Ветер с севера - Вилар Симона - Страница 49
- Предыдущая
- 49/107
- Следующая
И, круто развернув жеребца, он погнал его назад.
Глава 7
Эмма пришла в сознание от сдавленного звука собственного стона.
– Тише, потерпи, сейчас станет легче, – шептал рядом мягкий женский голос.
Эмма продолжала слабо стонать. Ее тело казалось ей одной жестокой болезненной раной. Низ живота, грудь, горло, лицо горели, как в огне. Казалось, в нем нет ни единой частицы, которая не причиняла бы боль. Волнами накатывалась нестерпимая дурнота. Эмма вздрогнула, почувствовав болезненный укол.
– Все, теперь, когда я зашила разрывы, немного отпустит, а отвар дубовой коры еще притупит боль. Бедная моя девочка, что они с тобой сделали!
Прохладная мягкая ладонь легла на ее пылающий лоб. Это было приятно. Эмма медленно приподняла опухшие веки. Белое расплывчатое пятно над нею стало приобретать очертания. Постепенно проступило круглое простодушное лицо с мягкими пепельными волосами, покрытыми плотно облегающим голову чепцом, завязанным под подбородком. В светлых глазах стояли слезы, полный подбородок дрожал.
– Тетсинда, – просипела девушка, узнав подругу каноника Сервация, монастырского лекаря. И тотчас на нее обрушились воспоминания – набег на монастырь, смерть матери, она сама, подвергшаяся жестокому надругательству…
Эмма вновь застонала, закрыв глаза. Память причиняла не меньшую боль, чем тело, которое отныне словно и не принадлежало ей, превратившись в постыдный объект поругания и жестокости. Мука, отчаяние, стыд – вот все, что теперь означала для нее собственная плоть, а воспоминания были той солью, что разъедала эту рану.
Тетсинда почти беззвучно всхлипывала.
Бережно приподняв голову девушки, она стала поить ее из плоского деревянного сосуда отваром трав. Эмма пила, хотя каждый глоток отдавался в горле сильной болью.
– Пей, девочка, пей, – приговаривала Тетсинда. – Это крепкий отвар крапивы, он остановит кровотечение. Бедняжка, сколько крови, сколько крови… Но ничего, Птичка, женщинам часто приходится переживать подобное, надо только постараться как можно быстрее все забыть. Главное – ты осталась жива. А вот маленькая Инда не выдержала, да и эта молоденькая монахиня, сестра Агата, тоже умерла. Ее убили норманны, когда натешились. Проткнули копьем, словно куропатку вертелом. Их предводитель бранил язычников за это. Он и тебя спас, привез всю в крови, перебросив через седло. А его брат Атли, узнав, что я разбираюсь в травах, велел мне вылечить тебя.
По лицу Эммы прошла судорога. Ролло! От одного звука этого имени жгучая ненависть хлынула к груди. А вместе с ненавистью проснулись телесные силы. Медленно, несмотря на протесты Тетсинды, она приподнялась на локтях.
– Лежи, лежи, – настаивала женщина. – У тебя щека рассечена, и я наложила примочку с отваром гвоздики и беладонны, чтобы не так больно было, когда я начну зашивать. Успокойся, я сейчас тобой займусь.
Но Эмма уже широко открытыми глазами оглядывалась вокруг. Она лежала на куске грубой ткани, расстеленной в кустах возле частокола старой каменной башни в конце долины. На ней не было никакой одежды, тело покрывал темный теплый плащ. Рядом трещали и сыпали искры два воткнутых в землю факела – чтобы Тетсинда могла различить, что делает. Однако основной свет шел откуда-то сбоку. От малейшего движения Эмму пронзала острая, как адский меч, боль, но она повернула голову и стала неотрывно глядеть на гигантский пожар там, где когда-то находились постройки Святого Гилария. Пламя ревело, выплевывая в темное ночное небо языки черно-багрового пламени, даже здесь, в дальнем конце долины, воздух колебался и дрожал от потоков жара, распространяемого горящим строением. На фоне этого адского багрового зарева метались черные силуэты норманнов.
Тетсинде все же удалось уложить Эмму. Она велела ей потерпеть и стала осторожно зашивать рассеченную скулу мягкой вареной жилой. Сцепив зубы, девушка сдерживала стоны. Толстуха Тетсинда, чтобы отвлечь ее, тихонько говорила:
– Это они устроили погребальный костер для этого, как его там, – Ингольфа. Других убитых норманнов тоже отнесли туда. В старину так хоронили и франков. Мы все смотрели на это, ибо язычники заставили нас. Старика Ингольфа, по которому так скорбит их предводитель, они поместили в главном зале капитула, в руки ему вложили его меч, в ногах убили его коня, а в головах… Что, Птичка? Трудно? Потерпи. Так вот, в головах положили девушку, бедняжку Касьянду, сестру Вульфрада. Таков обычай безбожников. Ролло сам задушил ее ремнем. И это я видела своими глазами. Потом Ролло вышел, запер дверь и поднес факел к кровле. Огонь побежал по сухим, пропитанным смолой доскам. Силы небесные, ведь все сгорело – часовня, клуатр с галереей, дормиторий, хозяйственные дворы… А язычники устроили пиршество перед огнем, пьют, поминая своих умерших. Но я уповаю, что окаянные души этих демонов из огня прямиком отправятся в адское пекло, будь они трижды прокляты!
Последние слова Тетсинда произнесла дрожащим от ненависти голосом и горько заплакала.
– Звери… Моего маленького Ходо убили… Сломали, как куклу, прямо у меня на глазах. А Серваций… О, бедный, бедный мой Серваций – да судится ему царствие небесное, в кое он так верил! Его утыкали дюжиной стрел, как ежа, когда он с секирой в руках выбежал им навстречу. Надеюсь только, что смерть его была легка, и он умер сразу. У меня теперь только Юдик остался. Ишь, как полыхает, – вновь покосилась она на пожарище. – Аббатство было такое большое, а к утру небось только груда пепла останется…
Эмма вдруг забеспокоилась, не отрывая глаз от огня. С трудом разлепив запекшиеся губы, вымолвила:
– Ги? Там?..
Тетсинда сокрушенно покачала головой.
– Знаю, все знаю. Сгубили твоего красавчика жениха. Я видела, как его поволокли и словно падаль бросили под кустом. Ролло, устроив тризну по своим издохшим псам, не позволил хоронить тела наших. Сказал – пусть о них позаботятся голодные волки. Он весь почернел от ярости и все горюет по убитому Ингольфу. Кто был ему этот старик? Ты слушаешь меня, Птичка?
У девушки снова был отрешенный взгляд.
– Матушка… – тихо прошептала она.
Тетсинда вздохнула, ничего не ответив. Склонившись над Эммой, она осторожно обрезала нити сухожилий, сказав, что шов получился совсем небольшой. Эмма почти не слушала ее. Где-то в глубине ее сердца теснились рыдания, но она не могла плакать. Рука Тетсинды вновь легла ей на лоб.
– У тебя жар, Птичка. Погоди, я дам тебе глотнуть липового отвара.
Но, когда женщина попыталась приподнять голову Эммы, та уже ничего не сознавала, дышала с хрипом, порой тихо постанывая, а полуприкрытые глаза отражали свет словно стеклянные.
Эмма пришла в себя во второй раз под мерное покачивание носилок из козьих шкур, куда ее уложили. С удивлением она увидела над собой небесный свод в обрамлении крон деревьев. Запахи леса – мха, сырой земли, свежей зелени, шиповника и мяты, – такие знакомые с детства, действовали на нее успокаивающе. «Мне приснился дурной сон, – думала девушка. – Это мой лес, мой край, и со мной здесь не может случиться ничего плохого. Все это было наваждением, которое надо поскорее забыть».
Она задыхалась от телесного жара, глаза горели, словно засыпанные песком. От толчка на ухабе она ощутила боль и глухо вскрикнула. Ей невыносимо захотелось умереть. Она снова все вспомнила!
Постепенно Эмма осознала, что происходит. Ее окружали люди – слышались приглушенные голоса, шарканье ног, долетал запах пыли, конского пота, раздавались чьи-то рыдания и резкие звуки незнакомых голосов. Совсем рядом застучали подковы, и чья-то тень повисла над ней. Чуть скосив взгляд, Эмма увидела едущего рядом верхом молодого норманна с гладкой челкой, доходящей до глаз.
«Как он некрасив, – подумала она, разглядывая юношу при свете дня. – Неправильное худое лицо, бледная нездоровая кожа, крупный мясистый нос с широкими ноздрями…» Однако когда тот осторожно улыбнулся ей, лицо его стало приветливым и добрым.
- Предыдущая
- 49/107
- Следующая
