Баллада о бомбере - Веллер Михаил Иосифович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая
– И какая это была награда?
– Орден Кутузова второй степени.
– Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров корпусов.
– Командование сочло.
– Командование – это кто?
– Маршал Гречко.
– А прямо тридцатого же апреля – это как возможно?
– А еще в воздухе.
– ?! Простите... не понимаю. Это как?
– А он наблюдал. По рации: «Кто в воздухе?» Отвечаю: «Полк майора Богданова». – «Орден Кутузова второй степени, майор».
– Иван Григорьевич, – говорю, – сколько же у вас всего боевых орденов за войну?
– Что, – говорит, – ордена. Давайте за ребят выпьем.
И встал. Заплакал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Гадская это работа – бередить больное. Бойцы вспоминают минувшие дни – это праздник специфический...
Высморкался Богданов, извинился. Продолжает исполнительно докладывать:
– Восемь орденов и семь медалей. Не считая того, что уже в мирное время.
– А какие ордена?
– Ленина, два Боевых Красных Знамени, два Отечественной Войны, первой и второй степени, и еще одна Звездочка. Кроме тех, что говорил уже.
– Иван Григорьевич, – говорю, – это ведь большая редкость, чтобы боевой летчик прошел всю войну от первого до последнего дня.
– Да, – говорит. – Это редко бывало.
– Сколько у вас боевых вылетов?
– Сто пятьдесят шесть.
Вот тут профессионализм мой подослаб и сменился личным уже, живым уважением. Да ни хрена себе, кто понимает!
– Простите, – говорю, – так а... вы... получили Героя Советского Союза?
– Нет.
– Но ведь, если не ошибаюсь... штурмовикам и бомберам давали Героя по боевым вылетам – сначала за пятьдесят, а с сорок третьего за сто вылетов?
– Совершенно верно.
– Ну так?
– Были некоторые обстоятельства.
Значит. Советский истребитель имел запас прочности на пятьдесят-шестьдесят боевых вылетов – часов пятьдесят в воздухе. Больше не требовалось. Столько почти никто не жил. Раньше сбивали. Если кому вдруг дико везло – ему было дешевле дать новую машину. Средняя продолжительность жизни советского истребителя в войну – шесть вылетов.
Авиация союзников при налетах на Германию теряла за вылет в среднем пять процентов состава.
Двадцать вылетов – сто процентов. Норма для американских экипажей была двадцать пять вылетов.
Уцелел – домой. Пять последних вылетов летчики называли «за чертой смерти».
Это при том, что союзники всячески берегли свою живую силу. В отличие от нас. Которые цену выполнения приказа признавали только одну – любую. А из всех мер наказания за невыполнение преобладала также одна – высшая.
Константин Симонов в военных дневниках признается, что всегда хотел слетать в боевой вылет на бомбардировщике, да боялся; а пересчитывая возвращающиеся назад машины, жалел, что все же не решился.
И вот простецкий скромный человек, который налетал полторы нормы Героя, и ни фига не получил. И молчит тихо.
– Иван Григорьевич, – говорю, – а сколько у вас налета, всего?
– Девять тысяч часов в воздухе.
– Но за пять тысяч полагается давать Заслуженного летчика СССР? Вы?..
– Да нет...
– Вам это звание не присвоили?
– Нет.
– Но почему?
– Всяко бывает.
– А какая ваша последняя должность перед пенсией?
– Заместитель начальника Центрального научно-исследовательского летно-испытательного центра по летной части.
– А начальником кто был при вас?
– Гризодубова.
– Ох да ни фига ж себе пилотяга мне попался! Ас из асов.
– А когда вы начали летать? Что кончали?
– В двадцать девятом году. Тогда это называлось «Московская школа военлетов».
– А первое место работы?
– Меня после окончания оставили там инструктором по пилотированию.
– А потом?
– В тридцать первом году уволили в запас и назначили летчиком гражданской почтовой авиации.
– На какую линию?
– Тифлис-Москва.
– Сложная была работа?
– Да.
– Чем?
– Во-первых, полеты часто проходили в сложных метеоусловиях. А график надо было выдерживать бесперебойно. Время было строгое. А вовторых, это была самая длинная беспосадочная трасса в Союзе.
Приходилось беречь горючее, все время в воздухе экономить.
– И как вам там работалось?
– Летал.
– На каких машинах?
– На «юнкерсах».
– Судя по вашей биографии, летчиком вы были хорошим, чтоб не сказать больше?
– Нареканий не было.
– А успехи там, поощрения какие-нибудь? Были?
– В тридцать пятом году по итогам Всесоюзного соревнования был лучшим летчиком почтовой авиации. Дали Грамоту. Калинин вручал. Вызывали в Кремль. А в тридцать шестом – именные часы от наркома авиации.
– За что?
– Лето было грозовое. Многие попадали в аварии. Гибли, бывало. А я летал по графику.
– Как же вам удавалось?
– Опыт уже был. Машину чувствовал. И трассу хорошо знал.
Вот что я вам скажу. Если вы никогда не выбирали адмиралтейский якорь вручную, так вам не понять, с каким напряжением я это все из него вытаскивал. Третья бутылка, однако, на донышке плещется! Я уж косой, как сизый голубь. А он сидит. Улыбается мне добро. А рот при этом сомкнут в прямую линию.
– А как вы попали в Дальнебомбардировочную авиацию?
– В тридцать девятом году ее сформировали. Шестьдесят машин – пять эскадрилий по двенадцать.
Командиром назначили Голованова. И он стал из кадров гражданской авиации вытаскивать к себе самых опытных летчиков. Летали-то мы лучше военных. Много, постоянно, в любых условиях, на большие расстояния. И меня тоже призвали. В прежнем звании лейтенанта. Поставили командиром экипажа. Все это тогда считалась одна дивизия.
Все. Вот тебе и вся его биография. Что хочешь, то и пиши.
Не раскручивается. Не колется. Не хочет про свои подвиги.
Плохо быть дураком. Не надо проламывать в лоб позицию, которую можно взять обходом. А чем его спровоцируешь?
– Иван Григорьевич, – говорю, – вы, наверное, читали ведь военные мемуары других летчиков.
– Не без этого.
– Там же, по идее, очень много умолчано. Встречаются просто фальсификации.
– Потому я и решил написать свою книгу. Уж как вышло... простите...
– Вы могли бы сейчас – в частном порядке, неофициально, – вот разоблачить какое-нибудь такое типичное вранье в таких мемуарах?
– Ну... зачем же людей порочить.
– Хорошо. А что-нибудь свое? Не для печати?
– Вы что имеете в виду?
– Иван Григорьевич, почему вам, с вашим послужным списком, не дали Героя и Заслуженного?
Происхождения вы рабочего, член партии, русский, фронтовик, орденоносец, летчик высшей квалификации. В чем дело? ЧП, аварии, выходки? А? Ведь несправедливо же?
– Ни одной аварии, – говорит, – у меня никогда не было. За все девять тысяч часов. Не считая... – и умолкает.
– Давайте, – говорит, – окошечко откроем. А то вы накурили немного... нет-нет, пожалуйста, я сам курил! Просто – тепло, свежий воздух.
Выпили мы с ним по последней, и достал он из тумбочки одинокую бутылку «Жигулевского».
– Понимаете, – говорит, – дорогой, времена ведь бывали всякие, и о многом писать нельзя. Никто не позволит, да и зачем, понимаете... не все знать надо.
Ну например. Как-то в сорок втором прикрывала нас в вылете шестерка истребителей с соседнего аэродрома. Отбомбились мы без потерь, вернулись домой, садимся. Истребители помахали нам крылышками и отвалили к себе. И только они скрылись, мы уже на стоянки заруливаем, последнее звено садится – из облака вываливаются неожиданно два «мессершмитта»! С ходу, с пикирования, срубили двух последних – и исчезли раньше, чем наша ПВО смогла открыть огонь! Потеряли две машины, два экипажа, уже дома, понимаете.
Так вот. В двадцать четыре часа командира истребительного прикрытия расстреляли полевым трибуналом. Потому что был такой приказ. Не имеет права отлучаться ни при каких обстоятельствах.
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая