Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/93
• Следующая

И когда Анатолий Иванович, отфыркиваясь в вислые усы, содрал с головы темный пластиковый мешок и снова, на сей раз далеко не случайно, взглянул в окно, он понял: сотрудников правоохранительных органов надо спасать.

Маренговых от ужаса, их аккуратно вывели через городскую, недавно отремонтированную ворохаевскими стараниями канализацию и отпустили в районе полей орошения; а господин завхоз вернулся под капельницу.

Кампанию травли сменила процедура ареста, затянувшаяся на полтора месяца. Анатолий Иванович жил, работал, лечился и для души давал уроки математики детям-сиротам прямо в Управе, а под окнами жили земляне – черные и белые, желтые и краснокожие, мулаты, метисы и самбо, предприниматели, работяги, отставное офицерье и нищие рыночные старушки. Они жгли костры, пили водку, называя друг друга на «ты», и дружно свистели вслед зябко шныряющим по подворотням озабоченным типам, похожим на сотрудников правоохранительных органов. Иные время от времени осеняли себя крестом, иные по вечерам, бормоча, раскачивались взад-вперед, а кто-то с самого рассвета будил город истошными призывами к молитве, но за все полтора месяца, за все сорок пять дней без одного в палаточном лагере не случилось ни единой ссоры, и скелетоподобный остов джипа, некогда украшенного «Веселым Роджером», обтянутый брезентом, был превращен в импровизированный штаб…

Так это было на Земле.

И вот в этом-то пестром, сроднившемся, понимавшем друг друга с полуслова скопище, поднимая тост по поводу сороковин попытки ареста, некто, впоследствии так и не опознанный, спросил: а не пора ли кое-кому выйти из комы и наконец хоть что-то прогарантировать?

День спустя этот вопрос повторяла вся планета.

Еще через день далеко в горах Шотландии, в громадной, отделанной шелковыми оборками и фестонами постели застонал и зашевелился, явно собираясь вот-вот открыть глаза, Лох-Ллевенский Дед.

И тогда, вусмерть перепуганные никак не желающей идти на спад стихией электоральной самодеятельности, уже второй месяц живущие на бесполезно протекающем в желудки девятизвездном «Вицлипуцли» и антрацитовых ерваальских сигаретах, сотрудники Администрации, проконсультировавшись с планетарным головой Земли господином Буделяном-Быдляну и получив от него официальную просьбу об интервенции, проверенным приемом завершили процедуру задержания завхоза Ворохаева.

В Управу вошли танки.

Они секунду повисели над полом, а потом лязгающе осели, кроша и круша наборный мраморный пол, и с их траков, кисло дымясь, стекали на измочаленный каррарский камень бесформенные остатки сорокалетних девочек из канцелярии, думавших, что они сумеют, взявшись за руки, не пропустить в здание имеющую письменное распоряжение бронетехнику. Плохо выбритый, смертельно усталый майор с черными кругами вокруг воспаленных глаз, выкарабкавшись из башни, оглядел гусеницы, выматерился, сверился с планом помещений и зашагал к нужному кабинету. «Простите меня, Анатолий Иванович, – сказал он, ковыряя паркет носком шнурованного полусапога. – Я сам землянин, я все понимаю. Но я военный человек, я давал присягу. У меня приказ. Пройдемте…»

В тот миг господин Ворохаев люто позавидовал всем свободным людям.

Вплоть до Алексея Костусева, вот уже год лисьим хвостом мечущегося с континента на континент в тщетном тщании, перехитрив судьбу, уйти живым от машины, которой нипочем даже номенклатура Лох-Ллевена.

И завидовал до сих пор.

– Послушайте, подсудимый. – Вошь-Тыкайло отстранил комп и потер идеально выбритое отсутствие подбородка. – Не для протокола. Посмотрите на себя. Вы человек известный, солидный. И жилплощадь у вас дай бог каждому, – в голосе его мелькнула укоризна. – А посмотрите на меня. Пожилой человек, мама старенькая, ногами болеет, на одну пенсию ну никак не прожить. Квартирка махонькая, двухкомнатная, потолок валится, – плаксиво сказал он. – Войдите в положение! Жалко вам, что ли? Ну признались бы уже, и дело с концом. А? Что для вас семь-восемь лет в колонии, при вашем-то умении работать с кадрами? А я вам твердо обещаю общий режим. Честное слово! Ну давайте, давайте же!

– В чем признаваться? – мрачно спросил Анатолий Иванович.

Вошь-Тыкайло радостно засуетился.

– А вот, вот, – приговаривал он, лихорадочно манипулируя с клавиатурой. – Нет, это насчет прораба, это проехали… и это, и это… о!.. да вот хотя бы! – Унтер-аудитор торжествующе сверкнул бинокулярами. – Доски! Марискульской березы! Две! В скобках прописью две! Штуки! Выписывали?!

– Выписывал, – не стал отрицать Ворохаев.

Вошь-Тыкайло хищно подобрался.

– Используя служебное положение?

– Безусловно, – подтвердил Ворохаев.

– Без документального оформления?

– Без.

На лице Вошь-Тыкайлы расцвел куст сирени.

– Протоколист, запишите дословно, – благоухая, сказал он киберу и вновь со скрипом развернулся к подсудимому. – Попрошу поподробнее.

Анатолий Иванович пожал плечами.

– Восемнадцатого… нет, пожалуй, девятнадцатого апреля минувшего года в Управу поступила компограмма с заказом на поставку означенных досок, каковые и были поставлены. Факт получения досок заказчиком подтверждается нотариально заверенной копией устной благодарности от девятого мая минувшего же года.

– То есть вы им – доски, – все более и более возбуждался прокурор, – а они вам, извиняюсь, устную благодарность?

– Именно так.

Вошь-Тыкайло, светясь, умыл ладонь о ладонь.

– Любопытно-с, и кто же вами, батенька, облагодетельствован таким вот образом-с? За народные-то денежки?

– Лох-Ллевен, – чистосердечно признался Анатолий Иванович.

Вошь-Тыкайло скис.

– Протоколист, аннулируйте запись. – Сирень стремительно увядала. – А вас, подсудимый… – на глазах его выступили крупные слезы, – а тебя, волчина позорная… я ж тебя зубами загрызу, понял, в натуре?

Унтер-аудитор клацнул челюстью. Седенький пушок на шишковатой макушке взъерошился. Сопя и всхлипывая, он перекарабкался через стол, порвал на себе рубашку, растопырил козой пальчики и встал дыбом.

Подсудимый вжался поглубже в шелушащуюся стену.

Кованая клетка надежно оберегала его. Но Анатолий Иванович был непоправимо брезглив, а из взбесившегося государственного обвинителя брызгало не только эмоциями, но и слюнкой.

– У-ур-р-р-р-в-у-у…

Вошь-Тыкайло, скрежеща протезами, грыз титановые прутья.

Бедняге было плохо. Он явно нуждался в медицинской помощи.

Каковая и не замедлила.

– Haende hoch![29]

По залу, бренча и подзвякивая спецсредствами, замельтешили плечистые ребята в белых накидках с красными крестами.

– Haende hinter den Kopf![30]

Сержанты конвоя беспрекословно подчинились.

Им уже не было скучно.

– Aufstehen, Arschloch![31]

Ухватив унтер-аудитора за тощую шкирку, рыжебородый исполин в старомодном головном уборе отодрал Вошь-Тыкайлу от слегка погрызенного титана и швырнул в угол. Скептически оглядел покрытые царапинами прутья и, крякнув, раздвинул их на манер занавеса. После чего вытянулся в струнку, четко, с гвардейским шиком щелкнул каблуками и приглашающе указал на дверь.

– Я протесту… – мяукнуло в углу.

– Schweigen, Sauhund![32]

Все шло как должно. Справедливость, в которую так верил планетарный завхоз, торжествовала. Ни о чем не спрашивая, господин Ворохаев покинул разоренную клетку и, почтительно сопровождаемый двумя меченосными санитарами, пошел по проходу к двери.

Туда, где уже ждал его, роя землю копытом, ослепительно белый, с синеватым альпийским отливом конь в серебряном уборе.

Анатолий Иванович больше не завидовал никому.

В том числе – Алексею Костусеву.

И был прав.

Потому что ровно за полторы минуты до появления в прокуратуре окольчуженных санитаров бетонная стена Восточного капонира, истерзанная кумулятивными снарядами, целенаправленно долбившими в одну точку с трех часов пополудни, дала трещину, шумно вздохнула и обрушилась, распахнув заполненное взбаламученным облаком едкой пыли нутро каземата. Небритые камуфлированные парни в зеленых повязках поверх пышных шевелюр, хрипя сквозь прокуренные зубы отборную матерщину, цепью пошли вперед.

• Предыдущая
• 49/93
• Следующая