Весы - Вежинов Павел - Страница 31

• Предыдущая
• 31/58
• Следующая

Я снова вышел пройтись, а когда вернулся, Марта была уже дома. Увидев меня, она чуть не бросилась мне на шею.

– Господи, я с ума сойду! Ты не представляешь себе, как это красиво!

Я знал, о чем она говорит; я нарочно разложил эскизы у себя на кровати, чтобы она увидела их сразу же, как войдет в комнату. Я делал их для себя, но Марта решила, что это мой подарок ей лично. Мы снова поднялись ко мне в комнату, она включила свет. Эскизы лежали на местах, – она и пальцем не посмела дотронуться до листов.

– Какой тебе нравится больше всего?

– Вот этот, – показала она.

Да, именно тот, который понравился и мне. Почти весь этаж представлял собой холл. Камин, огромный деревянный стол почти на треть всего помещения. Под лестницей, ведущей к спальням, хозяйственный бокс с газовой плитой и всем необходимым для того, чтобы изжарить рыбу или приготовить что-нибудь на скорую руку. Перед цветастой занавеской – широкая лавка, которая могла служить и кроватью.

– Это для меня? – догадалась Марта.

– Конечно, – обрадовался я. – Наверх тебе нельзя – живьем съедят.

– Мне это не угрожает, – с пренебрежением отозвалась Марта. – Да я и не собираюсь там бывать. Это мужская берлога, женщинам там делать нечего.

– Правильно. Как ты думаешь, для чего я поставил этот стол и такие тяжелые скамьи? И для попоек удобно, и голову этим не проломишь.

– Я отнесу все это Марчо, нашему председателю. Пускай посмотрит, на что способен мой брат! Тебе, конечно, хорошо заплатят, он меня предупредил.

– Только попробуй! – строго сказал я.

Марта взяла лист с эскизом, который ей понравился, долго рассматривала его. На лице ее играла добрая и лукавая улыбка.

– Марта, завтра я собираюсь уезжать, – сказал я.

Я видел, как она поражена; она даже посмотрела на меня с испугом.

– Завтра? Почему завтра?

– А зачем мне оставаться? Все, что можно было сделать, я сделал. Нашел два – три обломка самого себя. Надо двигаться дальше.

– Не надо, – сказала она. – Ты должен остаться еще на несколько дней.

– Зачем?

– Как зачем? Да хотя бы ради мамы. Разве ты не видишь, как она ожила в последние дни?

Лучше бы она меня ударила – так мне стало стыдно за себя.

– Ведь я не навсегда уезжаю…

– Знаю, знаю… Явишься лет через десять…

– Или через десять месяцев. Насовсем.

Я не мог брякнуть ничего глупее. В сущности, придумал я это не сейчас, такая мысль постоянно вертелась у меня в голове в последнее время. Скорее как чувство, чем как намерение. Марта резко выпрямилась.

– Выброси эту чушь из головы! – гневно сказала она. – Что ты здесь будешь делать? Коров пасти?

– А что мне делать в Софии? – ответил я как можно спокойнее. – Представь, что я не сумею вернуть себе память. Что будет со мной тогда? Конечно, мне дадут пенсию. А дальше? Сяду сложа руки и буду слезы лить? На каждом шагу ловить сочувственные взгляды?

– Ты вернешь себе память! – решительно сказала она. – Но даже если тебя проводят на пенсию… Ты сам сегодня убедился, что ты прекрасный архитектор. Тебе всегда найдется дело. Ведь не звери же они, в конце концов. Братик, милый, не думай об этом… Просто иди своей дорогой… Придет время – и ты узнаешь все истины.

Я застыл в изумлении. Не от ее слов – от голоса.

– А ты их узнала? Для себя?

– Не все! Да и зачем это нужно? И того, что знаешь, достаточно, чтобы броситься… в воду…

Да, в воду! Или прыгнуть с балкона, все равно. Марта сразу поняла, что сказала лишнее, и тут же заговорила о другом.

– Симчо, сегодня пятница. В субботу и воскресенье ехать тяжело. Лучше останься до понедельника.

Так я и сделал – остался в Брестнике еще на два дня. Я никуда больше не ходил; мои житейские счеты с селом были покончены. Я хорошо сознавал, что остался в долгу у всех тех, с кем когда-либо делил жизнь, но у меня не было ни сил, ни возможности что-либо изменить. Целыми днями я глазел на деревья, на далекие зубцы гор. Я не скучал – я провел два тихих и спокойных дня. Между прочим, прочел «Пол и характер» Вайнингера – из простого любопытства. Книгу я нашел в поредевшей библиотечке отца. Кто ее купил? Зачем? За каким дьяволом понадобились простенькому сельскому учителю проблемы пола? Перевернув последнюю страницу, я не знал, что ответить на этот вопрос. И не знаю до сего дня.

Я выехал из села только к часу дня. Спешить было некуда. Мы спокойно и досыта пообедали с Мартой, как обедают простые люди с чистой совестью. Мама была тихая и кроткая, как всегда. Она почти не ела, только смотрела на нас. В ее взгляде не было ни капли горечи от предстоящей разлуки. Я не удивлялся – я хорошо ее понимал. Со мной у нее было куда больше общего, чем с Мартой. Если не по мыслям, то по состоянию. Старые люди видят жизнь такой, какова она есть; не размышляя, они принимают ее как нечто неизбежное. Нет, этого мало, – как естественное и справедливое. Избегают воспоминаний, отворачиваются от надежд. Их радости безбурны, их заботы и тревоги легки, легче паутины, что летает над крышами села. Мы жалеем их больше, чем следует, потому что не понимаем. Они не боятся смерти, не то, что мы. Смерть для них – не больше, чем неизбежный отлет. Поймите меня правильно. Я уверен, что мать моя не надеялась на загробную жизнь. Может быть, даже боялась ее. Вернее, боялась встретить там отца, потому что было виновата перед ним, как и он был виноват перед ней в нелепой, ошеломившей всех смерти.

Меня проводили только до ворот – это я выпросил у Марты. Не следовало оставлять маму одну в первые минуты после моего отъезда; как знать, может быть, я ошибаюсь, и колючка разлуки вопьется глубже, чем я думаю. Но так или иначе, она рассталась со мной без боли – это я видел ясно в ее выцветших глазах. И я отделился от нее без боли. Оба мы жили в мире без надежд. Надежды для нас не имели смысла.

И вот я снова в дороге, с последней маминой улыбкой в душе. Я чувствовал некоторое облегчение, – как ни тяжко в этом признаваться, – легкость избавления. У меня больше не было забот и не было обязанностей, таких, от которых обычному человеку никуда не уйти. Я даже не думал о том, куда еду. Главное, что я в дороге.

А дорога совсем новая – не та, по которой я приехал в Брестник. О ней мне сказала Марта. Шоссе еще не нанесли на туристические карты. Поэтому, наверное, оно было совершенно пусто. Тем лучше, можно спокойно подумать. Правда, страшновато пускать в ход беспощадную машинку, когда не знаешь, как ее остановить. Но ничего не попишешь, придется рискнуть. И я не колеблясь нажал на кнопку. Что-то в ней появится? Да что угодно!

Появилось сознание. Мое сознание. Большой белый экран, по которому пробегали искорки света. Никаких образов. Совершенно пустого сознания быть не может, это неестественно. Но что делать, если я ничего не вижу. Разве что включить проекционный аппарат, как советовал доктор Топалов. Но тут во мне сразу же заговорило вечное человеческое сомнение: а что тогда будет причина, и что – следствие, аппарат или экран? Не знаю почему, но человек всегда считает, что первоначало должно быть только одно. Не может существовать двух начал, одно из них обязательно будет причиной, а второе – следствием. И если спутать причину со следствием, можно придти к идиотским выводам, в чем я сам однажды укорил доктора Топалова.

Хорошо, попробуем иное условие задачи. Допустим, что налицо два данных, и посмотрим, что покажет решение. Если теленок пойдет хвостом вперед, значит, условие неверно.

Итак, я снова нажал на кнопку, и на экране появилось нечто. Какое там нечто, – на экране появился теленок! Мы хорошо знаем, что это не настоящий теленок, а его изображение. Откуда оно взялось? Очень просто: это проекция с диапозитива, находящегося в аппарате. А что такое диапозитив? Не что иное, как память о действительном явлении, воплощенная в материальном образе. Таким образом получается два изображения, совершенно одинаковых по размерам. Но как бы там ни было, мы можем сделать вывод, и без того всем прекрасно известный: основа сознания – память.

• Предыдущая
• 31/58
• Следующая