Хендерсон, король дождя - Беллоу Сол - Страница 2
- Предыдущая
- 2/49
- Следующая
Однако потом вражда между нами вспыхнула с новой силой. Услышав из уст жены слово «живучий», я придал ему злонамеренный смысл, хотя и знал её истинные чувства. А вообще-то я выставлял Лили в смешном свете перед гостями главным образом потому, что мне не нравилась её манера корчить из себя леди — хозяйку дома. Я и сам-то, при том, что являюсь единственным отпрыском славного рода, — босяк босяком, а она — всего лишь моя половина.
Заподозрив, что на меня плохо действует зима, Лили решила: хорошо бы нам пожить в отёле на берегу Залива, где я мог бы заняться рыбалкой. Внимательный друг дома подарил близнецам по рогатке. Одну из них я, распаковывая вещи, обнаружил в своём чемодане — и увлёкся. Наплевав на рыбалку, я просиживал по целым дням на пляже, стреляя камешками по бутылкам.
Чтобы все говорили: «Видите того амбала с чудовищным носом и торчащими усами? Его прадед был государственным секретарём, внучатые дядья — послами Соединённых Штатов в Англии и Франции, а отец, знаменитый учёный Уильярд Хендерсон, автор известного труда об альбигойцах, водил дружбу с Уильямом Джеймсом и Генри Адамсом». Думаете, они так не говорили? Голову на отсечение — говорили.
Так я развлекался на курорте с моей симпатичной, ранимой второй женой и мальчишками-близнецами. В столовой я наливал в утренний кофе бурбон из вместительной фляжки, а на пляже крушил бутылки. Отдыхающие жаловались управляющему из-за битого стекла, а он апеллировал к Лили: меня предпочитали не трогать. Такое фешенебельное заведение, евреям вход воспрещён — и вдруг им на голову сваливаюсь я, Ю.Хендерсон. Мамаши запретили своим детям играть с нашими малышами и объявили бойкот Лили.
Она попыталась меня образумить. Мы были у себя в номере, я — в плавках, и она начала выступать насчёт рогатки, битого стекла и неуважения к окружающим. Лили — дама интеллигентная: она не бранится, а читает мораль, это её хобби. В такие минуты она бледнеет как мел и понижает голос почти до шёпота. Не потому, что боится моего гнева, а оттого что сама переживает внутренний кризис.
А поскольку я не поддержал дискуссию, она расплакалась. Я же при виде слез совсем потерял голову и заорал:
— Я размозжу себе голову! Застрелюсь! Не думай, что я забыл дома пистолет!
— Джин! — взвизгнула Лили и пулей вылетела из номера.
Я вам скажу, почему.
ГЛАВА 2
Отец Лили покончил жизнь самоубийством — выстрелил в себя из пистолета.
Одна из наших с женой общих черт — проблемы с зубами. Она на двадцать лет моложе меня, но мы оба носим протезы. Я — по бокам, Лили — спереди. Ещё школьницей она лишилась четырех передних резцов. Однажды обожаемый папочка собрался поиграть в гольф на свежем воздухе и взял её с собой. Папочка был пьян в стельку — какой там гольф на свежем воздухе! Не посмотрев хорошенько, он без предупреждения отскочил от метки и, размахнувшись, заехал клюшкой доченьке в зубы. Как представлю пятнадцатилетнюю девочку с окровавленным ртом — кровь закипает в жилах. Черт бы побрал слабовольных алкашей — слюнтяев, не умеющих держать себя в руках! Ненавижу этих клоунов, выставляющих напоказ своё разбитое сердце! Но Лили не желала слышать о папочке ни одного худого слова и расстраивалась больше за него, чем за себя.
Она носит в сумочке его фото.
Я лично не знал старого сукиного сына: он лишил себя жизни то ли за десять, то ли за двенадцать лет до моего знакомства с Лили. Вскоре после его смерти она вышла замуж за парня из Балтимора — как мне сказали, с солидным положением, хотя кто сказал-то — сама Лили! Они не сошлись характерами, и во время войны Лили получила развод. Я тогда воевал в Италии.
Когда мы познакомились, она жила с матерью в «столице шляпников», то бишь Данбери. Однажды зимой мы с Фрэнсис отправились туда на вечеринку. Фрэнсис не хотела ехать. Она, видите ли, состояла в переписке с одним европейским интеллектуалом. Фрэнсис — большая любительница читать и писать письма, к тому же заядлая курильщица, так что, когда у неё наступал очередной философский запой, я её практически не видел. Знал только, что она торчит в своей комнате, курит одну за другой сигареты от «Собрани», кашляет и что-то строчит. В тот вечер она была именно в таком настроении: в разгар вечеринки вдруг вспомнила, что забыла что-то сделать, села в машину и умотала, начисто забыв обо мне. Я был в расстроенных чувствах, к тому же единственный из мужчин — в чёрном галстуке. И, должно быть, первым в этой части штата нацепил темно-синий смокинг. А Лили была в платье в красную и зеленую полоску. Нас познакомили. Мы разговорились.
Узнав об отъезде моей жены, Лили предложила подбросить меня домой. Я сказал: о»кей. И мы потопали по снегу к её машине.
Ночь была звёздная; снег искрился и звенел. Машина ждала на стоянке на верху невысокого холма длиной сотни в три ярдов; склон стал гладким, как сталь. Не успели мы тронуться в путь, как нас занесло на ледяную дорожку и завертело. Лили потеряла голову и с воплем: «Юджин!» — обхватила меня за шею.
Автомобиль развернулся на триста шестьдесят градусов. На холме, кроме нас, не было ни души. Лили выпростала из коротких рукавов шубейки обнажённые руки и прижималась ко мне все время, пока автомобиль кружился на льду. Наконец я дотянулся до ключа зажигания и выключил мотор. Нас занесло в сугроб, однако не слишком глубоко. Я отобрал у неё руль. Ночь была сказочно прекрасна.
— Откуда вы знаете моё имя? — спросил я и услышал в ответ:
— Кто же не знает Юджина Хендерсона!
Поболтав немного о том, о сём, она выпалила:
— Вам нужно срочно развестись с женой.
— О чем вы говорите! — воскликнул я. — Кто же так делает? И потом, я вам в отцы гожусь.
В следующий раз мы увиделись только летом. Лили совершала покупки. На ней было белое пикейное платье, белые туфли и такая же шляпа. Собирался дождь, и она боялась испортить свой наряд (который, как я заметил, и так был не первой свежести), поэтому попросила меня её подвезти. Я приехал в Данбери за досками для амбара, мой автофургон был набит ими доверху. Лили все время подсказывала, куда ехать, и так сильно нервничала, что в конце концов потеряла дорогу. Она была изумительно хороша. Небо все больше хмурилось. Лили попросила меня свернуть направо; мы очутились перед ограждением в виде металлической цепи, за которым виднелся залитый водой карьер. Тупик. Стало так темно, что звенья цепи казались белыми. Лили начала всхлипывать.
— О, развернитесь, пожалуйста! Поедем назад! Мне нужно скорее попасть домой!
Наконец, перед самым началом грозы, мы добрались до их скромного особняка. Внутри было очень душно.
— Мама ушла играть в бридж, — сообщила Лили. — Пойду ей позвоню.
Телефон был в её спальне; мы поднялись туда. Можете поверить мне на слово: Лили отнюдь не была легкомысленной либо распущенной. Сняв одежду, она запричитала:
— Я люблю тебя! О, Джин, я люблю тебя!
Мы обнялись. В моем мозгу билась одна-единственная мысль: разве меня можно любить? Меня?! Ударил сильнейший гром, сверкнула молния, и на тротуары, крыши, деревья обрушились мощные потоки. От Лили шёл тёплый запах свежей выпечки. И она все время повторяла: я люблю тебя!
А когда мы спустились в гостиную, там ждала её мать. Лили позвонила ей и попросила подольше не возвращаться. Естественно, леди тотчас покинула игральный столик и устремилась домой — в самую жуткую грозу за многие годы. Так что, сами понимаете, я не проникся к этой даме симпатией. Не скажу, чтобы я испугался, однако смекнул: Лили сама это подстроила. Я первым стал спускаться по лестнице и увидел возле честерфилдского дивана включённый торшер. А сойдя вниз, очутился лицом к лицу с её матерью. Я представился: «Хендерсон». Передо мной была полная миловидная дама с фарфоровым кукольным лицом — как раз то, что требуется для игры в бридж. Она была в шляпе, а когда села, то на коленях у неё очутилась записная книжка в лакированном кожаном переплёте. Я понял, она ведёт свою бухгалтерию — записывает проступки Лили. «В моем доме! С женатым мужчиной!» — и так далее. Нимало не смущаясь, я уселся на диван. Снаружи ждал автофургон с досками. Наверное, от меня исходил запах свежей выпечки — запах Лили. Она тоже сошла вниз — подтвердить худшие мамочкины подозрения. Я сидел, поставив на ковёр ноги в грубых ботинках, и время от времени покручивал усы. В комнате явственно ощущалось незримое присутствие мистера Симмонса, отца Лили, оптового торговца сантехникой. Того самого, что покончил с собой. Он застрелился в комнате, соседней со спальней дочери. Лили обвиняла в этом мать. «Я что — орудие возмездия? — мелькнула у меня мысль. — Ну нет, дамы, в такие игры я не играю».
- Предыдущая
- 2/49
- Следующая
