Ветер с севера - Вилар Симона - Страница 42
- Предыдущая
- 42/107
- Следующая
– Нет, я должна найти ее.
Девушка стремглав кинулась под старую арку башни.
Первый этаж каменного круглого строения, видимо, служил часовней. Рядом с небольшим возвышением в нише валялась поверженная статуя Богородицы. Алтарный покров был сорван. Светильники лежали опрокинутыми, масло растеклось, смешиваясь с кровью убитой дородной монахини. Каменная лестница вела вдоль стены наверх. Эмма стремительно взбежала по ней. Здесь стояли ложа монахинь, с которых уже сорвали белье, и пара ларей, еще не разграбленных. Один был изрублен секирой, но, видимо, так и не вскрыт. Эмма по такой же каменной лестнице устремилась дальше. Эврар и Ги двинулись следом, услыхав наверху ее возглас.
Она стояла на коленях у окна – там, где лежала Пипина Анжуйская. Рядом с графиней покоился длинный лук, ее побелевшие пальцы все еще стискивали его.
– Матушка, – тихо позвала девушка, бережно приподнимая голову убитой. Головного покрывала на графине не было. Ее рыжие, но другого оттенка, чем у Эммы, волосы были в беспорядке. На бледном лице отчетливо проступили веснушки, не заметные ранее.
Девушка охнула, почувствовав на ладонях липкую кровь. У Пипины была страшная рана, нанесенная норманнским топором, перерублена ключица. Осколки кости смешались с плотью и волокнами головного покрывала. Эмма беззвучно заплакала.
Эврар пожал плечами и отошел. Ги начал было читать заупокойную молитву, когда окрик Эммы заставил его остановиться.
– Она дышит! Хвала небесам, она жива!
Теперь приблизился и Эврар. Склонился, приложил к устам женщины лезвие секиры, и оно сейчас же затуманилось. Действительно, графиня жива, но, когда он взглянул на страшную рану, на то, как струилась кровь, он понял, что никакой надежды нет, но почему-то не сказал об этом девушке. Эмма устремилась к небольшому ларчику в нише, не замеченному викингами за связками лекарственных трав. Достала чистое полотно и попыталась наложить повязку. Однако кровь не унималась. Эврар переглянулся с Ги. Юноша обучался в монастыре врачеванию и тоже сознавал, что все бесполезно. Однако и он молчал.
Пипина Анжуйская вдруг слабо застонала. У Эммы дрожали руки, кровь неотвратимо проступала и проступала сквозь белое полотно.
– Матушка, потерпи немного. Бог милосерден… О, матушка!
Золотистые ресницы графини дрогнули. Она нахмурилась, словно только сейчас ощутив боль, и медленно открыла глаза. Графиня смотрела на дочь, не узнавая, однако спустя минуту ее взгляд прояснился.
– Моя принцесса… Ты жива!
– Все будет хорошо! Я вылечу тебя. Мы унесем тебя из этого ада.
Голос девушки дрожал, в нем явственно слышались слезы. Бледная улыбка тронула губы Пипины Анжуйской.
– Нет, ангел мой…
Она коротко застонала, но вскоре едва слышно заговорила:
– Хвала Деве Марии, я еще жива и могу сказать… Ты должна узнать об этом, прежде чем я умру!
– О нет! Нет!
– Слушай меня, девочка. Я взяла грех на душу… Я скрыла… Но оправданием послужит моя любовь к тебе. О, Эмма… Ты так недомогала, что, когда пришла в себя, в твоей головке все смешалось… Я несла тебя на руках через лес, и ты назвала меня матушкой. Ты все позабыла… И немудрено, ты ведь выросла у меня на руках и вскормлена моей грудью.
Она снова застонала.
Эврар нахмурился. Он догадывался, о чем намерена поведать графиня Пипина, но не осмеливался ее прервать. Худший из грехов – помешать исповедоваться умирающему.
– Ты не моя дочь!.. – выдохнула Пипина.
– Что? Что вы такое говорите?
Девушка беспомощно смотрела то на Эврара, то на Ги.
– Она бредит!
– Нет, моя девочка. Ты должна знать, что я была всего лишь твоей кормилицей. Эд, великий король франков, был твоим отцом. Родила же тебя Теодорада из дома Каролингов. Ты их дочь… Но ты была всем, что осталось мне после того ужаса, что я пережила в Байе… Я не могла не откликаться, когда ты звала меня матерью…
Пипина вдруг широко открыла глаза.
– Норманны!.. О, беги, беги отсюда, Птичка! Улетай от этих дьяволов! Они – слуги самого сатаны… Ролло – мерзкий смердящий оборотень. Спасайся, мое сокровище.
– Матушка!
– Молчи. Беги, пока не поздно. И храни тебя Господь от козней этого чудовища. Он мертвец, живой мертвец. Я сама убила его, своей рукой пригвоздила его же мечом к ложу, на котором он истязал меня. Я слышала, как трещат его кости под острием. Он мертв, так спасайся же от него…
Пипина вдруг откинулась на руках Эммы. Последнее усилие сломило ее. Вместе с прерывистым дыханием потоком хлынула кровь. Глаза Пипины стали стекленеть, но взгляд был по-прежнему устремлен на Эмму. Едва слышно она прошептала:
– Храни тебя Христос и Пречистая Дева… Беги…
Взгляд ее остановился. Последнее дыхание слетело с уст, веки опустились, и тело графини обмякло.
Эмма заскулила, как щенок, обхватив ее и притянув к себе. Она рыдала, сцепив зубы и баюкая тело той, кого так долго считала своей матерью. Она целовала ее остывшие веки, бледные губы, еще теплые руки, которые так часто ласкали ее рыжие волосы. Она вся была покрыта кровью Пипины, но не замечала этого.
Ги закусил губы и отвернулся. Эврар тоже поднялся, шагнул к узкому, словно бойница, окну с выбитым ставнем и стал наблюдать за норманнами, похлопывая лезвием секиры по сапогу. В любой момент они могут вспомнить о недограбленной башне и явиться сюда за сундуками. Но Эмму сейчас не оторвать от тела матери. Что ж, женщина, которая в одиночку уложила полторы дюжины норманнов, достойна того, чтобы ее оплакали.
Солнце медленно карабкалось в вышину. Ги тихо молился, стоя на коленях у стены.
Тем временем Эврар с облегчением заметил, что разбойники больше не шарят по долине, а устроили пир. На грубом вертеле жарилась свинья, ощипав два десятка кур, тушки разбойники бросили в уголья сгоревшей церкви, где они и пеклись. Построек аббатства пока не трогали, и Эврар недоумевал – почему. Лошади норманнов были привязаны недалеко от монастырского частокола к вбитым в землю кольям. Внезапно Эврар весь напрягся, обнаружив среди норманнских скакунов своего вороного.
Коня было легко узнать по широкому белому пятну на лбу и белой отметине на правой задней ноге. В лучах солнца переливалась шелковистым блеском его шерсть, словно по бокам и крупу пробегали синие молнии. Пышная грива свешивалась на сторону, султан хвоста едва не касался земли. Могучий и в то же время поджарый, он выгодно отличался от лошадей викингов изящной длинной головой, небольшими ушами и упругой, гибкой шеей. Но для Эврара он был еще и другом, соратником, с которым они вместе пережили немало опасностей. Выносливый, сильный, стремительный, этот конь был обучен для боя, знал, как вести себя в схватке, и в стычках служил как бы третьей рукой. Еще совсем недавно герцог Ренье предлагал за этого вороного господский манс с постройками, но Эврар наотрез отказался. И вот теперь он достался северным варварам! Проклятье!
Эврар сжал зубы, сдерживая клокочущую ярость. Он видел, что норманны обратили внимание на вороного и обступили его. Затем подъехал сам Ролло, спрыгнул со своего коня и стал оглаживать вороного. Сейчас же принесли седло, уздечку, но конь ржал и вскидывал голову, обеспокоенный чужими запахами. Наконец Ролло вцепился в его холку и рывком вскочил в седло, да так, что конь от неожиданности присел на задние ноги, вздыбился и заржал. У Эврара сжалось сердце. Этого жеребчика он еще совсем диким выбрал в табуне, выпестовал его, как дитя, приручил, объездил. А теперь… Конь рвался и плясал под чужаком, вскидывал задом, порывался взвиться на дыбы. Но норманн вцепился в него, как клещ. С силой рвал поводья, сдерживая коленями, мучил, пока вороной не смирился и, оскорбленно взвизгнув и оскалив зубы, рысью пошел по кругу.
– Это тебе не сойдет с рук, вонючий конокрад! – процедил сквозь зубы Эврар. Отвернувшись от окна, он заходил по кругу, пытаясь сдержать бешенство. Ги сидел на корточках возле Эммы, негромко произнося слова утешения, однако девушка словно не слышала его. Она сидела в горестном оцепенении, и только слезы текли и текли из ее широко открытых глаз. Эврар снова подошел к окну. Ролло уже слез с седла, подошел к кострам и получил на кинжале свою порцию мяса. Начищенный до блеска обруч схватывал его длинные волосы. Приняв из чьих-то рук мех с вином, Ролло припал к нему и долго пил. Вино красными струями текло по его груди. Эврар облизал губы. С утра у него и маковой росинки во рту не было, а солнце уже почти стояло в зените. Он видел, что норманны даже пленникам дали поесть.
- Предыдущая
- 42/107
- Следующая
