Полнолуние - Белошников Сергей - Страница 26

• Предыдущая
• 26/98
• Следующая

– Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.

– Как провожать?

– А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля – одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.

– Виноват, товарищ майор.

– Виноват…

Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить – и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.

Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.

Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:

– У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.

– Да нет же, товарищ майор, она переживает, – горячо, даже чересчур, возразил Михайлишин. – Я с ней разговаривал. Она просто… просто гордая. Не хочет показывать, что у нее внутри творится.

– Внутри… Нутро твоей девицы меня не интересует.

– Почему ж это моей? – запротестовал было Михайлишин.

Я усмехнулся:

– Сынок, может быть, я уже и старый, но пока что не слепой. Короче: у твоего коллекционера единственное на сегодняшний день алиби – собственная внучка. Не бог весть какое, кстати, алиби. И у нее тоже, между прочим, весьма шаткое: родной дед. А ты, небось, догадываешься, что это такое – родная кровь.

– Вы что же, хотите сказать, что Николай Сергеич… – взволнованно перебил меня Михайлишин.

– Я ничего не хочу сказать. Мое дело – поймать убийцу. Скажет суд. А наша с тобой задача – рыть улики, выяснять мотивы, искать орудие убийства, выстраивать доказательства и – найти душегуба. Как можно скорее, понятно? Иначе нам небо с овчинку покажется. Ничего, что я тебе лекцию по основам криминалистики читаю, сынок? Не обижаешься, а?

Михайлишин, моментально залившись краской, словно красна девица, отрицательно замотал головой.

– То-то, – усмехнулся я. – Так что завтра – обоих ко мне на официальный допрос. Прямо с утра. Понял?

– Как не понять, товарищ майор.

Мы подошли к машине.

– Тогда все, – сказал я, залезая в салон. – Отвезешь меня в отдел, а сам иди, копай шпану до посинения. Чтобы к завтрашнему утру, до прихода этих твоих… добрых знакомых, у меня на руках был максимум данных по поселку и станции.

Через пятнадцать минут Михайлишин высадил меня возле райотдела. Я отпустил участкового восвояси, а сам пошел в райотдельскую столовую и там пообедал. Домой я не поехал: не хотелось портить Кате настроение своим мрачным видом. Потом я засел у себя в кабинете. Надо было успеть просмотреть материалы, наверняка уже поступившие по моему запросу. И заключение патологоанатома о смерти бывшего егеря Пахомова. Хотя я, естественно, ничего сверхнеожиданного от этого заключения не ждал, все равно с ним надо было ознакомиться – орднунг ист орднунг.

И еще: меня мучили неясные, но очень и очень плохие предчувствия.

После традиционного набега на дедушкин огород, взяв в виде своей обычной дани большое лукошко клубники и оставив поверженного, но в последний момент пощаженного Михайлишина, я уходила, всей спиной ощущая его взгляд. И не только спиной, должна заметить. Как дальше будут развиваться наши отношения и что я буду делать – не знаю. Я вообще старалась не забивать себе голову. Потому что последние полтора месяца, пока я жила на родительской даче в Алпатове, Михайлишин постоянно оказывал мне подчас пусть не очень заметные, иногда просто неловкие, но вполне определенные знаки внимания. Чтобы понять, что к чему, не нужно быть семи пядей во лбу. И я, девушка сообразительная, наблюдательная, довольно быстро смекнула, что участковый положил на меня глаз.

Не скажу, что старший лейтенант Антон Михайлишин мне антипатичен, нет. Скорее, наоборот. Взрослый опытный мужик, что уже приятно. Неглуп, недурен собой, вполне воспитан и ненавязчив. Его ухаживания и брачные танцы с распусканием хвоста, естественно, мне льстили. Как польстили бы любой гетеросексуальной женщине. Я даже слегка ему подыгрывала. Отвешивала комплименты. Или наоборот, начинала над ним насмехаться, как сегодня на огороде, например. Впрочем, я не испытывала никаких угрызений совести, подкалывая здоровилу старшего лейтенанта, который делался в моем присутствии необычайно застенчивым. Просто ручным, как кролик породы белый великан. Вот я и резвилась. Правда, иногда мне даже становилось немного жаль парня. Интересно, почему это иной раз из меня лезет такая безжалостная стервозность, а? Не знаю. Да, становилось мне его жалко. Но не более того: не могу сказать, что испытываю к старшему лейтенанту какие-то серьезные чувства.

Что поделаешь – стандартный дачный флирт. Вполне возможно, что при подходящих условиях из него мог вырасти такой же стандартный, ни к чему не обязывающий роман. Я даже подумывала разок-другой переспать с симпатягой-участковым – в конце концов, я еще ни разу в жизни не спала с милиционером. В этом была своя экзотика и правда, то бишь сермяжность, посконность и домотканость жизни. Будет чем похвастаться перед подругами. Тем более что по отзывам знающих людей он просто какая-то секс-машина. В частности, такой трах-тарарах я (сама себе стараясь в этом до конца не признаваться) отчасти уже запланировала на сегодняшний пикник. Но на этом дело, наверное, и должно было кончиться. Потому что роман романом, но лето скоро закончится, я через пару недель уеду в Москву, в привычную студенческо-тусовочную жизнь, а он, бедняга, останется здесь. В глухой, по моим, и не только моим, меркам провинции. У него своя жизнь – у меня своя. Единственное, что осложняло ситуацию: Михайлишин относился ко мне гораздо серьезнее, чем я к нему. Это я видела невооруженным глазом.

Но в мои жизненные планы отнюдь не входило раннее и скоропалительное замужество. Я не представляла себе обыкновенного участкового милиционера (пусть даже обаятельного и неглупого) в роли моего мужа. Московские подруги меня бы не поняли. Да и мама тоже. Впрочем, дело вовсе не в чужом мнении.

Я девушка не совсем глупая и прекрасно понимаю, что все эти байки типа: "с милым рай в шалаше" или "милые бранятся – только тешатся", – хороши только в первый период бездумной влюбленности и трепетных ухаживаний. Хотя сама после восьмого класса (а это, естественно, не в счет) ни в кого по уши не влюблялась. Так что я знаю, пусть в теории, что распускание павлиньего хвоста, горловое воркованье и брачные танцы – это только по-первости. А потом начинаются суровые русские будни и бесконечный занудливый быт, о который может быстро разбиться розовая любовная лодка. И, как правило, весьма успешно разбивается в мелкие щепки. Поэтому если мне действительно приспичит выскочить замуж так рано, то уж никак не за старшего милицейского лейтенанта, провинциального участкового, у которого месячная зарплата в рублях наверняка в несколько раз меньше, чем сумма в долларах, которую я трачу за тот же период на тряпки и булавки. На пупочки, как было написано в одной остроумной статье в "Космополитене".

Пупочки.

Смешно? Да. Но, используя расхожий трюизм, увы, друзья, жизнь – это жизнь.

Однако из этой дурацкой ситуации надо было как-то выходить. А может быть, и выбегать. Как именно – я еще не решила и решать пока не собиралась. Поэтому сейчас, припоминая разговор с Антоном, я, со свойственными двадцатилетней барышне (каковой я и являюсь) безапелляционностью и отчасти – виновата, признаюсь – легкомыслием подумала: пусть все идет, как идет.

• Предыдущая
• 26/98
• Следующая