпеливо прохаживался по горнице, поглядывая в окно на запряженных в возки разукрашенных лентами лошадей, и то и дело спрашивал:

— Когда ехать?

— Скоро, — успокоил его Никита Авдеевич и для порядка добавил: — Не спеши с холостяцкой жизнью расставаться.

Наконец выехали. Невеста была немного бледна — этого не могли скрыть даже наложенные на щеки румяна. Ее тетка, наоборот, пылала как маков цвет. Она изредка бросала на мужа сердитые взгляды, которые тот старался не замечать: если обращать внимание на всякие женские капризы, то никакой жизни не будет.

«Только бы не сорвалось, — подумал Бухвостов. — Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!»

Храм был полон народа: приглашенные на торжество, родня Никиты Авдеевича и его супруги, просто любопытные — все с нетерпением ожидали приезда молодых. От множества горевших свечей и дыхания людей в церкви казалось душновато. Отец Василий начал службу. Дьяк облегченно вздохнул и перекрестился: Бог даст, все обойдется…

Возвращались после венчания весело: шумный свадебный поезд катился по улицам под заливистый звон бубенцов и громкие возгласы неугомонной молодежи. Нищих щедро одарили милостыней, праздным зевакам Никита Авдеевич приказал дать ведро вина: пусть помнят, как венчалась его племянница!За свадебным столом молодых усадили на почетном месте, по бокам от них — посаженые отец и мать, потом дружки молодого мужа, и пошел пир горой. Любаше и Рифату поднесли стеклянные кубки. Они выпили до дна и с маху швырнули их на пол, раздавив осколки каблуками.

— Горько! — крикнул Бухвостов, подняв чарку с медом.

— Горько! Горько! — поддержали его гости. — Горько! Невеста смущенно закрыла лицо рукавом подвенечного платья, но жених нежно отвел ее руку и жарко поцеловал в губы.

Слуги едва успевали подносить новые блюда и наполнять кубки вином, звенели гусли, глухо рокотали бубны, кто-то из захмелевших гостей уже пустился в пляс, и тут Никита Авдеевич с ужасом увидел, что Любаша сидит одна, Рифата рядом нет. Что за бестолочь, куда он подевался?

• Предыдущая
• 138/166
• Следующая