Возвращение странницы - Вентворт Патриция - Страница 31

• Предыдущая
• 31/48
• Следующая

— Итак? — спросил Филип, и Гарту пришлось взять с места в карьер:

— Начальство недовольно. Сначала ты считал, что она умерла, а потом она вдруг взяла и объявилась. В разведке хотят встретиться с тобой по этому поводу. Меня прислали с уведомлением — а точнее, взвалили на меня самую трудную работу.

— Продолжай.

— Как тебе известно, Ла-Манш — преодолимая преграда. Кому-то поручили сделать запросы о прибывающих беглецах, и мы получили отчет.

— И что же?

— Кое-что ты уже знаешь: Тереза Джоселин жила в Шато-де-Морнак вместе с приемной дочерью, мисс Джойс. Энн приехала в гости к тетке в апреле сорокового года, а в июне ты приплыл на моторке, чтобы увезти ее в Англию. Тебе удалось увезти некую женщину, но в лодке она скончалась, и ее похоронили, как Энн. В отчете об этом не сказано, но это общеизвестно. Теперь опять вернемся к отчету. Известно, что Терезу Джоселин похоронили за неделю до твоего прибытия во Францию. Энни Джойс осталась в шато и заболела. За ней ухаживало двое старых слуг, Пьер и Мари. Деревню заняли немцы. К больной прислали врача.

— Да, все это я знаю. Видимо, ты слышал историю Энн. Она утверждает, будто вернулась в шато и выдала себя за Энни Джойс. По ее словам, вскоре у нее началась пневмония. Когда она поправилась, ее увезли в концентрационный лагерь.

Гарт виновато потупился.

— Это еще не все. В отчете сказано, что Энни Джойс поправилась очень быстро. Врач-немец продолжал бывать в шато, как и капитан Райхенау. Очевидно, они подружились с Энни Джойс. Вскоре этого врача перевели в другое место. Капитан Райхенау продолжал наносить визиты обитателям замка. Естественно, по деревне поползли слухи. Спустя несколько месяцев Райхенау исчез. Затем Энни Джойс отправили в концлагерь, но через пару месяцев она вернулась в шато и объяснила, что ее отпустили из-за болезни. Она сильно похудела, но не походила на человека, только что перенесшего серьезную болезнь, к тому же находилась в прекрасном расположении духа. Пьеру и Мари она объявила, что проживет с ними недолго: она собиралась в Англию. Правда, отъезд пришлось отложить, но в конце концов она покинула Францию.

— Это все?

— Нет. После возвращения из концлагеря немцы оставили ее в покое: все визиты и контакты прекратились.

Филип холодно заметил:

— Ты осудил бы ее, если бы контакты продолжались. А теперь ты осуждаешь ее за то, что они прекратились?

— Нет, конечно нет! Филип, ты уверен, что это Энн? Нет, подожди минуту — ведь с самого начала ты сомневался? Ты же знаешь, в семье ничего не утаишь. Инес Джоселин проболталась. Значит, ты не был уверен?

От волнения Гарт задыхался.

— Поначалу я был абсолютно уверен, что это не Энн, — объяснил Филип. — Она казалась совершенно чужой, я не мог поверить, что эта женщина когда-то была моей женой. Она была внешне похожа на Энн, говорила, как Энн, писала, как Энн, и все-таки я не верил, что передо мной настоящая Энн. А потом мне пришлось поверить — вопреки всем доводам рассудка, чутью, ощущениям, потому что она знала о том, что было известно только мне и Энн, — он встал и прошелся по кабинету. После непродолжительной паузы он обернулся и заключил: — И я верил ей — до вчерашнего вечера.

— Что же случилось вчера?

— К нам зашла одна девушка — на нашей свадьбе она была подружкой Энн. Она хихикала, болтала и невзначай обмолвилась о каком-то дневнике. Выяснилось, что Энн вела дневник по примеру покойного мистера Пипса и, по словам Джоан, записывала в него «буквально все, даже то, о чем не принято говорить вслух». От разговора о дневнике Энн решительно уклонилась, не объяснив причины. И выглядела при этом необычно скованно. Я хотел бы увидеть этот дневник, Гарт. Хотел бы выяснить, описала ли Энн в нем те события, которые окончательно убедили бы меня, те, о которых знали только мы с ней. В таком случае дневник, попав в руки Энни Джойс, мог сослужить ей неплохую службу. Значит, чутье не обмануло меня, а обо всех доводах рассудка можно забыть.

Гарт повернулся и окинул Филипа серьезным взглядом, не зная, что сказать. Прежде чем он нашелся с ответом, Филип снова заговорил:

— Мы живем под одной крышей, но не вместе. Нас ничто не связывает. Мы с ней чужие люди.

— Ты хочешь, чтобы я сообщил это шефу разведки?

— Не знаю. Я готов все объяснить ему сам — ты только что намекнул, что, если верить отчету, Энни Джойс по каким-то причинам выдает себя за Энн. Впрочем, эти причины очевидны, — он вернулся к столу и сел. — Гарт, это вполне возможно, и я объясню почему. Эта Энни Джойс… ты ведь знаешь, кто она такая. Дочь незаконнорожденного сына моего двоюродного дедушки Эмброуза, с детства убежденная, что ее отец по праву должен был стать сэром Роджером, а не низкооплачиваемым клерком, приученная видеть в Энн и во мне врагов и самозванцев. Потом Тереза удочерила ее — но не официально, поссорилась из-за нее с родными, увезла девочку во Францию, а через десять лет лишила ее наследства, внезапно воспылав любовью к Энн. Видишь, какое нагромождение фактов? Нетрудно понять, что девушка, выросшая в такой среде, оказалась более чем… скажем, податливой. В твоем отчете говорится, что ее расположение сумел завоевать некий капитан Райхенау. Это вполне возможно. Значит, немцы выбрали время и сами отправили ее к нам. Очевидно, их интересуют сведения о времени и месте открытия второго фронта. Вероятно, они решили, что им представился на редкость удобный случай подослать ко мне шпионку. Это одна сторона картины. Есть и другая. Если она Энн, то она очень изменилась — не внешне, а по характеру. Но у нее были на то причины, которые никто не сможет отрицать. Если это Энн, она могла поверить, что я умышленно бросил ее. Она перенесла болезнь. Ей пришлось называться чужим именем и прятаться от бошей. Ее отправили в концлагерь, где она опять заболела. Наконец она сумела вернуться на родину и обнаружила, что здесь ее уже три с половиной года считают умершей. На памятнике выбито ее имя, в доме она никому не нужна. Я не узнал ее — по крайней мере, заявил об этом вслух. Если она все-таки Энн, у нее есть все причины для недовольства. Когда же я наконец изменил свое мнение, я не стал скрывать, что делаю это против воли, повинуясь обстоятельствам. Наверняка она была оскорблена до глубины души.

— Это правда?

— Нет, а если и да, то она не подает виду. Она прекрасно научилась держать себя в руках, она покладиста, обаятельна и деловита. Энн не обладала ни одним из этих достоинств. Она всегда говорила то, что думала, а когда ей не удавалось добиться своего, устраивала сцену. Разве можно так измениться за три с половиной года? К тому же эта женщина гораздо умнее Энн. Она ловка, тактична, очень благоразумна. Этого Энн недоставало. Энн была просто молода и жизнерадостна, она не умела сдерживаться и была донельзя своенравна. Обо всем этом я узнал сразу после свадьбы. Но если это все-таки Энн, тогда я обязан примириться с ней — хотя бы потому, что она вынесла немало испытаний. И если это Энн, можешь сжечь свои отчет и забыть о нем: ни при каких обстоятельствах ни одному бошу не удалось бы сбить Энн с толку или хотя бы предпринять попытку завербовать ее. Человека, более неподходящего на роль тайного агента, трудно представить — такое не придет в голову никому, тем более самой Энн. Ты веришь мне?

— Если это Энн — верю. Я плохо знал ее, но готов подписаться под каждым твоим словом: она была жизнерадостной, здоровой девушкой, способной упрямо добиваться своего, миловидной, обаятельной и так далее, но не слишком умной — прости мне эту откровенность.

— Всем нам порой приходится говорить нелицеприятные вещи, — откликнулся Филип странным тоном. — В сущности, ты повторил мои слова. Итак, мы во всем разобрались. Да, она выглядит, как Энн, и говорит, как Энн, но она не может мыслить, как Энн, потому что утонченный разум не в состоянии подражать простому, а когда живешь вместе с женщиной, невозможно не обратить внимание на склад ее ума. Именно поэтому я так долго сопротивлялся Я жил с Энн и живу с женщиной, выдающей себя за Энн, и вижу, что мыслят они по-разному. Признаться, я быстрее смирился бы с переменой во внешности.

• Предыдущая
• 31/48
• Следующая