Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис - Страница 88

• Предыдущая
• 88/101
• Следующая

То, что он говорил об индивидуумах, напомнило мне о профессоре Е.А. Россе, одном из многих американцев, которые слонялись по Петрограду в 1917 году. Социолог из университета Висконсин, он много путешествовал по России и многое увидел там. Я спросил у него, произошла бы революция без Ленина и Троцкого? Он ответил, что это был бы исключительно народный продукт, а сложности возникли оттого, что их лидеры были сведены в политическом отношении вроде подручных босса во время избирательной кампании демократического округа в Нью-Иорк-Сити. До тех пор пока я не познакомился с Россом, я чувствовал, что моя особая миссия – показать людям настоящую силу революции.

– Однако он раздражал меня, – сказал я Кунцу. – Я мог бы признать, что революция произошла бы без Ленина или Троцкого, однако он не признал бы, что она могла бы потерпеть неудачу, провалиться без них.

Плеханов, сказал Кунц, цитировал Карлейля о героях, называя их «зачинателями», и соглашался с Карлейлем потому, что «великий человек – это именно зачинатель, [который] видит дальше, чем другие, и желает всего сильнее, чем другие».

– Как это подходит Ильичу, не так ли? – заметил профессор.

– Да, и кстати, без Ленина марксизм мог бы сползти в такую сухую науку, о которой спорят лишь немногие секты, – сказал я, не подумав.

Я заметил, что Кунц покраснел, поскольку я ненамеренно обидел его и, понимая, что будет нахальством с моей стороны извиняться, быстро переключился на что-то другое, что могло бы бросить ему вызов, при этом не раня. (Несколько лет спустя, когда я прочитал невыносимо нудный, но интересный некролог о Ленине в лондонской «Тайме», в котором подчеркивалось, что без революции Ленин остался бы непонятным членом какой-то неясной секты, вдававшийся в казуистику, споря о том, что на самом деле имел в виду Маркс, я вспомнил этот болезненный момент, пережитый с Кунцем.)

– А как насчет замечаний Ленина? – язвительно начал я.

– Каких замечаний, Альберт? – вежливо спросил профессор, протирая очки.

– Ну, об этом характерном времени. Меня это беспокоит. Революция выживет, и, как он говорил на Третьем съезде, социализм может выжить и в одном отдельно взятом государстве. А теперь он говорит, что предвидит двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять лет войн и революций. Разве все равно, восторжествует ли революция через семьдесят пять лет или через десять? Ибо было время, когда он говорил, что в России социализм наступит через десять лет, не так ли? 80

В 1917 году большинство большевиков, которых я знал, были настроены более оптимистично, чем Ленин, в отношении окончательной победы социализма во всем мире. И все же я не думаю, что это принятие желаемого за действительное характерно только для славян. Бернард Шоу признавался, что, когда в 1888 году он вдохновился идеями социализма и его спросили, сколько времени пройдет, прежде чем установится социализм, писатель ответил: «Года через три-четыре».

Кунц добродушно засмеялся.

– А что вы хотите, прорицателя? У Ленина нет хрустального шара.

– Согласен. Но я говорю о том, что если марксизм – это наука, то Ленину не пришлось бы менять свою оценку о том, когда сюда придет мировая революция или когда будет достигнуто бесклассовое общество. Так почему все вы не перестаете использовать слово «неизбежность»?

– Ленин не играет с марксизмом, как со словами в шараде. А что касается бесклассового общества, то это мечта – говорить о нем сейчас или когда-либо преждевременно. Однако, по сути, он не менял все, о чем говорил раньше.

– Хорошо, – ворчливо продолжал я. – И все же были допущены ошибки. Ленин продолжает об этом говорить. – Я перечислил целую серию проблем, решение которых, кажется, далеко от тех, что были гарантированы. Говорили, что Ленин не уверен в политике Троцкого (впоследствии Ленин сильно поддерживал в ней Троцкого) насчет заманивания царских офицеров в Красную армию, для чего им были обещаны командные посты. Левые коммунисты и левые эсеры горько жаловались на это. Мог бы Кунц с уверенностью сказать, что политика Троцкого относительно железной дисциплины в революционной армии заработает? Воспоминание о дисциплине, какая существовала в царской армии, о группах крестьян, которых силой заставляли идти на безнадежное дело без ружей или башмаков, когда в бою их косили, как траву, были еще слишком живы.

То, что Троцкий угрожал суровым наказанием командирам или политическим комиссарам, если они вступали в партизанские отряды Красной гвардии, было далеко от идеала народной милиции, которую Ленин изобразил в своей статье, написанной в укрытии, «Смогут ли большевики удержать государственную власть»? 81

– Так что же вы доказываете? – добродушно спросил профессор.

– Ну почему испытания и ошибки – это все, что возможно в первой революции подобного рода во всей девятнадцативековой иудейско-христианской цивилизации ?

– Это правда. Или тысяча лет китайской истории с бесконечными крестьянскими революциями, мы также можем бросить взгляд на греческий и римский период.

– Профессор, – сказал я, – может, я напуган. Я хотел бы, чтобы победила Октябрьская революция, и я верю, что так оно и будет. Но именно потому, что я этого хочу, я не могу сказать, что так оно и будет. И я беспокоюсь. А Ленин слишком много на себя взваливает.

Это была более реалистичная тема, чем наши академические споры об отвлеченных предметах. Может ли человек столько работать и не сжечь при этом себя дотла? Однако у нас даже в мыслях не было дурных предчувствий, что Ленин проживет так недолго и умрет всего в пятьдесят три года. Мы даже помыслить об этом не могли и отбрасывали от себя любую нынешнюю угрозу покушения.

Ленин держал в своих руках бразды правления, руководя из Кремля Дальним Востоком и каждой беспокойной точкой на любом фронте, контролируя здесь, там, повсюду, по телефону, по телеграфу, распоряжаясь короткими и резкими записками, не проявляя никакого снисхождения к лени или к нерешительности, недомыслию, безрассудству или бюрократии.

И все время он сражался с другими громадными проблемами – как заставить заводы вырабатывать продукцию, как добиться распределения этой продукции при развалившихся железных дорогах, как отобрать зерно у разжиревших кулаков. И при этом он находил время совещаться с Чичериным и Робинсом (бедный отважный полковник, он так и не бросил работу, пока его не отозвали домой) относительно зловещего положения на Дальнем Востоке.

Не следует забывать, что интервенция только начиналась. В более позднее время она принесла и преимущества, и неудачи для израненной России. Возмущение из-за иностранного вмешательства росло по мере вторжения армий союзников и обратило гнев против германской оккупации на Украине и в других частях юга в ненависть к союзникам, которые теперь открыто поддерживали Белую гвардию. Всколыхнулись националистские чувства части офицерского сословия и середняков, и они пусть даже неохотно, но сплотились на защиту Советов. Крестьяне переметнулись на сторону Красной армии. Коррупция же среди офицерства в белой Добровольческой армии (которые брали деньги у немцев, а также огромные средства у союзников) сделалась настолько вопиющей, что те, кто на самом деле хотел действовать из патриотических побуждений, были отторгнуты большевиками.

Я так до конца и не понял философию Кунца: сколько в ней было детерминизма и сколько марксизма. Но как бы там ни было, он получал от этих разговоров некое удовольствие. Я не хочу сказать, что Кунц всегда понимал реальность. Я говорю, что он всегда, казалось, придерживался своей философии и оставался солнечным и добрым перед лицом многих испытаний и с огромным спокойствием встречал всяческие неудачи и невзгоды.

В то время как мы проезжали через низкие ветреные перегоны Уральских гор, я презрительно сказал:

– И это вы называете горами? Но ведь это просто холмы, они не намного выше равнины. Я думал, что это нечто громадное, величественное, вроде Роки.

• Предыдущая
• 88/101
• Следующая