Убийство Моцарта - Вейс Дэвид - Страница 26

• Предыдущая
• 26/91
• Следующая

Джэсон, с любопытством отметив, как сразу переменился к нему Эттвуд, сдержанно поклонился.

Тотхилл гордился собой. Узнав от клерка в гостинице, что Отисы собираются ехать в оперу, он решил отправиться на спектакль в надежде, что сумеет завоевать доверие Отиса.

Он отлично знал, кто такой Эттвуд. Эттвуд обитал в Мейфер в великолепном особняке, что, должно быть, стоило огромных денег даже такому богачу, каким был придворный королевский композитор. Тотхилл не сомневался, что Эттвуд отнесется к нему с должным почтением. Стоило этим музыкантам проникнуть в высшее общество, как очень скоро они попадали в зависимость от него, Тотхилла.

«Тотхилл и Тотхилл» был одним из самых влиятельных банкирских домов в Англии и имел тесные связи с двором. Эттвуд это знал. О'Келли намекнул ему, что Отис богат и преклоняется перед Моцартом, а значит, молодой американец может стать для него выгодным учеником, но Эттвуд не слишком доверял О'Келли. О'Келли мало разбирался в денежных делах; именно по этой причине певец и потерпел крах в качестве управляющего оперы и владельца книжной лавки. Но на этот раз О'Келли, кажется, высказал разумную мысль. Эттвуд любил Моцарта не менее других. Интересно, мелькнуло у Эттвуда, сколько стоят бриллианты банкира, они просто великолепны.

– Господин Эттвуд, – напомнил Джэсон, – мы, кажется, хотели пройти в приемную?

– Мы опоздали. Там теперь не проберешься сквозь толпу. Насколько я понимаю, вы интересуетесь Моцартом. Как вам понравилась «Свадьба Фигаро»?

– Я никогда не слыхал ничего подобного. Вы были близко знакомы с Моцартом?

– Весьма близко. Но это долгий разговор. Вы окажете мне честь, если согласитесь отобедать у меня. Вот тогда мы сможем вволю побеседовать о Моцарте. Вы сыграете мне некоторые из ваших сочинений, а я, наверное, смогу помочь вам полезным советом.

– Благодарю вас, господин Эттвуд, но как же господин О'Келли?

– Михаэль тоже будет моим гостем. И, надеюсь, господин Тотхилл также не откажется принять приглашение?

– Почту за честь, – отозвался Тотхилл.

– Я также приглашу Браэма, который много лет состоял в любовной связи со Сторейс. Должно быть, он слышал о Моцарте немало интересного, ведь Энн хорошо знала Моцарта, – сказал Эттвуд.

– Не затруднит ли вас, господин Эттвуд, принять столько гостей? – спросил Тотхилл. На что Эттвуд с гордостью ответил:

– В моей столовой могут свободно разместиться двенадцать человек.

Заметив, что Джэсон колеблется, О'Келли прибавил:

– В Лондоне многие были бы счастливы удостоиться такой чести, господин Отис.

В продолжение всей оперы Джэсон следил за Эттвудом, но выражение лица композитора оставалось бесстрастным и холодным. Очарование и красота музыки доходили до сознания Джэсона словно длинный монолог из могилы. Ему припомнились слова да Понте, как сильно «Свадьба Фигаро» оскорбила знать. Моцарт был мертв, но Джэсону хотелось крикнуть, что Моцарт жив, он чувствовал, как его кровь пульсирует в этих ариях.

Если бог существует, думал Джэсон, то он живет в таком творении, как «Фигаро». Музыка казалась настолько живой и осязаемой, что создатель ее не мог лежать в могиле. Моцарт жив, иное просто казалось немыслимым.

Как Джэсон и ожидал, дом Эттвуда на Курзон-стрит оказался весьма элегантным.

– Дом мог бы быть и поскромнее, – сказал он Деборе, когда они вышли из экипажа и направились к парадным дверям. – Он красивый и в хорошем вкусе, но так и возвещает всем и каждому о богатстве и положении его хозяина.

– Это говорит о том, что он человек утонченный и следует моде, как я и полагала, – ответила она.

Лакей с поклоном провел Джэсона и Дебору в гостиную, где их ожидал хозяин. Остальные гости, сообщил Эттвуд, собрались в музыкальной комнате. Словно к торжественному приему, хозяин надел длинный синий сюртук, безукоризненные красные панталоны, сочетавшиеся с красными отворотами сюртука, белейший галстук, а грудь украсил двумя королевскими орденами.

Заметив, что Дебора любуется его мебелью, Эттвуд сказал:

– Это настоящий Шератон. Я купил ее у самого мастера, когда он был жив.

С потолка свешивалась газовая люстра, совсем такая, как в Королевском театре, и Эттвуд прибавил:

– Недавнее изобретение. В Лондоне можно перечесть по пальцам дома с газовым освещением.

На каминной полке стояли бюсты Генделя и Веллингтона, а над ними висела гравюра с изображением собора Святого Павла.

– Кое-кто полагает, что это оригинал самого Христофора Врена. Но мне пока не удалось это доказать, – вздохнул он. – Иначе бы он стоил целое состояние.

Подхватив Джэсона и Дебору под руки, Эттвуд повел их в музыкальную комнату, где Тотхилл, О'Келли и Джон Браэм обсуждали выгоды помещения капиталов в индийскую торговлю. При виде дамы певец поклонился и сказал:

– Я весьма польщен.

Браэм, человек средних лет, необычайно смуглый для англичанина, был небольшого роста; его длинное худощавое лицо, крючковатый нос и цвет кожи напомнили Джэсону да Понте.

Браэм сказал:

– Я счастлив, господин Отис, что вы считаете меня другом Моцарта. Я знал его лишь по рассказам моей дорогой покойной Энн.

– Они были близко знакомы? – поинтересовался Джэсон.

– Очень близко. Она говорила, что Моцарт считал ее самым лучшим сопрано.

– Энн обожала его музыку, – добавил О'Келли. – И не терпела никакой критики в его адрес. По слухам, они питали друг к другу нежные чувства.

– Это так и было? – спросил Джэсон.

– Не знаю. Я не замечал за ними ничего компрометирующего, хотя в Вене принимали как должное романы композиторов с примадоннами. Правда, Моцарт не был простым смертным. Он боготворил жену и старался никому не причинять боли.

– Его музыка тому свидетельством.

– И не только музыка. Он любил веселье, танцы, хорошую еду, вино. Но более всего, по-моему, он был чувствителен к красоте. Я уверен, Он пришел бы в восхищение от этой музыкальной комнаты.

В просторном и удобном зале размещались орган, клавикорды и фортепьяно, а лежавшие на виду ноты были сочинениями Эттвуда, Генделя и Моцарта. Стены украшали силуэты Моцарта, Гайдна и Глюка, все с автографами, гравюры спинета и лиры.

– Может быть, господин Отис сыграет для нас? – вдруг предложил Эттвуд.

Джэсон смутился. Чем ближе становился ему Моцарт тем больше он терял веру в собственные музыкальные способности.

– Немного попозже, – отозвался он и облегченно вздохнул, когда Эттвуд, не настаивая, пригласил всех к обеду.

Столовая была подстать всему дому. Широкий стол из красного дерева, сверкающие тарелки, белоснежные салфетки, блеск рюмок, отражающийся в полировке дерева – все выглядело безупречно.

Подали вино, затем последовали салат, мясо, свежая клубника, предмет особой гордости хозяина, и, наконец, кофе и бренди. Обед прошел в молчании, и лишь за десертом Браэм снова спросил:

– Вы не сыграете для нас, господин Отис?

– Я вас очень прошу, – подхватил Эттвуд. – Вы доставите нам удовольствие.

Джэсон поспешно переменил тему:

– Скажите, а кому-нибудь из вас приходилось обедать у Моцарта?

– И не раз, – отозвался О'Келли. – Он, как и все мы, любил поесть, но ему приходилось соблюдать осторожность. Некоторые кушанья вредили его желудку.

– Какие же?

– Это зависело не только от еды, а также от того, сколько он работал и как принимали его музыку.

– Сальери это знал?

Эттвуд бросил на О'Келли предостерегающий взгляд, но О'Келли весь предался воспоминаниям.

– Разумеется. – О'Келли повернулся к хозяину. – Помните, Эттвуд, случай, когда да Понте пригласил нас на обед вместе с Моцартом и Сальери?

Лицо Эттвуда выразило явное недовольство.

– Энн рассказывала, – прибавил Браэм, – что Моцарту приходилось быть разборчивым в еде.

– Она присутствовала на том самом обеде, – подхватил О'Келли, – когда зашла беседа о достоинствах кухни. Энн его запомнила. Там говорились странные вещи.

• Предыдущая
• 26/91
• Следующая