Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис - Страница 64

• Предыдущая
• 64/101
• Следующая

– Товарищи! Пролетарско-крестьянское правительство России освободило меня и моих товарищей из тюрьмы, в которую меня бросили английские империалисты, главари мировой реакции… Эти английские империалисты, которые привыкли решать судьбы народов, были первыми, кто подчинился требованию пролетарского правительства освободить нас.

Теперь, поговорив с Чичериным, Рид был уверен, что в Британии было настоящее революционное брожение. Я начал возражать, что он не может рассчитывать на это.

– Если вы цепляетесь за революцию в Германии, в Англии или где угодно, то вы смотрите на мир сквозь розовые очки. Вы подпадаете в ту же ловушку, что и Бухарин, либо вас увлекает, как Троцкого, то, что может произойти.

– Вовсе нет, – ответил Рид. – Мы еще не знаем, что говорится в тезисах Ленина. Но я слышал, что он довольно грубо отзывался о товарищах, которые заблуждаются, полагая, что он – за национализм. Например, он не сбрасывает со счетов революцию в Германии, насколько я понимаю, просто он не говорит, когда она произойдет.

– Точно! – пылко воскликнул я. – И то, что Россия должна подписать мир, либо германцы сметут Октябрьскую революцию, в то время как союзники не повернут и головы!

Троцкий уехал в Брест-Литовск из Петрограда 28 января, однако прежде он прочел доклад на съезде, на сессии, которая включала также членов крестьянского собрания. В частности, он сказал: «Буржуазные правительства могут подписать любой мир. Правительство Советов не может. Либо мы будем уничтожены, либо будут уничтожены буржуазные власти по всей Европе. Мы вышли из империалистической войны и никогда к ней не вернемся. Я не могу сказать, что русская революция гарантирует победу над германским империализмом. Более того, я заявляю, что любой, кто говорит, что русская революция ни при каких условиях не обязана принимать неудачный, но не позорный мир, – это демагогия и шарлатанство. Мы не можем дать вам гарантий, что мы не заключим сепаратный мир. Если бы у нас были такие гарантии, то мы поставили бы русскую армию в зависимость от французского и американского золота. Мы сильны потому, что мы будим сознание людей, взывая их к протесту, во всех странах. Разговор между русской революцией и германским империализмом еще не закончен. Мы еще скажем свое слово там, и мы не свернем наши знамена». И он попросил, чтобы ему дали свободу действий, пообещав, что он не подпишет антидемократический мир. Ему развязали руки.

Встретившись с Робинсом после этой речи, я услышал, как тот сказал: «Он отошел от стигматов революционной партии войны». И, так замечательно разоблачив империализм, он возвращается в Брест-Литовск, чтобы разыграть свою козырную карту – революцию в Германии. Немцы не испугаются ни одной революционной армии, которой к тому же не существует. Поэтому он играл всем, что у него было, – революцией в Германии.

За неделю, что прошла до окончания съезда, пришли вести о забастовке в Германии, и сообщения были получены о победах Советов на Украине и на Дону, которые изрядно, хотя и на время, ослабили группировки Рады. Перед тем как поехать 15 января в Брест-Литовск, Троцкий назвал эти забастовки «первым признанием наших методов проведения мирных переговоров, которые мы получили от пролетариата центральных империй», и заявил, что дорога, которую делегаты прокладывают в Бресте, была единственной, по которой революция могла бы обеспечить свое развитие. Даже британская лейбористская партия возродилась к жизни и издала постановление59.

В настроении съезда появилась надежда и уверенность, прежде чем он завершился, чему способствовало присутствие крестьянских депутатов, собравшихся в большом количестве, и съезд был оживлен сверх меры. Были представлены все отдаленные провинции этой многонациональной, многоцветной толпы, многие из них были одеты в живописные национальные костюмы, и они выражали свое присутствие песнями и аплодисментами, своей верой в будущее правительство рабочих и крестьян. И теперь, с этими последними известиями казалось, что социалистическая республика не будет совсем одна.

Ленин отражал растущую надежду в своей речи, произнесенной в последний день. Его первая речь, на второй день съезда, была задумчивой. Маркс и Энгельс сказали: «Французы начнут это, германцы закончат». Но сегодня, сказал он, мы можем видеть, что легче начать революцию в странах, которые не так богаты и кто не может подкупить высшие слои рабочего класса. Псевдосоциалистические партии Западной Европы ничего не сделали. «Все повернулось по-другому, не так, как ожидали Маркс и Энгельс… Русские начали это, германцы, французы, англичане завершат, и социализм победит». Однако Ленин предусмотрительно не сказал, когда он победит в России.

Теперь, в последний день, он сослался на сообщения о победах Советов над Радой на юге и о забастовках в Германии в последние несколько дней и сказал:

– Мы не одиноки. Вы читали новости о революции в Германии. Пламя революции приближается все ближе и ближе к старому порядку. И мы, кто образовал Советы, вдохновили другие страны сделать такие же попытки. У трудящихся нет иного способа покончить с бойней.

– Мы закрываем этот исторический съезд Советов, когда все, похоже, указывает на то, что мировая революция нарастает и что не далеко то время, когда рабочие всех стран объединятся в одно государство и вместе построят новую социалистическую систему.

Это был конец речи, и все стали расходиться по домам. Мы никогда не слышали, чтобы Ленин выступал так, как он это сделал на закрытии Третьего съезда.

– Наверное, мне бы Владимир Ильич нравился больше, если бы он был желчным человеком, по крайней мере, более приземленным, каким он был вчера. Он лучше, когда не слишком увлекается надеждами, – тихо произнес Рид. Это прозвучало почти как вопрос.

– Я знаю, – ответил я. – Вы боитесь, когда видите всех вокруг такими эмоциональными, вы боитесь заразиться их лихорадкой, и что же тогда произойдет?

При всем волнении тех дней, что проходил съезд, Рид меньше всего волновался о деле его назначения гениальным консулом в Нью-Йорке, хотя к тому времени об этом было объявлено без излишних фанфар. Джон слишком был занят мировым горизонтом, чтобы думать о маленьком зловещем облачке, нависшем над его головой.

Быть может, речь Ленина на закрытии Третьего съезда удовлетворила делегатов, но только не нас с Ридом, и в этом мы были более чем уверены, при мрачном свете следующего утра. Дебаты вокруг Брест-Литовска все еще яростно продолжались, умаляя тем самым важность всего прочего. Небольшой фурор произвело объявление о том, что Рид займет пост генерального консула в Нью-Йорке. Большевистские газеты и издания левых эсеров начали всерьез обсуждать, будет ли поднята перчатка, брошенная немцами, или их условия будут приняты, чтобы выиграть «мир ради передышки». В глазах крайних левых Бухарина, Радека, Дзержинского и остальных Германия не осмелится наступать. И все равно, ни одного публичного слова не было сказано Лениным. Это игнорирование теперь казалось странным в его заключительной речи; мы еще не знали о том «заговоре молчания» по сути аргументов, который проявит себя в конце февраля.

Мы спрашивали себя, почему наша первая реакция на эту его энергичную последнюю речь ощущалась так, словно его речь отвечала на вопросы, хотя о них вообще ничего не было сказано. Мы пришли к выводу, что неосознанно мы попали под магию догматиков. Сюда относились Бухарин, Радек, Дзержинский и Иоффе, а также некоторые наши друзья из левых эсеров, которые публично еще не возражали против сепаратного мира, а также большинство знакомых нам анархистов. Не совсем признавая его, мы чувствовали, что сепаратный мир будет предательством интернационального социализма и что Советы должны придерживаться жесткого и в равной степени враждебного подхода к империализму, не важно, к Антанте или центральным властям. Послушав Ленина, мы обрадовались, преждевременно. Предчувствие беды, которое витало над съездом в предыдущую ночь, улетучилось, и мы, как два пожилых государственных мужа, охранявшие революцию, пребывали в надежде на то, что Ленин не становится легковерным.

• Предыдущая
• 64/101
• Следующая