Возвышенное и земное - Вейс Дэвид - Страница 3

• Предыдущая
• 3/187
• Следующая

– Ты не сердишься на Вольферля?

– Я горжусь им.

Мама прижала к себе Вольферля, и это он тоже запомнил.

Скоро мальчик начал различать многие звуки. Ему уже исполнилось два года, это был большеголовый, голубоглазый ребенок, белокурый, со светлой нежной кожей. Мальчик был вполне здоров, хотя и маловат ростом для своего возраста. Он умел немного ходить – если держался за кого-нибудь или за что-нибудь, – но по-настоящему волновали его только звуки. В комнате был стол, за которым его кормили, а он любил поесть; были окна, из которых можно было смотреть на прохожих, и ему нравилось это занятие; можно было играть с Наннерль, когда она не занималась с Папой, но самыми счастливыми были минуты, когда он слышал какие-то новые звуки. Дождь стучал по окнам, и это приводило его в восторг. Оп прислушивался к ветру, хотя часто шум был громким и пугающим. Тиканье часов завораживало мальчика своей ритмичностью. По стуку тарелок он мог определить, кто моет посуду. Тереза делала это почти беззвучно; Мама, казалось ему, иногда стучала больше, чем нужно; Наннерль всегда гремела посудой, а то и роняла что-нибудь, и тогда от внезапного грохота у него на глаза навертывались слезы. В тот вечер, когда Наннерль с оглушительным звоном разбила блюдо, он рыдал так, словно на него свалилось огромное горе.

Как-то раз Леопольд взял его с собой на вершину горы, где крепость Гогензальцбург возвышалась над всем городом. Подъем был долгий, тяжелый, только архиепископ имел право подъезжать к древнему замку верхом, и Леопольд почти весь путь нес Вольферля на руках. Но когда они ужо стояли над Зальцбургом и им открылся знакомый, столь любимый Леопольдом вид – Унтерсберг, баварская равнина, река Зальцах, – он понял, что старался не зря. Трудно было бы найти для Зальцбурга лучшее местоположение, думал Леопольд. Он указывал Вольферлю на плоские кровли, купола церквей и монастыря, узкие темные улочки «Города бюргеров», широкие площади «Города суверена», изящные очертания собора и громаду Резиденции. Это была прекрасная картина, и она не могла не понравиться сыну.

Вольферля же интересовало другое. Пчелы жужжали над головой, и он пытался понять, о чем они разговаривают. Стрекотали кузнечики, и ему хотелось подражать их стрекоту. Он услыхал пение малиновки и с наслаждением внимал ему. Когда же в горах поплыл, повторяясь и нарастая, колокольный звон, он забыл обо всем. Вольферль стал покачиваться в такт взад и вперед, взад и вперед.

– Что ты слышишь? – с нежностью спросил его Папа. Колокола – как чудесен их звон! Динь-дон, динь-дон.

Совсем как колыбельная песенка Мамы, от которой у него сладко замирало сердце.

– Нравится тебе? Он кивнул.

– Это музыка.

Вольферль не знал, что такое музыка, но у Папы был очень довольный вид, и он снова кивнул. Его смышленость была немедленно вознаграждена: Папа обнял его и крепко поцеловал, от чего Вольферлю стало совсем радостно. Он тоже любит музыку – так же крепко, как Папу, только он пока еще не знает, что это такое.

С тех пор музыка заполнила все дни Вольферля. Папа, когда мог, работал дома. Дома он давал частные уроки игры на скрипке, сочинял музыку, исполнял вместе с приятелями трио и квартеты и, наконец, учил Наннерль, которая занималась музыкой каждый день.

Теперь, поскольку Вольферль научился ходить самостоятельно, он тоже ковылял в музыкальную комнату и часами слушал, усаживаясь иногда прямо на пол под клавесином.

Папа убеждал себя – нет ничего удивительного в том, что ребенка привлекают звуки клавесина, многие дети вели бы себя точно так же, – но все же был доволен. Он привык, что ребенок сидит рядом в уголке или под клавесином и сосредоточенно слушает. Присутствие Вольферля заставляло его играть особенно старательно, ему хотелось, чтобы сын слушал музыку в лучшем исполнении. Но когда он попытался научить ребенка произнести слово «клавесин», тот не проявил никакого интереса. Вольферль не знал, как сказать Папе, что каждый раз, слушая игру на этом ящике, он испытывает чудесное волнение.

Как-то вечером Папа играл такую прелестную музыку, что Вольферль не вытерпел. Он должен удержать эту мелодию в себе. Когда Папа кончил играть, Вольферль стал тихонько напевать мелодию. Какие приятные звуки! Ему не хотелось ложиться спать. В кроватке было так скучно. Он не мог заснуть, пока не вспомнил всю мелодию до конца и только тогда, продолжая напевать ее в уме, довольный, уснул. Утром, вспомнив мелодию, которую напевал ночью, мальчик несказанно обрадовался. Ему казалось, что эта музыка может унести его куда угодно, стоит только пожелать.

Мальчику понравилось мурлыкать себе под нос и имитировать всевозможные звуки – это стало его любимой игрой. Он подражал лаю их домашней собаки, мяуканью кота, щебету канарейки, журчанью воды в фонтане на Лохельплац. Вольферлю нравилось повторять звуки, и он часто это делал.

И еще он любил смеяться. Это была самая простая игра. Когда он был послушным мальчиком, Мама смеялась, и Пана тоже, и он смеялся вместе с ними. Иногда к ним присоединялась и Наннерль, но ему не нравился ее смех: мамин был нежным и ласковым, папин – глубоким и басовитым, а Наннерль смеялась тоненько и пронзительно. И все же, когда они смеялись все вместе, было так приятно, что все его существо наполнялось любовью.

За несколько дней до того, как Вольферлю исполнилось три года, он проснулся от певучих звуков сонаты, которую Папа играл на клавесине. Восхищенный, не в силах устоять против волшебной музыки, он выбрался из кроватки и побежал в музыкальную комнату. Для него это было рискованное путешествие – он еще нетвердо держался на ногах, – по ведь нужно расслышан, музыку как следует. Мама с Папой и но заметили, как мальчик очутился у клавесина. Он потянулся к клавишам, чтобы коснуться их, но не достал.

Маму рассмешил этот порыв ребенка, а Папа рассердился. Папа и сам подумывал учить Вольферля играть па клавесине, но убеждал себя, что ребенок слишком мал, слишком неразумен. А теперь Вольферль оказался еще и непослушным мальчиком, чего он, как глава немецкой семьи, допустить не мог.

Оп велел Маме немедленно уложить ребенка в постель, и, когда Мама увела Вольферля, Папа захлопнул за ними дверь. На мгновение Вольферль почувствовал неприязнь к Папе. По не заплакал, хотя стук двери болью отозвался в сердце.

Когда все затихло, он осторожно вылез из кроватки, прокрался к двери, прижался к ней ухом и стал слушать. И, поняв, что это та же музыка, что и прежде, весь обратился в слух.

Когда часом позже Мама тихонько приоткрыла дверь, чтобы взглянуть на Вольферля, он сидел, привалившись к двери, и крепко спал. Она стала укладывать его в кроватку, и тут в комнату вошел Папа. Папа больше не сердился. На губах ребенка играла блаженная улыбка, словно ему снился какой-то удивительно приятный сон. И тут Папа вдруг понял – в этом спящем ребенке заключены все их надежды. Он горячо поцеловал его, но Вольферль даже не шелохнулся.

На следующее утро Вольферль ничего не помнил, кроме музыки. И когда оказалось, что он может напеть мелодию, его восторгу но было предела. Он повторил ее несколько раз, а потом стал пробовать на разные лады – это тоже было удивительно весело.

• Предыдущая
• 3/187
• Следующая