Архипелаг в огне - Верн Жюль Габриэль - Страница 12
- Предыдущая
- 12/40
- Следующая
На этом островке Кулонески в начале войны, в 1821 году, греки обрекли на голодную, смерть несколько сот турок, хотя те сдались в плен после заверения, что их перевезут на родину.
Позднее, в 1825 году, во время осады острова Сфактерии, который оборонял сам Маврокордато, войска Ибрагима в отместку вырезали восемьсот греков.
Теперь саколева направлялась к проходу Сикиа, шириной в двести метров, зажатому между северным берегом острова Кулонески и мысом Корифазион. Только тот, кто хорошо знал его фарватер, почти недоступный для глубоко сидящих кораблей, мог рискнуть войти в него. Но Николай Старкос смело, с ловкостью опытного лоцмана, обошел скалистые кручи побережья острова и обогнул мыс Корифазион. Затем, увидев стоявшую на якоре в открытом море многочисленную иностранную эскадру — около тридцати французских, английских и русских судов, — он осторожно миновал ее и под покровом ночи снова прошел вдоль мессинийского берега, проскользнув между материком и островом Продана; на рассвете «Кариста», увлекаемая свежим юго-восточным ветром, проследовала вдоль извилистого побережья спокойного Аркадского залива.
Солнце уже поднималось из-за вершины Итома, откуда взгляду открывается территория древней Мессинии, а также безбрежная гладь Корейского залива и другого залива, названного Аркадским — по имени города Аркадии, расположенного на его берегу. От лучистого света занимавшегося дня на море ложились длинные блики, вспыхивавшие всякий раз, когда утренний ветерок гнал по воде легкую рябь.
С зарей Николай Старкос уже маневрировал, стремясь по возможности пройти в виду города, расположенного в одном из углублений берега, который, закругляясь, образовывал обширный открытый рейд.
Часов в десять утра на корме саколевы появился боцман и замер перед капитаном, ожидая приказаний.
На востоке тем временем разматывался огромный клубок Аркадских гор. Селенья на пологих холмах тонули в садах, прячась в густой тени оливковых и миндальных рощ; ручьи журчали между купами миртов и кустами олеандров, пробивая себе путь к реке; знаменитые коринфские виноградники, цепляясь за каждый бугорок, ползли во все стороны, и бесчисленные их лозы покрывали склоны, не оставляя ни единого пустого клочка земли; а ниже, у самого моря, сверкали красные городские дома — яркие пятна на фоне темно-зеленой завесы кипарисов: такой представала великолепная панорама одного из самых живописных уголков Пелопоннеса.
Но по мере приближения к Аркадии — древней Кипариссии, которая во времена Эпаминонда была главным портом Мессинии, а после крестовых походов — феодальным владением француза Вилль-Ардуэна, невыразимо печальное зрелище открывалось взору каждого, кто свято чтит воспоминания прошлого, и будило в его сердце горькие сожаления.
Два года назад Ибрагим разрушил город, умертвил детей, женщин и стариков! В развалинах лежал старинный замок, возведенный на месте античного Акрополя; в развалинах — опустошенная фанатиками-мусульманами церковь св. Георгия; в развалинах — жилые дома и общественные сооружения!
— Сразу видно, что тут побывали наши друзья-египтяне! — пробормотал Николай Старкос, чье сердце даже не сжалось при виде этих разрушений.
— А теперь здесь турки хозяева! — откликнулся боцман.
— Да… надолго… надо надеяться, навсегда! — прибавил капитан.
— Причалим здесь или пойдем дальше?
Николай Старкос внимательно посмотрел в сторону гавани, от которой судно находилось всего в нескольких кабельтовых. Затем он перевел взгляд на самый город, раскинувшийся милей дальше, у подножья горы Психро. Подходя к Аркадии, капитан, видимо, еще не решил, что предпринять: пристать к молу или вновь пуститься в открытое море.
Боцман по-прежнему ждал ответа.
— Подать сигнал! — скомандовал, наконец, Николай Старкос.
Красный вымпел с серебряным полумесяцем взвился на ноке грот-реи и развернулся в воздухе.
Через несколько минут на мачте, стоявшей на молу, заколыхался такой же вымпел.
— Право руль! — скомандовал капитан.
Короткое движение руля, и саколева повернула по ветру. Как только доступ в гавань оказался открытым, судно свободно вошло в нее. Убрали паруса — сперва с фок-мачты, затем был убран грот, — и «Кариста» под кливером и лиселем двинулась вперед. На небольшой скорости она дошла до середины гавани. Там судно бросило якорь, и матросы занялись работой, связанной с приходом в порт.
Тут же для капитана спустили шлюпку; отвалив под ударами двух пар весел от саколевы, она вскоре пристала к небольшой лестнице, высеченной в толще каменной набережной. Там в ожидании стоял какой-то человек, который вместо приветствия произнес:
— Околело весь в распоряжении Николая Старкоса!
Капитан ответил дружеским жестом. Он первым поднялся по лестнице и направился к расположенным неподалеку домам — преддверию города. Миновав развалины — следы последней осады — и пройдя по улицам, запруженным турецкими и арабскими солдатами, он остановился возле уцелевшего кабачка под вывеской «Минерва» и вошел туда в сопровождении своего спутника.
Спустя минуту капитан Старкос и Скопело уже сидели в отдельной комнате за столиком, на котором стояли два стакана и бутылка «ракии» — крепчайшего спирта, полученного из златоцветника. Собеседники скрутили, зажгли и закурили ароматные сигареты из золотистого миссолонгского табака; затем между ними завязался разговор, причем один из них охотно выказывал себя покорным слугой другого.
Отталкивающая физиономия — низкая и коварная, но при этом смышленая — была у этого Скопело. Ему, вероятно, было лет пятьдесят, но выглядел он старше. Представьте себе лицо ростовщика, хитрые быстрые глаза, коротко остриженные волосы, нос крючком, кривые пальцы и такие огромные ступни, о которых в Албании говорят: «Большой палец уже в Македонии, когда пятка еще только в Беотии». В довершение всего у этого невысокого, тщедушного человека была большая плешивая голова и круглое лицо с седоватой бородкой; усов он не носил. Скопело — арабский еврей по внешности и христианин по рождению — был одет очень просто: на нем были куртка и штаны левантского матроса и широкий дорожный плащ.
Скопело был как раз таким дельцом, какого могли желать для себя пираты Архипелага: никто лучше его не сбывал награбленное, никто дешевле не скупал невольников на турецких рынках и не перепродавал их прибыльнее на берберийском побережье.
Нетрудно догадаться, о чем беседовали между собой Николай Старкос и Скопело, что обсуждали они, как оценивали события бушевавшей в то время войны, какие выгоды предполагали извлечь из нее.
— Что происходит сейчас в Греции? — спросил капитан.
— После вашего отъезда почти ничего не изменилось, — отвечал Скопело. — Видно, за тот месяц без малого, что «Кариста» проплавала у берегов Триполитании, вы не получали никаких известий?
— Действительно никаких.
— Так вот, я сообщаю вам, капитан, что турецкие суда совсем уже готовы перевезти войска Ибрагима на Гидру.
— Это я знаю, — ответил Старкос. — Видел их вчера вечером на Наваринском рейде.
— Вы нигде не останавливались после того, как вышли из Триполи? — спросил Скопело.
— Останавливался… однажды! Всего на несколько часов в Итилоне… чтобы пополнить команду «Каристы». Но после того как я потерял из виду берега Мани, мне нигде до самой Аркадии не отвечали на сигналы.
— Видимо, нечего было сообщать, — заметил Скопело.
— Скажи-ка, — продолжал Николай Старкос, — что делают сейчас Миаулис и Канарис?
— Их действия, капитан, свелись к внезапным нападениям, способным принести только частичный успех, но не полную победу! И пока они охотятся за турецкими кораблями, пираты чувствуют себя привольно в водах Архипелага.
— А что, по-прежнему говорят о…
— О Сакратифе? — перебил Скопело, слегка понизив голос. — Да!.. повсюду… и везде, Николай Старкос, и только от него зависит, чтобы заговорили еще больше!
— И заговорят!
Николай Старкос залпом осушил стакан, который Скопело тут же снова наполнил, и встал. Он несколько раз прошелся взад и вперед по комнате; затем приблизился к окну и, скрестив руки, долго прислушивался к доносившемуся издали грубому пению турецких солдат.
- Предыдущая
- 12/40
- Следующая
