Шива из стали - Саберхаген Фред - Страница 38

• Предыдущая
• 38/68
• Следующая

Как только имя Гавота всплыло, служба безопасности наверняка прониклась бы желанием подробнейшим образом выяснить у него, как оно попало в список – не объясняя ему, откуда взялся подобный список. Но так уж получилось, что служба безопасности где-то далеко, на иных планетах, и коменданту придётся обождать.

Комендант Норманди беседовала с Сэйди, потому что хотела побеседовать хоть с кем-нибудь:

– Берсеркеры присваивают кодовые имена некоторым из наших вождей и обмениваются сведениями о них, обсуждают их в каком-то смысле, и наверняка оценивают их результативность в баллах, точь-в-точь, как мы оцениваем эффективность их полководцев. Очевидно, они держат досье на довольно значительное количество человеческих индивидуумов, и не только на полководцев. Мы даже не догадываемся, за что некоторые из них попадают в список особо интересных персон.

Практика научила Сэйди быть благодарным слушателем.

– Надо полагать, их общие списки включают в себя имена доброжилов. Их союзников, а также наиболее важных из их врагов.

– Надо полагать. К сожалению, в большинстве случаев совершенно невозможно выяснить, что именно они говорят друг другу о каждом их упомянутых индивидуумов, или в какую категорию он попадает. Но имена зачастую проходят открытым текстом. Кстати, служба безопасности совершенно права в своих умозаключениях. Нет ни малейших оснований полагать, что Гавот, несмотря на… э… весьма очевидные изъяны психики, является или когда-либо являлся доброжилом. У командора Принсепа не было видимых причин подтасовывать факты в его послужном списке. Похоже, он – Гавот – считает всё это исключительно увлекательной игрой.

Единственными помещениями для содержания заключенных на базе были два карцера, расположенные стена к стене на среднем подземном ярусе, и, насколько было известно коменданту, ещё ни разу не использовавшиеся по прямому предназначению.

Сам заключённый, когда наконец предстал перед комендантом Норманди, стоявшей по ту сторону статглассовой двери его камеры, признался, что провёл в больнице около года, но утверждал, что пережитое морально укрепило его. Заявлял, будто постиг, насколько драгоценна жизнь.

Заключительные его слова звучали торжественно и искренне, и впечатление ещё более усиливалось тем, что звучали они совершенно не наигранно; более того, порой даже казалось, что голос его вот-вот надломится от едва сдерживаемых чувств.

– Всё это чудовищная ошибка, мэм.

– Искренне надеюсь. Можете ли вы объяснить, каким образом была допущена подобная ошибка?

Он утверждал, что его заточение в больнице на Благих Намерениях было громадной ошибкой с самого начала. Мол, имеются определённые лица, – высокопоставленные сановники на отдалённых планетах, – травящие его уже не первый год.

– Поверите ли вы мне, комендант, если я присягну, что не виновен ни в одном из вменяемых мне в вину ужасающих преступлений? Если я дам вам хорошее, основательное объяснение того, как невинный человек может стать жертвой навета?

При этом Гавот, как бывалый уголовник, стоял по стойке «вольно», слегка расставив ноги и заложив руки за спину, посреди места текущего заключения. Размер камеры составлял три на четыре метра. Единственная койка у стены представляла собой прозрачные тенёта, сотканные из силовых полей. Манипулируя имеющимся в камере пультом управления, заключённый мог превратить койку в тренажёр или заставить её принять форму кресла со столиком. Приятный свет успокоительного оттенка излучался всей поверхностью потолка. Канализация в дальнем углу тоже была выставлена на полное обозрение, как и вся обстановка камеры, и неуязвима ни для каких покушений человеческих рук.

– Я бы с радостью поверила вам, мистер Гавот. Я бы с радостью ухватилась за любую возможность выпустить вас и приставить к делу. Но ознакомившись с вашим досье, я не вижу ни единой лазейки для подобного решения.

Гавот сделал грациозный жест; в движении его руки выглядели куда сильнее, а ладони казались очень крупными и ловкими – наверное, будь такая возможность, Гавот скрыл бы это качество.

– Тогда не буду тратить ваше драгоценное время на бесплодные споры, – только и сказал он. – Моя участь в ваших руках – впрочем, учитывая тот факт, что вы пребываете в настолько отчаянной ситуации, чтобы принять меня в свои ряды, пожалуй, и ваша участь находится в моих руках.

Клер Норманди примолкла, но лишь на миг. Затем резко развернулась.

– Проследите, чтобы он ни в чём не нуждался, сержант. Но не выпускайте его из камеры ни под каким видом.

– Я требую соблюдения своих гражданских прав, – заявил голос, по-прежнему спокойный, раздавшийся из громкоговорителей камеры.

– Как только решу, как с вами быть. Но в данный момент вы являетесь субъектом законов военного времени, – отрезала комендант Норманди.

Может, и в самом деле есть хоть крохотный шансик, что Гавот действительно невинен, как утверждает? Что-то сомнительно, а беспокоиться об этом попросту некогда. В данный момент у неё хватает оснований для более серьёзных тревог.

Она уже уходила, когда вслед ей донеслось:

– Виновен я или нет, но всё так же готов бить берсеркеров, комендант. Нет ли в этом файле заметки, комментария командора Принсепа? Он-то уж скажет, как здорово я себя зарекомендовал.

Марут выразил своё пожелание, чтобы на астероиде приземлился хотя бы один корабль с Благих Намерений.

– В лучшем случае нам удастся его реквизировать.

– Сомневаюсь, что они пошлют боевой корабль. Они уже выслали все корабли на патрулирование.

– Ладно, по крайней мере, мы смогли бы хотя бы сбыть этого маньяка туда, где ему надлежит находиться.

– Фактически, как мне сказали, Гавота вовсе нельзя назвать маньяком.

– А вдобавок я слыхал, что фактически он и не садист. Скажите это его жертвам – глядишь, им полегчает. Кстати, было бы любопытно знать, сколько их было всего.

– Не знаю и не хочу знать. Никого из моих людей он сюда не причислит. Да, сбыть мистера Гавота с рук было бы очень недурно. Но куда важнее позаботиться, чтобы остальные добровольцы зарекомендовали себя достаточно хорошо для дела.

До сей поры результаты тренировок остальных добровольцев из первой партии подавали надежды.

Оказаться за решеткой, едва вдохнув сладкий воздух свободы – этот удар по психике Гавота оказался куда более сокрушительным, чем он продемонстрировал коменданту и сержанту. Разумеется, он ничуть не удивился, – удивительно скорее то, что ему позволили разгуливать на свободе настолько долго, – но возвращение в тюремную камеру потрясло его сильнее, чем он ожидал.

Уже давным-давно, и в больнице на Бане, и за годы до того, он чуть ли не упивался опасливыми взглядами людей. Но за последние месяца три-четыре он мало-помалу начал чувствовать, что подобные взгляды сидят у него в печёнках. Затем, стоило ему сесть на борт корабля до Гипербореи, и всё переменилось. По отношению остальных рекрутов было сразу же ясно, что никто из них даже не догадывается о его прошлом. Да и ни один из членов экипажа корабля, доставившего сюда, не ведал о его… особых полномочиях. Просто великолепно!

Конечно, всё это было слишком уж замечательно, чтобы продолжаться в том же духе. И возвращение за решётку отнюдь не удивило Гавота – и всё же стало для него достаточно чувствительным ударом.

Любопытно, скольким из его новых потенциальных товарищей по службе поведали о его биографии, и сколько именно сказали.

– Хавать пора.

Гавот поднял голову, удивлённо заморгав при звуке этого жизнерадостного голоса. Пришёл сержант, тот самый, что так ловко упрятал его в карцер, с подносом в руках, в сопровождении солдатика с широко распахнутыми глазами. Как сказал сержант, отныне и впредь забота о Гавоте поручена именно этому солдатику.

Судя по всему, обоих блюстителей порядка весьма основательно просветили на предмет статуса и подноготной их подопечного. По меньшей мере, им известно, в какой больнице он содержался и за что был туда отправлен.

• Предыдущая
• 38/68
• Следующая